— Ой, Женя, Женя… — сокрушался Натан. — Ой, не знаю, как дальше жить. Ладно, ты, человек далекий от физики… Но если б ты видел, какой мы набрали курс! Страшно идти на работу.
— Что-то не так со студентами?
— Они же не понимают элементарных основ! — пожаловался профессор и снова полез за таблеткой. — Нет, не то, чтоб эти дети плохо учились в школе. Прекрасно учились. Они неплохо отвечают на экзаменах, стараются, вызубривают от корки до корки, но ведь ровным счетом ничего из вызубренного не понимают, потому что патологически не способны вдуматься. Они рассуждают также как ты: один авторитетный ученый считает, а где твоя собственная логика? Для них светило науки значит больше, чем здравый смысл, даже если это «светило» несет откровенную чушь. Попробуй задать моим студентам вопрос, которого нет в билете. Мне страшно за это поколение. С каждым годом абитуриент глупее и глупее. Не знаю, как университеты теперь набирают студентов. А главное, зачем набирают? Вот эти ребята — другое дело… — Натан указал на рабочий стол Оскара. — Курс, где учился наш алхимик, был самым талантливым, самым умным курсом на моей памяти. Сейчас наши лучшие преподаватели — бывшие его однокурсники. Когда они учились, я боялся, что следом придут вундеркинды, и мне в аудитории будет нечего делать. Я думал, что придется расстаться с любимой работой, что однажды студенты сделают из меня посмешище. Я старался потакать их фантазиям, чтобы не отстать, чтобы лучше понимать поколение, которое пришло в науку, и знать, чем я могу им оказаться полезен. Но каждый следующий курс был на порядок глупее. За ними придет поколение, похожее на Эрнеста! Поколение студентов, которых не волнует в принципе ничего, кроме собственных виртуальных переживаний, не имеющих отношения к жизни.
— Это вам только кажется! Натан Валерьянович, они другие люди. Вы давно не смотрите телевизор. Обратите внимание, как выглядят молодежные фильмы и передачи. Кадры мелькают на таких скоростях, что не вглядеться, ни вдуматься. Да там и смысла особого не заложено, одни штампы. Просто они привыкают жить на запредельных для организма скоростях восприятия. Вот оно, замедление поля. Для них это вопрос выживания, гораздо более насущный, чем понимание сути. Если они не научатся мыслить штампами, они не будут успевать обрабатывать информацию. А когда поколение Эрнеста подрастет и вступит в свои права, штампы слетят с человечества, как шелуха. Оскар сказал, что люди, подобные вашему графу, смогут видеть мир таким, как он есть, потому что им предстоит освоить его, когда время сдвинется с мертвой точки. Тогда люди заново будут наживать опыт и строить основы наук… Но первое поколение, которое придет сюда, должно быть свободно от старых стереотипов.
— Наверно, ты прав, — согласился Натан.
— Вам кажется, что они чего-то не понимают. На самом деле, вашим студентам не важно, какие процессы происходят в природе. Им важно знать, какая кнопка отвечает за решение конкретной задачи. Потому что вы сами виноваты, Натан Валерьянович. Вы сделали для них сложные машины. Очень сложные. Но им, с помощью этих машин, предстоит решать проблемы совершенно иного порядка.
— Конечно, ты прав.
— Если время на нашей частоте остановится, их жизнь свернется в точку. От рождения до смерти полшага, и в эти полшага надо успеть отработать программу. Натан Валерьянович, а если время не сдвинется? Сколько оно может стоять на месте? Хотя… я опять сказал глупость. Спрошу иначе: какова вероятность, что для нас время остановится навсегда?
— А что по этому поводу думает Оскар?
— Что полная версия Греаля сможет запустить хронал. Это правда?
— Конечно, сможет, — раздался за спиной у доктора детский голос. Левушка, которого Розалия Львовна уложила спать, стоял на пороге с тетрадкой и цветными фломастерами. — Папа, я знаю, как можно включить хронал во всех дольменах Земли. Хочешь, покажу?
Натан Валерьянович только и смог, что поправить очки. Перед его глазами развернулись красочные страницы чисел, помноженных в столбик одно на другое. Числа были длинными, произведения еще длиннее. Окончательные решения зачем-то возводились в степень. Лео так понравилось оперировать степенями, что каждый новый «этаж» выделялся отдельным фломастером.
— Если у нас есть один оружейный кристалл, — сказал мальчик, — мы можем рассчитать процесс сами. Для этого надо сложную задачу разложить на простые. Если считать на компьютере, который стоит в университете, уйдет двадцать тысяч лет, но если соединить между собой компьютеры всех университетов мира, двадцать тысяч лет нужно поделить на количество компьютеров. Как вы сами не догадались об этом?
Лео объяснял задачу подробно и основательно. У доктора Русого ехала крыша. Натан Валерьянович время от времени протирал очки. Когда объяснения достигли последней страницы, докладчик прервался. Ему показалось, что аудитория не поспевает за мыслью.
— У нас нет оружейного кристалла, Лева, — сказал профессор. — Тот кристалл, который работает теперь в генераторе, оставила нам Мирослава. Ангельский мы должны были вернуть Ангелам. Наш гораздо слабее. Его мощности не хватит для того, чтобы работать с серьезным дольменом.
— Разве? — удивился ребенок. — Почему же ты не сказал мне об этом?
— Я собирался сказать, когда ты пойдешь в школу.
— Покажи мне новый кристалл? Тогда я смогу поправить расчеты. — Натан Валерьянович оторвал взгляд от тетрадки и поглядел на сына. — Не бойся за меня, папа. Я посмотрю, а трогать не буду. Я же все понимаю. Нет, я понимаю не потому, что я умный, — сказал Левушка в оправдание своей скромности. — Я обыкновенный человек, такой же, как ты. Просто я взрослый.
Натан Валерьянович встал из-за стола, достал ключи из куртки, брошенной Оскаром на спинке стула, подошел к сейфу и вдруг облокотился на него руками. Ключи загремели по бетонному полу. Женя успел вскочить, чтобы подхватить падающего профессора. Когда на Левушкин крик сбежался весь дом, Натан Боровский уже лежал на полу без признаков жизни.
— Когда Человек решает изменить судьбу, его дорога неизбежно подходит к пропасти, — сказал Валех. — Потому что судьба — не сад расходящихся тропинок. Судьба — это тонкая нить, натянутая между двумя берегами. И если тебя, Человек, никто не ведет по ней за руку, ты неизбежно оступишься. Судьбе виднее, в каком направлении перемещать тебя по сюжету. Только Человек, оступившись, беспомощно смотрит вниз. Тебе в голову не придет поднять глаза к небу.
— А ты, мой Ангел? Какие ответы находишь на облаках, оступившись?
— Я вижу, что любая дорога, Человек, ведет тебя к смерти. Потеряв равновесие, ты не способен ни на что, кроме как спасать свою шкуру. Спасать любой ценой, когда она уже ничего не стоит. Спасать, не спросив себя, почему оказался над пропастью без опоры? Все ли ты сделал в жизни, что предназначено было?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
