— Или одного человека против пятерых быков, — бросила Мария Валенсуэла, и мы все захохотали, а громче всех — Луис Сервальос.
— Да, вот именно, — сказал Джон Харнед, — против пяти быков. И притом такого человека, который, как и быки, ни разу до того не выходил на арену, — вот, например, как вы, сеньор Сервальос.
— А все же мы, испанцы, любим бой быков, — отозвался Луис Сервальос.
(Я готов поклясться, что сам дьявол надоумил Луиса, как действовать. А как он действовал, я сейчас расскажу.)
— Что ж, вкус к тому или иному всегда можно привить людям, — ответил Джон Харнед на замечание Луиса. — У нас в Чикаго убивают добрую тысячу быков ежедневно, однако никому и в голову не придет платить деньги, чтобы посмотреть на это.
— Но то — бойня, — возразил я. — А это… о, это — искусство! Искусство тонкое, редкое, замечательное!
— Ну, не всегда, — вмешался Луис Сервальос. — Я видывал неумелых матадоров, и, должен сказать, это — довольно неприятное зрелище.
Он содрогнулся, и лицо его выразило такое отвращение, что в эту минуту мне окончательно стало ясно: Луис разыгрывает какую-то роль, и, должно быть, сам дьявол нашептывает ему, как вести себя.
— Сеньор Харнед, может быть, и прав, — сказал Луис. — Пожалуй, с быком действительно поступают несправедливо. Ведь мы все знаем, что быку целые сутки не дают воды, а перед самым боем позволяют пить сколько влезет.
— Значит, он выходит на арену, отяжелев от воды, — сказал Джон Харнед быстро, и я видел, как его глаза стали серыми, острыми и холодными, как сталь.
— Да, это необходимо для боя, — пояснил Луис Сервальос. — Ведь не хотите же вы, чтобы бык был полон сил и забодал всех тореадоров?
— Я хотел бы только, чтобы быка не лишали заранее возможности победить, — сказал Джон Харнед, глядя на арену, где появился уже второй бык. Этот был похуже первого. И очень напуган. Он заметался по арене, ища выхода. Кападоры выступили вперед и стали размахивать плащами, но бык не хотел нападать.
— Вот глупая скотина! — сказала Мария Валенсуэла.
— Простите, но, по-моему, он очень умен, — возразил Джон Харнед. — Он понимает, что ему не следует тягаться с человеком. Смотрите, он почуял смерть на этой арене!
Действительно, бык остановился на том месте, где его предшественник упал мертвым. Он нюхал сырой песок и фыркал. Потом снова обежал арену, подняв кверху морду и глядя на тысячи зрителей, которые свистели, швыряли в него апельсинными корками и осыпали его бранью. Наконец запах крови привел быка в возбуждение, и он атаковал кападора да так неожиданно, что тот едва спасся: уронив плащ, он спрятался за прикрытие. Бык с грохотом ударился о стену. А Джон Харнед сказал тихо, словно про себя:
— Я пожертвую тысячу сукрэ [19] на приют для прокаженных в Кито, если сегодня вечером хоть один бык убьет человека.
— Вы очень любите быков? — с улыбкой спросила Мария Валенсуэла.
— Во всяком случае, больше, чем таких людей, как те на арене, — ответил Джон Харнед. — Тореадор далеко не храбрец. Да и к чему тут храбрость? Смотрите, бой еще не начинался, а бык уже так утомлен, что и язык отвесил.
— Это от воды, — сказал Луис Сервальос.
— Да, от воды, конечно, — согласился Джон Харнед. — А еще безопаснее было бы подрезать быку сухожилия, раньше, чем выпустить его на арену.
Марию Валенсуэлу рассердил сарказм, звучавший в словах Джона Харнеда. А Луис подмигнул мне так, чтобы другие этого не заметили, и тут только я сообразил, какую он ведет игру. Нам обоим в ней предназначалась роль бандерильеров: мы должны были втыкать дротики в большого американского быка, который сидел с нами в ложе, дразнить его, пока он окончательно не рассвирепеет, — и, авось, тогда дело не дойдет до брака его с Марией Валенсуэлой. Начиналась интересная игра, а знакомый всем любителям боя быков азарт был у нас в крови.
Бык на арене уже рассвирепел, и кападорам приходилось туго. Движения его были стремительны, и по временам он поворачивался так круто, что задние ноги скользили, и он, оступившись, взрывал копытами песок. Но кидался он все время только на развевавшиеся перед ним плащи и вреда никому не причинял.
— Ему не дают ходу, — сказал Джон Харнед. — Он впустую тратит силы.
— Он плащ принимает за врага, — пояснила Мария Валенсуэла. — Глядите, как ловко кападор дурачит его!
— Так уж он создан, что его легко дурачить, — сказал Джон Харнед. — Вот и приходится ему воевать впустую. Знают это и тореадоры, и зрители, и вы, и я — все мы заранее знаем, что он обречен. Только он один по своей глупости не знает, что у него отняты все шансы победить в бою.
— Дело очень просто, — сказал Луис Сервальос. — Бык, нападая, закрывает глаза. Таким образом…
— Человек отскакивает в сторону, и бык пролетает мимо, — докончил за него Джон Харнед.
— Правильно, — подтвердил Луис. — Бык закрывает глаза, и человеку это известно.
— А вот коровы — те не закрывают глаз, — сказал Джон Харнед. — И у нас дома есть корова джерсейской породы, которая легко могла бы расправиться со всей этой компанией храбрецов на арене.
— Но тореадоры не вступают в бой с коровами, — сказал я.
— Коров они боятся, — подхватил Джон Харнед.
— Да, с коровами драться они опасаются, — вмешался Луис Сервальос. — Да и какое это было бы развлечение, если бы убивали тореадоров?
— Отчего же? Бой можно было бы назвать состязанием только в том случае, если бы иногда погибал в бою не бык, а тореадор. Когда я состарюсь или, может быть, стану калекой, неспособным к тяжелой работе, я буду зарабатывать себе кусок хлеба трудом тореадора. Это легкая профессия, подходящая для стариков и инвалидов.
— Да посмотрите же на арену! — сказала Мария Валенсуэла, так как в эту минуту бык энергично атаковал кападора, а тот увернулся, взмахнув перед его глазами плащом. — Для таких маневров нужна немалая ловкость.
— Вы правы, — согласился Джон Харнед. — Но, поверьте, в тысячу раз больше ловкости требуется в боксе, чтобы отражать град быстрых ударов противника, ибо противник не бык, глаз не закрывает и атакует умело и расчетливо. А ваш бык вовсе не хочет боя. Смотрите, он удирает!
Бык действительно был негодный — опять он забегал вокруг арены, ища выхода.
— Но такие быки бывают опаснее всего, — заметил Луис Сервальос. — Никогда не угадаешь, что они выкинут через минуту. Они умны, почти как коровы. Тореадоры не любят таких. Ага! Повернул обратно!
Бык, сбитый с толку и разозленный тем, что везде натыкался на стены, не выпускавшие его, вдруг смело атаковал своих врагов.
— Видите, он уже язык высунул, — сказал Джон Харнед. — Сначала его наливают водой, потом кападоры по очереди изматывают его, заставляя тратить силы впустую. Пока одни дразнят его, другие отдыхают. А быку ни на минуту не дают передышки. И когда он уже вконец измучен и отяжелел от усталости, матадор убивает его.
На арене между тем дошла очередь до бандерильеров. Один из них трижды пытался всадить дротики в тело быка — и все безуспешно. Он только исколол быку спину и привел его в бешенство. Надо вам знать, что бандерильи (дротики) полагается всаживать по две сразу, под лопатки, по обе стороны спинного хребта и как можно ближе к нему. Если всажена только одна, это считается промахом.
Толпа начала свистать, требовала Ордоньеса. И тут Ордоньес отличился на славу: четыре раза он выходил вперед и все четыре раза с одного маху всаживал дротики, так что скоро на спине у быка их оказалось восемь штук, симметрично расположенных. Зрители бесновались от восторга, на арену дождем посыпались монеты, шляпы.
И в этот самый миг бык кинулся на одного из кападоров. Тот поскользнулся и от неожиданности совсем потерял голову. Бык поднял его, но, к счастью, кападор очутился между его широко раскинутыми рогами. Зрители безмолвно, не дыша, следили за происходящим — и вдруг Джон Харнед вскочил и заорал от удовольствия. Да, среди мертвой тишины он один стоял и кричал, весело приветствуя быка. Сами видите: он хотел, чтобы убит был не бык, а человек. Надо же быть таким зверем! Его неприличное поведение возмутило всех, кто сидел в соседней ложе генерала Салазара, и они стали ругать Джона Харнеда. Урсисино Кастильо обозвал его «подлым гринго» и бросил ему в лицо всякие другие обидные слова. Впрочем, сказано это было по-испански, так что Джон Харнед ничего не понял. Он стоял и кричал секунд десять, пока быка не отвлекли на себя другие кападоры, и первый остался невредим.
— Опять не дали быку развернуться, — уныло сказал Джон Харнед, садясь на место. — Кападор то ничуть не пострадал. Быка снова одурачили, отвлекли от противника.
Он повернулся к Марии Валенсуэле:
— Извините меня за несдержанность.
Она улыбнулась и с шутливым упреком хлопнула его веером по руке.
