— Не имя, няня! Дамы такие были знатные во Франции, при королях, — объяснила Настенька.
— Дамы? Что ж это у нее на голове наворочено? Другие седой волос чуть появится, прочь вырывают, а эта — подбородок нежный, шейка молодая, — ишь на себя седую копну накрутила. Почему так? И юбка пузырем, — хоть в кошки-мышки под ней играй… Маркиза… Молочница французская, что ли?
— Почему же, Агафьюшка, молочница? Она настоящая дама… — улыбаясь, сказал кругленький хозяин. — Как ваше имя, сударыня, ась?
Маркиза расплылась в широком реверансе, расправила вокруг маски черное кружевцо и застенчиво закрылась веером.
— Не понимает по-русски. Варюша, спроси-ка ее, ты же в Женеве французский курс прошла.
Медичка Варюша категорически отказалась. И резон выставила основательный:
— И спрашивать не буду. Она у нас, Павел Иванович, глухонемая. Вам же лучше, меньше писку в доме…
— Неправда, неправда! — зашумела Настенька. — Глухонемая?! А я сама слышала, как она в передней чихнула. Если в самом деле не может говорить, пусть на бумаге свое имя напишет.
Гости столпились вокруг молчаливой маркизы, улыбались и гадали: кто такая, в самом деле? Стройна, высока, изящна… На кого-то ужасно похожа… Управляющего акцизами дочка? Но у той на правой руке родимые пятна вроде Большой Медведицы. Не она. Начальника Мариинской гимназии племянница? Рост подходящий, и грация, и застенчивые манеры… Нет, нет. Ту с ряжеными не отпустят. И в плечах та чуть-чуть пышнее.
Мефистофель, хлопнувший уже мимоходом в столовой сухарной водки, рябиновой и английской горькой, прожевывая мятный пряник, подошел вразвалку к своей даме и выручил ее:
— Господа, нехорошо, непорядок. По маскарадным законам, если дама желает сохранить инкогнито, настаивать нельзя. Мадам, вашу руку!
Он вывел склонившую лебедем шейку маркизу из расступившегося круга и, подражая движениям конькобежца, заскользил с ней рука в руку по паркету.
Свечи на елке, треща, догорали. Внизу под серебряным картонажным слоном вспыхнула хвоя. Член управы в прическе ежиком, отодвигая туго застегнутый на чреве сюртук, чтоб воском не закапать, потушил пальцами золотистый огонек и наперебой с детьми стал гасить свечи. Верхнюю, склонившуюся у самой звезды набекрень, никто потушить не мог. И вдруг маркиза легким движением носков отделилась от паркета, подпрыгнула, словно одуванчик на ветру, и дунула: свечка погасла.
— Браво! Удивительно изящна… Да кто же она такая?
Но гадать было некогда. Елку за колючие зеленые волосья оттянули в угол. Лиловая хозяйка села к роялю. В теплом, насыщенном хвоей и воском воздухе зазвенел, засеребрился модный вальс «На волнах». Завертелись легкие пары. Кругленький хозяин, преодолевая одышку, закружил маркизу, смотрел вверх сквозь очки на овальное гладкое плечико и думал:
— Какая, однако, легкость… Надо будет чертового Мефистофеля и Варю после вальса наликерить. Пусть скажут, что за маркиза такая в Житомире объявилась… Ручка-то, ручка-то какая…
* * *
В дверях показался широкоплечий, коренастый человек в чистеньком, свежем вицмундире. Почистил рукав, запачканный карточным мелом, сдул пушинку с бархатного, цвета темного мха воротника, медленно разгладил черные, глянцевитые бакенбарды. Посторонний человек, осмотревши плотную фигуру, зоркие маленькие глаза, крепкие щеки, пушистые баки и прислушавшись к твердым нотам его баска, непременно бы решил: капитан дальнего плавания. Но какие в Житомире капитаны? Откуда им взяться? Не плоскодонной же лодкой на Тетереве управлять…
Господин, притопывавший в дверях ногами, затекшими после двухчасового преферанса, был всего-навсего Спиридон Ильич Баранов, учитель физики в местной женской и мужской гимназиях, прозванный за напористость и непреклонность в ведении занятий «рычагом первой степени».
Окинул глазами танцующих и спросил няню, проходившую мимо по ревизии в столовую:
— Это ж кто, Агафья Ивановна?
— Маркиза… И имени такого в святцах нет. Что смотришь? Без тебя, батюшка, гадали, да никому невдомек… Из Киева, что ли, акушерка, полицмейстерова свояченица. На святки приехала. Вру, батюшка, вру. Ишь, какой голубь молоденький, где ж ей в повивальных бабках-то быть…
Проковыляла нянюшка, звеня ключами, дальше. Спиридон Ильич усмехнулся. Скажет тоже… Полицмейстерскую свояченицу он в соборе видал, одного балыка в ней пуда два наберется… А эта… цветок полевой, мышиный горошек (кое-что он в ботанике смыслил).
Вообще он был в преотличном настроении. Выиграл рубль семьдесят пять копеек, — целый месяц папиросы ни гроша не будут стоить, — выпил в столовой с брандмайором рюмок пять золотистой польской старки (57 градусов!), закусил рыжиками, душа и взыграла. Та самая душа, которая в классах была застегнута на все пуговицы и расстегивалась в самых редких, не доступных глазам учебного поколения случаях.
— Павел Иванович, — остановил он за рукав захлопотавшегося хозяина, — представьте меня, пожалуйста, вон той очаровательной иноземной даме… Что за шарада такая, не знаете?
— Майская ночь, или Утопленница. Клюнуло? Старые холостяки-физики, стало быть, тоже, как и прочие грешники, подвержены? Что-с? Пойдем, пойдем! Господь ее знает, что за сюжет. Сидит, как жемчуг в раковине, а раковины никто открыть не может… Ась?
Маркиза страшно смутилась. Раскрыла павлиньим хвостом веер, чело долу, ушки румяной краской налились — и ни слова. Ни полслова. Застыла и дрожащие пальчики к сердцу прижала. Мефистофеля и след простыл… Откуда он, этот ужасный физик, взялся?
А физик тоже хвост павлиньим веером распустил.
— Как ваше имя? Не могу же я, сударыня, называть вас, например, «лейденской банкой»… У всякого предмета должно быть свое имя. И уж, наверно, у такого исключительного предмета и имя исключительное. Стелла? Фелиция? Олимпиада?.. Почему же вы молчите, как последняя ученица какая-нибудь? Я, знаете, упорный. Танцевать с вами буду, за ужином рядом сяду, домой сам отвезу… Никакого снисхождения.
Маркиза вздрогнула.
— Непременно отвезу. Во-первых, вы очаровательны, как…
— Как Медуза Горгона, — подсказала присевшая рядом медичка Варенька.
Физик недовольно обернулся. Маркиза умоляюще протянула к Вареньке руки, и добрая медичка решила, что надо как-нибудь физика отвлечь.
— Спиридон Ильич, можно вас на минутку в столовую… Там у нас насчет расширения тел шарада. Помогите, пожалуйста.
— Благодарю вас покорно. У меня тут своя шарада. Почище вашей.
Варенька пожала плечами и отошла. Грубиян какой стоеросовый!..
А физик опять за свое. Веер у маркизы нежно, но настойчиво отобрал, бакенбарды обе в одну руку сгреб — признак большого волнения — и журчит, воркует… ухаживает.
Хозяйка дома мимо прошла, удивленно улыбнулась, гости переглядываться стали — ого!
Восьмилетняя Настенька к няне подскочила и громко ей на ухо сказала:
— Спиридон Ильич за маркизу замуж выйдет… Вот увидишь!
И опять зазвенел-заструился вальс. Маркиза, бедняжка, облегченно вздохнула: авось кто-либо из своих выручит, закружит в легком танце и уведет от этого черта. Но физик, — кто бы мог подумать! — встал, склонил под прямым углом корпус и щелкнул каблуками:
— Пожалуйте.
Неуклюже покружил, — много лет не танцевал, да и польская старка, признаться, мешала, — подвел смущенную красавицу к креслу, низко поклонился и… ручку при всех поцеловал.
* * *
Позвали ужинать. Физик, как статуя командора, грузно стоял у кресла. Было ясно, что места своего за столом рядом с маркизой он самому попечителю учебного округа не уступит. Впрочем, попечитель был в Киеве, и на этот счет можно было не беспокоиться.
Маркиза, поставив ножку на край кресла, сосредоточенно и неторопливо завязывала развязавшийся на желтой атласной туфельке бант.
И вдруг Настенька, словно гоняясь за бабочкой, пробежала раз-другой мимо, скользнула за высокую спинку кресла и молниеносно сорвала с маркизы маску…
Маркиза выпрямилась и закрыла лицо руками.
Но было поздно. Спиридон Ильич рявкнул на весь зал, так что в столовой было слышно:
— Пафнутьев?! Это что за история?! Почему вы здесь, в таком… неподобающем виде? Так это вы так к больной тетке отпросились?.. Сию же минуту марш домой! Разговаривать с вами я буду завтра. Будете довольны, бу-де-те, друг мой, довольны…
Несчастная маркиза, — ученик-шестиклассник, живший у физика на квартире, — беспомощно кусала губы, не подымая глаз.
Вокруг фыркали гости, ахала нянюшка, прыгала и заливалась колокольчиком Настенька — «мальчик-маркиза, мужчина в кринолине»!
Быстрыми шажками подошел на выручку добряк-хозяин:
— Бросьте, Спиридон Ильич! Пошутил юноша, развлекся. Разве он знал, что он вас здесь встретит и что вы, хе-хе, ручку у него будете целовать?.. Простите его, дорогой мой. Да он, золото вы мое, мой гость. Я в обиде буду-с, если вы его домой погоните, ей-богу… Ась?
