Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И академик крикнул в телефонную трубку:
— Скажите ей, пусть остановится на квартире у Акима Петровича. Аким Петрович был здесь и отправился на Черные земли, — кричал академик, глядя на взволнованного Акима Морева и, делая ему знаки пальцами, спрашивал: ну, что еще соврать?
— Больше ничего… ничего. Ответ узнайте.
— Ну как она, согласна, нет ли? — спрашивал Петина академик. — Нет? Не хочет? Почему? Там удобно, и все такое. Напрасно, — и повесил трубку.
А Аким Морев, как от удара, опустился на диванчик и застыл, уже не слыша слов Ивана Евдокимовича, думая о своем:
«Да что же это она делает со мной? Зачем? «Оба, знаете ли, такие красивые», — вспомнил он слова академика. — Молодые… красивые… веселые. Им не до меня. Ну, и пусть».
И, пересилив боль, заговорил о другом:
— Иван Евдокимович, а я ведь за вами приехал. Нужны вы нам в городе вот как, — сказал он, черкнув ребром ладони по горлу.
— Это что же вам так приспичило? — спросил академик. — Анна! Аннушка! Давай чай. Утомился Аким Петрович. Вот за чайком сейчас и поговорим. Аннушка! Как у тебя там?
— Сейчас вскипит. Не сырой же подавать, — весело ответила Анна из кухоньки и позвала: — Аким Петрович! На минутку… Что-то покажу вам.
А когда Аким Морев приблизился, она, стесняясь и в то же время по-матерински заботливо, прошептала:
— Вы с Еленой-то что? Как у вас? У Елены беда тут стряслась. Большая. Любченко чуть не прибил ее… И ждала она вас. Ох, как ждала, как ждала!
У Акима Морева чуточку отлегло на сердце, но он, видимо, чтобы убедиться в правдивости слов Анны, произнес:
— Что ж. Бывает. А теперь другого ждет.
— Нет. Она не такая, чтобы финтить да винтить. Ермолаев-то красавчик. Не в нашем вкусе такие… И не думаю, чтобы у Елены было что.
Аким Морев откровенно сказал:
— Не знаю. А я паспорт было прихватил. Думал, зарегистрируемся и всем объявим — муж и жена… А она укатила. Молодой… Красивый… И грустно. Очень, — вертя в пальцах паспорт, проговорил он, затем сунул его в карман с небрежностью, точно носовой платок.
— Все узнаю… и сообщу вам. Чую вашу боль: сама перемучилась этим же, и дважды, — тихо произнесла Анна.
— Чего это вы там шепчетесь? — послышался ревнивый голос Ивана Евдокимовича.
— А это дело не академическое, — возвращаясь вместе с Акимом Моревым в комнатку, заговорила чересчур оживленная Анна. — Чайку попьем, и на собрание: ждут там нас. — И снова скрылась на кухоньке.
4Иван Евдокимович, как только Аким Морев вышел к Анне на кухню, вдруг спохватился, рассуждая сам с собой: «Как же это я оказался таким черствым? Он страдает, а я ему — «оба красивые, оба веселые, оба радостные». Надо дело поправить: позвоню Елене и… на правах родственника скажу: «Не годится так относиться к Акиму Петровичу: влюбилась в другого, так открой…» А ему от этого станет легче? — упрекнул сам себя Иван Евдокимович. — Экое утешение: влюбилась! Нет, как-нибудь переговорю с Еленой. Вернется из города, и переговорю: мол, не годится так. Человек, мол, он хороший, Аким Петрович, и все такое прочее. А если она влюблена в Ермолаева? Красивый парень, и однолеток с ней. Это ведь, говорят, важно, — однолеток. А Аким Петрович старше ее лет на двадцать. Хотя, что ж, еще Александр Сергеевич Пушкин сказал: любви все возрасты покорны. Ей-то да, но покорна ли она тем, кто в возрасте?» Так рассуждал Иван Евдокимович и, как только с кухоньки вернулся Аким Морев, заботливо спросил:
— Вы с Еленой-то Петровной… влюблены или что? А?
После разговора с Анной на душе у Акима Морева чуточку посветлело, и, однако, он не пожелал перед академиком говорить о своем чувстве к Елене и потому натянуто ответил:
— Да, слышал о беде… восемнадцать коней, говорите? Слышал. Человек она хороший… Елена Петровна. Помочь надо. Обязанность моя такая — всем помогать… Честным, конечно. А вы вот не хотите нам помочь.
— Ах, только-то? — сразу успокоившись, воскликнул академик. — Для чего я вам понадобился в городе?
— Вы знаете, что происходит в области? — издалека начал секретарь обкома.
— Наши колхозники жалуются: в магазине нет хороших товаров.
— Если бы только это. Наше государство по сравнению с передовыми капиталистическими странами вырвалось наперед — по выплавке стали, чугуна, добыче нефти, по авиации, по науке… Кому-кому, а вам-то известно. Мы вот-вот и претворим в жизнь мечту Циолковского, то есть слетаем в межпланетное пространство. По искусству — балет, музыка. В стране создана колоссальная сеть научных точек, в частности у нас в области их косой десяток, а урожай у нас по области хуже дедовского, удой от каждой коровы, как от козы.
— Ликвидировать это не в моих силах, — уже ершась, проговорил академик.
Аким Морев продолжал:
— Нашими опытными станциями руководят из министерства. Мне кажется, руководят плохо. А вот Ларин — начальник строительства Приволжского гидроузла — передает городу великолепное здание…
— Благое дело, коль передает. Благое дело, говорю. — И академик сделал движение, собираясь подняться и уйти.
— Здание великолепное… Очень подошло бы для филиала Академии наук.
— Размещайте филиал, приветствую. Но я — то тут при чем? — повторил Иван Евдокимович, уже этим показывая, что он все понимает, но никуда из Разлома не тронется.
— И было бы чудесно, если бы вы возглавили филиал, — уже с меньшим жаром продолжал секретарь обкома.
— Хотите превратить меня в канцелярскую крысу?
Аким Морев стиснул зубы. «Черт знает что, — подумал он. — Человеку предлагаешь серьезное дело, а он про канцелярских крыс».
— По-вашему, я канцелярская крыса?
— Э, милый! Вы на своем месте. А я был не на своем, — серьезно и с тайной грустью заговорил академик. — Страшная это штука!
— Что за штука?
— Слов не подберу. Видите ли, в чем дело, Аким Петрович… Живет, допустим, человек на земле пятьдесят лет.
— Наш возраст.
— Так вот — живешь, трудишься, даже уважение общества заслужишь, а смотришь, ты вроде коня с норовом: народ говорит, скачи туда-то, а ты уперся и ни с места.
— От ответа уходите?
— Не ухожу, а подхожу. Прожил пятьдесят лет, и вдруг думаешь: «А ведь ты ничтожество».
— Ну, это уже интеллигентское самобичевание.
Углубившись в свои мысли и не слыша Акима Морева, академик продолжал:
— Страшная штука — душевный крах. Представьте себе на минуточку: Астафьев больше двадцати лет потратил на то, чтобы полностью внедрить в земледелие травопольную систему. Двадцать лет! И вдруг крах: жизнь бьет обушком по затылку не только инициатора, но и тружеников района, которые так доверчиво пошли за Астафьевым.
— С ним этого не случилось и не случится, — произнес Аким Морев, еще не улавливая мысли академика.
— А со мной случилось. Я бился за то, чтобы на всем юго-востоке ввести травопольную систему. Бился яростно. А вот теперь прикоснулся к земле и вижу: навредил.
— Так строго?
— Да. Иначе и нельзя. Как-то Иннокентий Савельевич Жук сказал мне: «Почти все, что дает нам животноводство, съедает полеводство». Мы им вколачивали в головы: вводите травопольную систему, сейте пшеницу, овес, ячмень, горох, травы. И они шли за нами, шли и слезы лили.
— А вы что же, решили полеводство отсюда прочь?
— Нет. Я вам покажу, что мы делаем: мы сеем по лиманам, по низинам, чередуя, не нарушая принципа травопольной системы. К этому же привела практика и Иннокентия Савельевича.
— Значит, за лиманы? — не без смешка промолвил секретарь обкома.
— Жизнь учит не только нас, а и Центральный Комитет партии. Решения последнего Пленума ЦК… или, как тут говорят, колхозного Пленума, продиктованы жизнью.
— Ну, а как народ здесь принял?
— Решения? Они, как прекрасно отсортированные семена, легли на уготованную почву.
— Вот и великолепно, — сказал Аким Морев, возвращаясь к своей мысли: перетянуть академика в город.
— Что великолепно? — насторожившись, спросил Иван Евдокимович.
— Решения Пленума легли на уготованную почву, вы продумали свою предыдущую деятельность… Теперь осталось самую малость продумать: почему у нас так низок урожай?
— А мне сие известно, — зло ответил академик.
— Видимо, нет, — возразил Аким Морев. — Видимо, нет. Если бы было известно, вы немедленно переехали бы в город и создали бы там филиал Академии наук по юго-востоку.
Академик что-то хотел сказать, но на пороге, освещенная солнцем, появилась Анна и сообщила:
— Чай пить. Там и побеседуете.
5За чаем им не удалось побеседовать. Акиму Мореву очень хотелось поговорить о Елене и о себе: после разговора с Анной у него теплилась надежда, что Елена вернется из Приволжска не сегодня, так завтра и… и они… Ну, станут муж и жена. Вот почему сейчас у него в глазах появился блеск, в голосе ласка. Но только он заикнулся о Елене, как в домик вошли две женщины. Сбросив у порога сандалии и неслышно шлепая босыми ногами по крашеному полу, они приблизились к столу. Одна из них, помоложе, с рассыпанными на носу веснушками, посмотрела сначала на академика, затем на Анну. И почему-то подмигнув той, обратилась к Акиму Мореву:
- Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе - Прочие приключения / Советская классическая проза
- Апрель - Иван Шутов - Советская классическая проза
- Птицы - Виктор Потанин - Советская классическая проза