уложили на кушетки и стали извлекать пули! Дох*я крови и я не знала, что с этим делать!
Подходил Заур, что-то спрашивал, но я даже не разобрала его слов. Просто смотрела на закрытую дверь, как завороженная. Я папу также ждала. У нас на тот момент не было телефонов из-за бедности, а я только пришла со школы, получив пятерку по русскому, что на тот момент было редкость, и увидела сестру с мамой в окне. Побежала встречать. Мама вся в слезах, а Лизка держится. Выбегаю, говорю о полученной оценки, и как ее было трудно получить. Мама берет за плечи и сквозь удушающий плач слышу: «Папа умер». Короткое, тихое, но я лишь сохранила невозмутимость. «А.. да, понятно». Только вот никто не знал, что когда они легли спать, я сидела на пороге и ждала папу. Не верила, что он умер. Мой папа выживет. Следующий переломный момент был, когда его тело привезли. Я боялась увидеть его обездвиженным и от всех уговоров, попрощаться с ним отказывалась. Похороны. Меня кто-то подвел, кажется, Валера, чтобы я кинула горстку земли. Я долго стояла после похорон, не понимая, что произошло. Могила, а в ней мой папа, рядом с бабушкой, которую я отродясь не видела, но очень хотела. Только придя домой, я не выдержала и разревелась. Пришло осознание, что да, черт возьми, там лежит мой отец! Ему не хватило сил побороть болезнь и он умер! Сильнейшая травма, полыхнули ножом по сердцу и до сих пор боль не проходит. Я мечтала, чтобы папа повел меня к алтарю! Мечтала! Жаль, что Господь воспринимает наши мечты, как вызов и показывает, что не так просто добиться желаемого.
Дверь открылась и вошел невозмутимый, нет, точнее воодушевленный Доменик. Встав со своего места, медленно стала спускаться, смотря ему прямо в глаза. Помятая черная рубашка, видимых ран нет - уже лучше. Хотел вернутся так, как будто ничего не произошло и в его доме не лежит раненных двадцать человек? Браво, неплохо играете, синьор Доменик.
Остановившись на второй ступеньке, чтобы быть значительно на уровне, ждала, когда начнет первым. Я вынесла урок со вчерашнего дня. Пускай начнет первым. Терпение, Валерия. Жив? Великолепно.
- Соскучилась? – не смел подниматься Доменик, ощупывая почву, заметив, что со мной что-то не так.
- Где ты был, родной?
Говорила одно, но вот голос выдавал. Я вновь была сломлена. Испугалась настолько, что вспомнила смерть отца! Каково мне?
- Поговорим завтра, ладно?
Не успел он сделать и шага, как звучная пощечина окрасила его щеку. Стоящие около двери охранники испугались, но не я. Доменик взбесился не на шутку, ощупывая щеку и опустив глаза. Сдерживался.
- Кто тебе давал…
- Двадцать раненных мужчин, - поджав губы, признала я, безразличным тоном, который причинял даже мне боль. Там в отголосках слышалось отчаянье. – Я помогала им выжить. Арчи был на волосок от смерти, а мне пришлось делать то, чего я не знала. От меня зависела жизнь твоего человека! Да, я безумно соскучилась, вот видишь, - я показала ладони все в крови, которые еще не помыла. Рукава белоснежного костюма тоже окрасились в алый цвет. – Аж, руки стерла от ожидания. Забавно, да? Всего лишь короткий звонок. Пять секунд, чтобы сказать, что с тобой все нормально. Хочешь повторить, половину дня, которую прожила я? Стать медсестрой, вытаскивать пули из мать его живого человека, боясь его нечаянно убить к примеру? Ах да, не забудь еще, что при этом ты не будешь знать, выжила ли я или нет. Соскучилась, Доменик. Твое эго заметно увеличилось или же все-таки жалкая пощечина сильнее разочаровала тебя? Моя эгоистичная непослушная натура передает тебе «Привет» и желает «Пойти нахрен и не трогать меня». А теперь от меня, той, какой ты хотел видеть. Добро пожаловать, мой хороший, еда в холодильнике – разогреешь сам, а я пока подготовлю постельку.
Не дождавшись, когда он поднимет голову и соизволит посмотреть на меня, пошла в комнату, не имея полнейшего желания слушать истинную причину. Его бы не убили за пять секунд, живучий гад, смог бы набрать.
Хлопнув дверью, схватила телефон с наушниками, опускаясь обессилено на пол, отклоняясь на кровать. Мне нечего больше сказать.
Включив первую попавшуюся песню, воткнула наушники, вспоминая, что за песня. В ушах на полную громкость играла Zeynep Bastik “Birakman Dogru Mu”. Очень красивый перевод песни. Мне хочется разговаривать крича, но не вслух, а глубоко в душе. Одной, а не с Домеником. Мои личные страдания. Необходима перезагрузка. Не могу выносить ужаса реальности.
Опустив глаза, подогнула ноги, обнимая себя и почувствовала, что глаза слезятся. Не удивительно. Будь я той пятнадцатилетней девчонкой, то бы заплакала еще тогда, когда мужчин заносили. Выросла, но не достаточно, если не могу сдержать слез.
Бедро Доменика прислонилось к моему и он вытащил один наушник. Мои ресницы трепетали, но вот равнодушно продолжала сидеть, не шевелясь. Доменик просто решил послушать со мной песню, поставленную на повтор, и не говорить за что я ему безумно благодарна. Подушечками пальцев смахнул слезинки и наблюдал за мной, не нужно оборачиваться, чтобы знать. Чувствую. Я впервые могу ощущать мужчину, не имея тактильного контакта. Не только взгляд устремлен ко мне, но я и могу ощущать приятного покалывание под кожей, а все взаимодействие Доменико.
- Как мне быть? – безжизненно прошептала я. – Вновь начинается черная полоса. Не ври мне, что не из-за меня, ведь Виктор Петрович в этом замешан. Только вот мне наплевать, что он знает, к чему относится. Я просто научилась быть благодарной. Для него может та сумма ничего не стоила, но я спаслась. Тогда спаслась, но сейчас у меня нет спасения. Не отпустишь, да я и сама не смогу уйти. Дура, идиотка, душевно больная, знаю, но не смогу. Я ненавижу маски, Доменик. Использую иногда, но в данной ситуации это выглядело не комично, а абсурдно. Бесчисленная кровь перед глазами сопровождалась с беспокойными мыслями о тебе. Да, ты можешь сейчас бросить, что-то типа девушки всегда преувеличивают и тому подобное. Нет. Я абсолютно даю себе отчет, что с твоей работой ты можешь не вернутся.
- Меня не так легко убить…, - но я перебила.
- Я сравнила сегодняшнюю ситуацию с похоронами отца, Доменик. У нас нет девять жизней, и представляешь, мне удалось это понять, стоя около могилы отца, когда мне было всего восемь лет. Через два месяца еще даже земля, как следует не улеглась, как я
