С тех пор, как выехал из России, я находился в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил линию всю вдоль от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чуреки, пил кахетинское...
Его странствия обошлись не без приключений. Не раз приходилось отстреливаться. Однажды он чуть не попал в руки шайке лезгин. По большой части он ездил верхом; но случалось и пешком подниматься на высоты или бродить с карандашом и даже с мольбертом, снимая виды.
Я лазил, — пишет Михаил Юрьевич, — на снеговую гору (Крестовая), на самый верх, что не совсем легко. Оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого чувства; для меня горный воздух — бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит, ничего не надо в эту минуту.
Насколько участвовал Лермонтов в экспедиции Вельяминова, сказать трудно. Можно думать, он отлучался из нее, что легко дозволяли офицерам для отдыха или лечения. Просматривая военные действия экспедиции 1837 года, видно, что они были главным образом предприняты для постройки укреплений. Так, отряд с 29 мая по 11 июля занимался возведением Новотроицкого укрепления, а потом, после трехдневного похода, с 4 июля по 31-е возводили укрепление Михайловское. Мы имеем письмо Лермонтова из Пятигорска от 18 июля, следовательно, он в это время не был в отряде. Поэтому приходится относиться с некоторым недоверием к послужному списку Михаила Юрьевича, в котором говорится, что поэт был в постоянных стычках и делах с неприятелем от 26 мая и до 29 августа.
В начале сентября войска возвратились в Геленджик, куда ожидали приезда императора Николая Павловича. Государь приехал 22 сентября со свитой на двух пароходах во время бури. С государем был наследник престола Александр Николаевич, граф Орлов, Бенкендорф и другие. Несмотря на то, что свирепствовавшая буря привела лагерь в страшный беспорядок и мешала общей стройности движений, Государь остался доволен войсками, был милостив и раздавал награды. Граф Бенкендорф, помня просьбы бабушки поэта Арсеньевой и желая сделать ей угодное, воспользовался случаем этим и ходатайствовал перед государем за Лермонтова. Действительно, приказом, данным государем в Тифлисе в 1837 году от 11 октября, Лермонтов переводился в лейб-гвардии Гродненский полк, стоявший в Новгороде.
В конце сентября отряд Вельяминова вернулся домой. Части войск были распущены на зимние квартиры, осенняя экспедиция была отменена. Весьма возможно, что теперь Лермонтов вновь принимается за странствования свои по Кавказу или совершает те, о которых говорено выше. По крайней мере, пишет он о них Раевскому в конце октября из Пятигорска после месячного лечения от приобретенного во время ночевок на открытом воздухе сильного ревматизма: «Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить; в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был так здоров».
Михаил Юрьевич до отъезда в Россию побывал в местах, которые видел в детстве: так он погостил в Шелкозаводске, имении, принадлежавшем Акиму Акимовичу Хастатову, сыну родной сестры бабушки Арсеньевой, Екатерины Алексеевны. Хастатов этот был известный всему Кавказу храбрец, похождения его переходили из уст в уста. Это был удалец, достойный сын мужественной матери, рассказы которой так сильно возбуждали воинственный дух маленького Лермонтова. Случаи из жизни Акима Акимовича и теперь поражали Михаила Юрьевича, они послужили ему материалом, которым он воспользовался немного позднее. В основании рассказа «Бэла» лежит происшествие, бывшее с Хастатовым, у которого действительно жила татарка этого имени. Точно также «Фаталист» списан с происшествия, бывшего с Хастатовым в станице Червленой.
Старая Военногрузинская дорога своими красотами и целой вереницей легенд особенно поразила поэта. Легенды эти были ему известны уже с детства, теперь они возобновились в его памяти, вставали в фантазии его, укрепляясь в памяти вместе с то могучими, то роскошными картинками кавказской природы. Вот тут-то зародилась в Михаиле Юрьевиче мысль перенести место действия любимой его поэмы «Демон» на Кавказ. До сей поры оно было в Испании.
В Ставрополе Лермонтов познакомился с кружком декабристов, находившихся в отличных отношениях с доктором Н.В. Майером. Майер был замечательный человек, группировавший около себя лучших людей и имевший на многих самое благотворное влияние. Зимой Майер проживал в Ставрополе, а летом на минеральных водах. Он сделался очень известным практическим врачом и особенно на водах имел огромную и лучшую практику. В общественных удовольствиях он не участвовал, но можно было быть уверенным, что всегда встретишь его в кругу людей образованных и порядочных. Вместе с тем он был и человеком светским. Во всяком обществе его нельзя было не заметить. Ум и огромная начитанность вместе с каким-то аристократизмом образа мыслей и манер невольно привлекали к нему. Он прекрасно владел русским, французским и немецким языками и, когда был в духе, говорил остроумно, с живостью и душевною теплотой. Майер имел успех у женщин и этим, конечно, был обязан не физическим своим достоинствам. Небольшого роста, с угловатой головой, на которой волосы строго под гребенку, с чертами лица неправильными, худощавый и хромой — у него одна нога короче другой — Майер нисколько не был похож на тип гостиного ловеласа, но в его добрых и светлых глазах было столько симпатичного, в его разговоре было столько ума и души, что становится понятным сильное и глубокое чувство, которое он внушал к себе некоторым замечательным женщинам. Характер его был неровный и вспыльчивый; нервная раздражительность и какой-то саркастический оттенок его разговора навлекали ему иногда неприятности, но не лишили его ни одного из близких друзей, которые больше всего ценили его искренность и честное прямодушие. Преданность друзьям однажды чуть не погубила его. В третий год бытности на Кавказе он очень сблизился с А. Бестужевым (Марлинским) и С. Палицыным — декабристами, которые из каторжной работы были присланы на Кавказ служить рядовыми. Полевой прислал Бестужеву белую пуховую шляпу, которая тогда в Западной Европе служила признаком карбонара. Донос о таком важном событии обратил на себя особенное внимание занимавшего должность губернаторского жандарма штаб-офицера. При обыске квартиры, в которой жили Майер, Бестужев и Палицын, шляпа была найдена в печи. Майер объявил, что она принадлежала ему, основательно соображая, что в противном случае, кто-нибудь из его товарищей мог отравиться обратно в Сибирь. За эту дружескую услугу, по распоряжению высшего начальства, Майера выдержали полгода под арестом в Темнелесской крепости. Но генерал Вельяминов отнесся к этому случаю совершенно равнодушно и сохранил к Майеру прежнее свое расположение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
