— Они убили моего отца, — сказала Гэтти, — и это, быть-может, утолило их жажду человеческой крови.
— Знаю я всю эту историю, очень подробно знаю. Что же прикажете делать? Человеческая жизнь подвержена на каждом шагу разным случайностям, и благоразумие требует быть готовым ко всему на свете.
— Все это так, Зверобой, но вы еще не объяснили, каким образом очутились здесь.
— Тут объяснять нечего: я просто в отпуску.
— В отпуску! Что это такое? Я понимаю это слово в устах солдата, но совсем не знаю, что оно значит в устах пленника.
— Смысл этого слова один и тот же во всех случаях, Юдифь. Человек в отпуску, раз ему дано разрешение оставить лагерь или гарнизон на известный, определенный срок. По истечении этого срока он должен воротиться вновь или для того, чтобы опять носить ружье на своих плечах, или вытерпеть пытку и лишиться жизни, смотря по тому, разумеется, солдат он или пленник. Ну, а так как я пленник, то вы понимаете, что меня ожидает впереди судьба пленного человека.
— Неужели гуроны отпустили вас одного, без караула и без всяких шпионов?
— Как видите.
— Какое же у них ручательство, что вы воротитесь назад?
— Мое слово. Поверьте, они были бы величайшими глупцами, если бы отпустили меня без честного слова, потому что в этом случае я вовсе не был бы обязан воротиться к ним на дьявольскую пытку. Я просто положил бы карабин на плечо да и марш в делаварские деревни. Но теперь не то. Они так же, как и вы, понимают, что значит для меня честное слово. Вот почему я покинул их лагерь без всякого караула.
— Так неужели вы имеете безрассудное и опасное намерение осудить себя на самоубийство?
— Что вы говорите, Юдифь?
— Я вас спрашиваю: неужели вы думаете, что можно отдать себя во власть неумолимых врагов, сдержав данное им обещание?
Зверобой посмотрел с неудовольствием на молодую девушку, но через минуту лицо его совсем прояснилось. Он улыбнулся и сказал:
— Ну да, Юдифь, теперь я вас понимаю. Вы думаете, что Скорый Гэрри и Чингачгук помешают мне выполнить мой долг. Но, я вижу, вы еще совсем не знаете людей. Могикан всего менее способен отвращать кого бы то ни было от исполнения обязанностей, а что касается Генриха Марча, то он думает только о себе, и ему нет никакого дела до других людей. Нет, Юдифь, не беспокойтесь: никто не станет меня удерживать от возвращения в ирокезский лагерь, а если бы сверх чаяния встретились какие-нибудь препятствия, то поверьте, что я сумею их преодолеть.
Юдифь молчала. Все ее чувства, как влюбленной женщины, взволновались при мысли об ужасной судьбе, которая угрожала ее возлюбленному, но, с другой стороны, она не могла не удивляться необыкновенной честности молодого охотника, считавшего свое высокое самоотвержение простым долгом. Понимая, что все убеждения будут бесполезны, она хотела, по крайней мере, узнать все подробности, чтобы сообразно с ними установить свое собственное поведение.
— Когда же срок, вашему отпуску, Зверобой? — спросила Юдифь, когда обе лодки медленно приблизились к ковчегу.
— Завтра в полдень, минута в минуту, и вы хорошо понимаете, что я не имею ни малейшего желания ускорить этот срок. Ирокезы начинают бояться гарнизона из крепости, поэтому отпустили меня на самое короткое время. Решено между ними, что пытка моя начнется завтра при заходе солнца, и потом с наступлением ночи они оставят эти места.
Эти слова были произнесены торжественным тоном, как-будто мысль о неизбежной смерти невольно тревожила его. Юдифь затрепетала.
— Стало-быть, они твердо решили мстить за понесенные потери? — спросила она слабым голосом.
— Да, если только я могу судить о их намерениях по внешним признакам. Кажется, впрочем, они не думают, что я угадываю их планы; но человек, проживший долго между краснокожими, понимает очень хорошо все мысли и чувства индейцев. Все старухи пришли в бешенство после похищения Вахты, а вчерашнее убийство взволновало весь лагерь. Моя грудь ответит за все, и нет сомнения, что ужасная пытка будет произведена торжественно при полном собрании всех мужчин и женщин. Я рад, по крайней мере, что Великий Змей и Вахта теперь совершенно в безопасности.
— Однако, срок довольно длинный, Зверобой, и, может-быть, они переменят свои намерения.
— Не думаю. Индеец — всегда индеец, и не в его натуре откладывать или изменять свои планы. Жажда мщения свойственна всем краснокожим, не исключая даже делаваров, несмотря на их постоянные сношения с белыми людьми. К тому же гуроны упрекают меня за смерть храбрейшего из своих воинов, и потому мне нечего ожидать от них пощады или милости. Но вы рассуждаете со мной только о моих делах, Юдифь, тогда как вам самой при настоящих обстоятельствах слишком необходимы дружеские советы. Ну, что, старый Том опущен в озеро?
— Да, мы только-что его похоронили. Вы правы, Зверобой: дружеские советы для нас слишком необходимы, и единственный друг наш — вы. Генрих Марч скоро уедет, и после его отъезда, я надеюсь, вы уделите мне один час для того, чтобы поговорить с вами. Гэтти и я не знаем, что нам делать.
— Это очень естественно после таких печальных, и совсем неожиданных ударов. Но вот уж и ковчег. Мы потом еще поговорим об этом.
Глава XXIII
Свидание Зверобоя с его друзьями на краю парома имело торжественный характер и не сопровождалось радостными восклицаниями. Могикан и его подруга догадались с первого взгляда, что он не был обыкновенным беглецом, и несколько слов, произнесенных с загадочным видом, объяснили им вполне то, что Зверобой называл своим отпуском. Чингачгук призадумался и стоял с озабоченным видом; Вахта поспешила проявить свое участие маленькими женскими услугами.
Через несколько минут составили общий план относительно того, как надо провести эту ночь. Решено было с наступлением сумерок поставить ковчег на его обычном месте, потому что, по мнению Бумпо, гуроны после недавней схватки не имеют никакой охоты делать новые нападения. Притом ему было поручено сделать довольно важное предложение, и если бы оно было принято так, как хотелось бы ирокезам, война окончилась бы сама собой. За этим, собственно, и получил он на честное слово кратковременный отпуск.
Когда ковчег был привязан к платформе, все принялись за обычные дела, и посторонний наблюдатель мог бы подумать, что ничего особенного не случилось. Три женщины хладнокровно и спокойно начали готовить ужин. Скорый Гэрри при тусклом свете сосновой лучины починял свои мокассины; Чингачгук сидел задумавшись в темном углу; Зверобой внимательно рассматривал «ланебой», карабин старика Тома, который впоследствии приобрел громкую известность в его собственных руках. Этот карабин с серебряной оправой был несколько длиннее обыкновенного — должно-быть, его сделал первостатейный оружейный мастер. Его главное достоинство составляло совершенство калибра и всех деталей; самый металл был также превосходен решительно во всех отношениях. Несколько раз молодой охотник переворачивал его на все стороны, пробовал замок и полку, приставлял приклад к своему плечу, прицеливался в отдаленные предметы, и все эти маневры он производил при свете лучины с таким хладнокровием, которое могло как нельзя больше удивить и озадачить наблюдателя, знающего о настоящем положении Зверобоя.
