– Пора дружке идти к молодым спросить, в добром ли они здравии?
– Пора! Пора! – подхватили хмельные голоса. – Пора узнать, надкусил ли жених сладко яблочко!
По обычаю на царской свадьбе дружку посылали к новобрачным спросить, свершилось ли между ними доброе? Если свершилось, царь отвечал, что они с царицей в добром здравии, и дружка возвращался с этой радостной вестью. Князь Пожарский отправился к сеннику. Когда он вернулся, взоры пирующих обратились в его сторону. Князь смущенно произнес:
– Государь изволил сказать, чтобы я пришел позже.
Гости разочарованно переглянулись, но патриарх Филарет успокаивающе изрек:
– Романовы долго запрягают, зато быстро ездят. Мы подождем. Куда нам торопиться? Яств для брачного пира наготовлено достаточно.
Пир возобновился. Царило прежнее веселье, только отец невесты князь Долгоруков заметно напрягся. Патриарх был спокоен. Ну да, сын не пошел в него молодецкой удалью. Помнится, когда он сам женился, за первый час доброе между ним и женой случилось дважды. Мише почти тридцать лет от роду, а блуда он не знал. Воспитан в благочестии, оттого неопытен и робок. Ничего, грешная плоть сама подскажет, что надобно делать.
Тысяцкий нарочно тянул время. Прошло несколько часов, прежде чем он велел дружке во второй раз пойти к новобрачным. Князь Пожарский отправился к сеннику и вернулся со словами, что государь велел прийти позже. Тут уж все всполошились. Патриарх сидел чернее тучи, отец невесты побелел как снег. На всех Долгоруковых лица не было, а бояре бросали в их сторону ехидные и злорадные взгляды. В сенях играли сурны, дудели в трубы и били в накры, но гостям было невесело. Даже вино не горячило сердца. Поезжане и сидячие бояре разбились на кучки и тревожно перешептывались друг с другом.
Прошел час. Тысяцкий дал знак дружке. Но едва князь Пожарский встал, патриарх Филарет остановил его:
– Митька, сядь! Видать, у тебя дурной глаз, раз приносишь плохие вести. Пусть сбегает дружка невесты.
Боярин Михаил Шеин повиновался приказу патриарха. Он долго отсутствовал, а когда появился, по его мрачному лицу все стало ясно без слов. Патриарх поднялся из-за стола, опрокинув блюда и чаши, и быстрым шагом прошествовал к выходу из Грановитой палаты. Вслед за патриархом потянулись остальные гости. Расходились молча, кто в печали, а кто-то, подобно боярину Федору Шереметеву, пряча в бороду довольную улыбку.
На следующее утро в государевых хоромах царил беспорядок. Комнатные стольники бесцельно шатались из угла в угол. На большом блюде стояли два горшочка фарфурных с кашей, обогнуты двумя соболями. Из одного горшочка большому дружке полагалось накормить кашей государя. Второй горшочек должна была держать большая сваха. Но каша стыла, и никто не знал, как быть дальше. В суматохе в хоромы неприметно вошла старица Марфа. Чуть не опрокинув горшки с кашей, старица гневно ударила посохом об пол.
– Зрю, что вы прохлаждаетесь в праздности, – ядовито молвила она, оглядывая склонившихся ниц стольников. – Где великий государь? В мыленке?
Константин Михалков, который по росписи свадебных чинов должен был быть у государевой мыленки, растерянно доложил:
– Государь не изволил ходить поутру в мыленку, а затворился в крестовой палате и молится пред образами.
Старица сдвинула брови, узнав о неслыханном нарушении свадебного обычая. Наутро после свадьбы царю и царице топили разные мыленки. Царь приходил в свою мыленку вместе с постельничим и дружкой, а когда выходил, на него возлагали срачицу и исподнее платье иное, а прежнюю срачицу отдавали на сохранение постельничему. Царица шла в свою мыленку с матерью, свахой и иными ближними женами, которые осматривали сорочку невесты, а потом показывали ее царской матери и иным сродственным женам в доказательство, что девство в целости совершилось. И ту сорочку и простыни, собрав вместе, хранили в тайном месте.
– Где молодая царица? – спросила старица Марфа сенных боярышень.
– Государыня еще не выходила из сенника, – испуганно донесли ей.
– Что за диво? Свершилось ли меж ними доброе? – допытывалась старица Марфа.
Комнатные девки и боярышни подавленно молчали. Вдруг из толпы раздался дерзкий голос:
– Ежели свершилось, то наверняка не доброе.
– Кто сие молвил? – вскинулась старица Марфа.
Девки поспешно расступились. Перед старицей стояла Марья Милюкова. После ссылки Хлоповой ближнюю сенную боярышню свели с кремлевского верха, но падение Салтыковых вновь вернуло ее в царские хоромы. Она стояла, уперев руки в бока и бесстрашно глядя на старицу.
– Помню тебя, – с расстановкой произнесла старица Марфа, буравя гневным взором смелую боярышню. – Ты у Машки Хлоповой ходила в подружках и строптивость свою не оставила! Откуда тебе ведомо, что между государем и государыней не случилось доброго?
– Видать, государь не лед ломал, а грязь топтал! – с дерзкой усмешкой отвечала Милюкова.
– Как ты осмелилась вымолвить такое о государыне! – взвилась старица, замахиваясь посохом на боярышню.
Милюкова, не испугавшись посоха, отвечала:
– Ежели невеста была честной, пошто государь затворился от всех поутру? Пошто она сама не пошла в мыленку показать сорочку и простыни?
Старица Марфа остановила руку, занесенную для удара. В самом деле! Отчего невеста носа не кажет из сенника? Если она не сберегла девичью честь для супруга, то нет вины тяжелее! Но как сие могло случиться с княжной, находившейся под строгим приглядом родных? Неужели скромница всех обманула? Сказано о таких: аще девическую печать и разорит, а девицею именуется; образ бо, яко девица, а нравом, яко окаянная блудница. Раздувая ноздри от гнева, старица приказала Милюковой:
– Сбегай в сенник! Моим именем вели невесте показать сорочку. Ежели на сорочке кровь, тебе, боярышня, урежут язык за неистовые речи про государыню. А ежели нет крови, то… – Старица до хруста в пальцах сжала посох.
Милюкова с напускной беспечностью отправилась проведать невесту. Через некоторое время она прибежала назад, разом потеряв свою самоуверенность, и испуганно крикнула:
– Государыне худо! Держится за живот и протяжно стонет. Вот что я нашла на постели рядом с ней.
Милюкова протянула старице маленькую склянку зеленого стекла. Старица подозрительно понюхала и спросила:
– Кто испытывал питье и еду, что принесли в сенник?
Комнатные девки неуверенно отвечали, что романею и куря верченное велел поставить у постели боярин Федор Иванович Шереметев, а кто из челяди исполнял его приказ, им неведомо. Царицыну еду и питье пробует боярыня кравчая, однако свадьба изменила обычный порядок, так что питье, пожалуй, никто заранее не вкушал. Старица Марфа только глаза закатила от негодования и коротко бросила:
