освободитель.
Аналитик должен уловить все аспекты конфликта пациента: его агрессивные и сексуальные желания, тревогу, вызванную этими желаниями, защиты против этих желаний, требования и запреты Суперэго. Для этого аналитик занимает позицию, равноудаленную от Ид, Эго и Суперэго, объективно и равномерно распределяет свое внимание между бессознательными элементами всех трех образований.
Г. Левин и Р. Фридман (2007) подчеркивают, что пациент и аналитик бессознательно начинают относиться друг к другу как ребенок или родитель, брат или сестра, друг или подруга и т. д. Возникает разыгрывание – сложная, перекрывающаяся серия бессознательных взаимно сконструированных конфликтов и фантазий, которые проживаются и проговариваются совместно пациентом и аналитиком.
Задача аналитика – прояснить, каким способом переживания каждого участника определяют переживания другого и определяются ими.
Для решения этой задачи аналитик решает следующие вопросы.
1. В какой мере повторяющиеся попытки аналитика возвратить пациента к его ранним чувствам обоснованы требованиями терапии и в какой – потребностью разрешить проблему внутреннего конфликта?
2. До какой степени реагирует аналитик на бессознательные попытки пациента фрустрировать бессознательную программу аналитика?
3. Необходимо ли пациенту бессознательно ускорять контрольное сражение, чтобы актуализировать и проработать важный набор внутренних объектных отношений?
4. Если да, то каковы реакции аналитика и его инвестиции в контрольные сражения?
5. Нужно ли аналитику, чтобы пациент узнал или признал свои чувства как подтверждение того, что аналитик не нанес непоправимого вреда старым соперникам или утраченной надежде наладить отношения с его депрессивной матерью?
6. Нужно ли аналитику помогать пациенту, чтобы опосредованно выразить личную благодарность собственному аналитику или вступить в конкуренцию с ним?
7. Какое значение имеет для аналитика зарождающаяся борьба пациента за контроль, автономию, признание, выражение чувств и сексуальное поведение и как все это влияет на аффект и скорость, с которой эти аспекты соединяются и бессознательно проигрываются в терапии?
П. Фонда[7] отмечает, что пациенты часто спрашивают, каковы чувства аналитика по отношению к ним: действительно ли он любит их или просто делает вид, действуя на основе аналитической теории? Особенно часто это интересует пациентов, которые испытывают чувства в примитивном и всемогущем измерении: все или ничего.
Аналитик может не суметь справиться с примитивными чувствами такого рода и испытывать мучительные сомнения в собственной способности любить или усомниться в соответствии аналитического инструмента и сеттинга потребностям пациента. Если аналитик устоит против этих чувств, пациент со временем обнаружит, что не испытывает реальной потребности в тотальной любви аналитика и благодарно оценит его бережное присутствие.
Эмпатичность аналитика должна заполнить дефицитарность, возникшую у пациента в течение жизни. Однако достаточно небольшого количества тепла, для того чтобы установить доверительный канал коммуникации. Аналитику необходимо особенно контролировать инфантильные компоненты любви, которые будут подталкивать его к желанию исключительности, что помешает развитию пациента. Автор считает влюбленность в клиента неполезной, поскольку она не допускает присутствия других привязанностей, не предусматривает окончания отношений и требует сексуальных отношений.
Аналитику лучше удовлетворять свои родительские потребности, поскольку они включают присутствие других чувств, начало автономии пациента и конец отношений и исключают сексуальные контакты. При этом аналитик поддерживает у пациента иллюзию первичных отношений с матерью, связанных с фантазией всемогущества и симбиоза. Эта нарциссическая иллюзия фрустрируется реальными отношениями с аналитиком: оплатой, ограниченным временем сессий, условным языком с использованием формального «вы», существованием других пациентов и личной жизни аналитика и т. д.
Аналитик обращает внимание пациента на эти аспекты деликатно и сочувственно, но никогда не отказывается от них. Таким образом, одновременное наличие доверия и оптимальной фрустрации, включенных в структуру сеттинга, являются условиями, способствующими развитию возможности символически мыслить, жить одновременно во множестве уровней реальности.
По наблюдениям A. de Rienzo[8] поле переноса может состоять из различных слоев (психоидного, аффективного, вербального), и каждый из них потенциально может передавать разрозненные, даже противоположные части информации. Аналитик должен быть вместе с пациентом в переходном пространстве и времени, где нет ни полного разделения, ни слияния.
Он должен одновременно принимать контрастирующие ощущения, чувства и мысли, но может столкнуться с собственной внутренней непроработанной множественностью до того, как появится символический образ, связывающий разрозненные части опыта. Когда аналитическое поле насыщено примитивным и неинтегрированным психическим содержанием, ценным индикатором глубокой, диссоциированной формы общения становится соматический контрперенос аналитика.
М. де М’Юзан (2005) описывает у психоаналитика сноподобное состояние с феноменами, напоминающими гипнагогические галлюцинации, возникающие при засыпании. Это могут быть странные представления, неожиданные в грамматическом отношении фразы, абстрактные формулы, красочные образы, более или менее оформленные фантазмы. Важно отсутствие ясной связи этих явлений с тем, что происходит в данный момент на сессии.
Логическая умственная деятельность аналитика в этот момент сменяется парадоксальным мышлением, которое занимает промежуточную позицию на границе бессознательного и предсознательного. Внезапно у аналитика возникает понимание, какой должна быть его интерпретация и как следует ее сформулировать.
После возвращения в обычное состояние аналитик отмечает состояние тревоги, направленное на пациента, как если бы тот изъял то, что есть личного в аналитике, и установил открытость его психического аппарата для своей фантазматической активности. Аналитик чувствует угрозу самоидентификации. Защитой от этой угрозы может быть дремота, которая парализует свободную игру парадоксального мышления.
Пациент на кушетке в состоянии парадоксального функционирования воспринимает аналитика как своего двойника, «второе Я». Иногда происходит переживание утраты аналитика как части себя. Пациент говорит аналитику: «Вы не здесь», или же: «Я не чувствую вас больше, где вы?» Когда аналитик озвучивает и возвращает материал, задействованный в ситуации утраты, пациент может органично присоединить его к своему существу и обогатить свою личность.
Терапевтическое пространство выступает у Т. Огдена (2001, с. 12–13) как «аналитическое третье»: «Мы как аналитики пытаемся сделать себя бессознательно восприимчивыми к использованию нас для разыгрывания разнообразных ролей в бессознательной жизни анализируемого. Бессознательная восприимчивость такого рода включает в себя частичную передачу собственной отдельной индивидуальности третьему субъекту, который не является ни аналитиком, ни анализируемым, но третьей субъективностью, бессознательно генерируемой аналитической парой.
… Только в процессе завершения анализа аналитик и анализируемый „возвращают“ свои отдельные души, но эти вновь обретенные души не являются теми же самыми душами, которыми эти индивиды обладали, вступая в аналитический опыт. Тех индивидов больше не существует. Аналитик и анализируемый, которые „восстановились“ как отдельные индивиды, сами являются в значительной мере новыми психологическими единицами, созданными/измененными своим опытом участия в третьем аналитическом субъекте („субъекте анализа“)».
По Огдену аналитическое третье служит основой понимания взаимосвязи субъекта и объекта, переноса и контрпереноса, причем аналитик тщательно рассматривает свои физические ощущения и несвязный поток мыслей, как если бы это был клинический материал. Свою концепцию аналитического третьего автор излагает в виде следующих тезисов.
1. Психоанализ – это психологически-межличностный процесс, требующий условий, в которых аналитик и анализируемый
