Он мог воткнуть ее в артерию, и человек истекал кровью за две минуты. Мог достать до сердца, приставив к груди и саданув по ней шершавой загрубевшей ладонью. Мог всадить в нижний край ушной раковины и, пробив челюстные соединения, достать до мозга. А, мог и просто метнуть, попав точно в глаз противнику.
Никакой шмон пока не смог ее обнаружить, он прятал ее прямо на теле и даже раздетый догола умел ее утаить. И никто не докажет ему убийства. Сокамерники будут молчать — таков тюремный закон правилки, и нарушитель его карался немедленной смертью. От орудия убийства он легко избавится. Ну, трюмануть, конечно, могут, но это мелочи…
Вор внезапно вздрогнул, ему показалось, что кто-то невидимый проник в его черепную коробку и елозит по ней едва ощутимыми щупальцами. Он вновь искоса глянул в сторону новичка.
Тот смотрел на него и безмятежно улыбался своей кривоватой ироничной улыбкой.
— Послушай, — Берест обратил к нему свое лицо, иссеченное шрамами и оспинами, — я много где гулевал и во многих УЛИТЛах тянул отвесы — Дальняк, Соловки, Канал, но нигде что-то не слыхал про авторитета с кликухой Мессир. Не налипушник ли? Да и твою впервые слышу. Что на это скажешь?
— Залетные мы. Одесса, Румыния, Польша — наши стойбища. Здесь недавно, — и затем, придвинувшись, шепотком, — промартель «Прометей», Бауманка — может, слыхал?
Авторитет кивнул седоватой головой. Даже находясь в тюрьме, он поддерживал отношения с подельниками и ворами на воле и был в курсе всех основных событий преступной хроники. Наслышан был и о лихих налетчиках, оставивших на своем последнем деле два трупа.
Грохот откинувшегося окошечка в двери и водружение на него дымящегося чайника прервал процесс фактически начавшегося допроса с пристрастием.
— Кипяток! — пропел голос тихаря, зазвеневшего дальше своей тележкой к очередной камере.
Едва успели разлить кипяток по кружкам, как вновь грохотнувший тележкой тихарь, смахнул на нее опустевший чайник, и окошечко захлопнулось.
Обитатели камеры, однако, не спешили сделать себе чай или просто похлебать горячей водички. Кружки, горячесть которых нельзя было выдержать руками, были поставлены на шконки.
Шестнадцать пар глаз смотрели, но не на странного новичка, а на углового, ожидая его решения.
— Давай, яви свое чудо, — почему-то по церковному сказал Берест и пристально заглянул в глаза своего нового соседа, ожидая усмотреть в них смятение. Но никакого выражения он в них не увидел. Каждый глаз, казалось жил сам по себе и глядел, изрядно кося, в разные стороны.
Все вытянули шеи и замерли.
Но ничего особого не произошло. Фагот просто махнул ладонью над своей исходящей паром кружкой и сел на шконке, расслабившись.
— Пожалуйста, — буднично оповестил он.
— Ну, ты… — грозно начал угловой, ничуть не сомневаясь в обмане, но споткнулся на первом же слове — оловянная кружка уже не клубилась паром.
Он осторожно тронул ее пальцами — холодная и, недоверчиво усмехаясь, поднес к носу и понюхал — пахнуло запахом хорошего выдержанного вина, какового ему, пожалуй, пить в своей беспокойной жизни не доводилось.
Стараясь скрыть растерянность, столь непривычную и не присущую матерому авторитету, он обвел глазами камеру.
— Ты, — промолвил он, обращаясь к бывшему директору меховой фабрики, — ты, цеховик, попробуй, но только один глоток.
Расхититель госсобственности семенящими шажками подскочил к угловому и почтительно двумя руками принял кружку. Ноздри его сразу раздулись, уловив аромат настоящего винного букета.
— Мадера, — блаженно прошептал он, едва не подавившись хорошим глотком, — настоящая первоклассная мадера… Он закатил глаза и шумно, со всхлипом, вздохнул, видно вспомнив денечки, когда он мог попивать подобные напитки, сколько душе угодно.
— Поверьте, товарищи… — забывшись, применил он совершенно неуместное к здешнему обществу обращение.
Но угловой рявкнул, возвращая его к камерной действительности.
— В парашу его! Уговор есть уговор…
Глухо лязгнула крышка параши, уничтожая восхитительный запах теплого пенящегося моря, прозрачного горного воздуха, зрелого сочного винограда и еще чего-то забытого и желанного. В камере воцарилось гнетущее молчание.
— … но только на сегодня, — закончил свою мысль авторитет, — завтра же ты лично порвешь… бланк, подписанный тобой — он впервые грязно выругался, и это тоже было внове.
— …в эту… парашу, — мат теперь следовал за матом, он обращался к Фаготу с внезапно прорвавшейся яростью, — и, если какая-то… падла, то… буду, этой… суке не жить.
Берест не бросал слова на ветер. Будучи смотрящим Бутырки — он пользовался авторитетом у начальства, а также немалым влиянием среди младшего и среднего служилого люда тюрьмы и добыть бланк, подписанный, принципиальным до несуразицы, Фаготом, ему не составляло особого труда.
— Чефир из воды сделать можешь?
Вопрос старого вора застал Фагота врасплох, и он, впервые, явно прокололся.
— А, что это такое?
Любой зэк знает значение этого слова, но Берест не обратил на это внимания, то ли в запале невероятных событий, то ли, посчитав, что у новичка это первая отсидка.
— Чай, — он был краток, — только в сто раз крепче.
И увидев сразу протянувшуюся к его кружке ладонь исполнительного соседа, торопливо поправился, — нет, пожалуй, в пятьдесят хватит, — памятуя о том, как чуть не сорвал сердце крепчайшим, черным, как деготь напитке, выпитым им в Краслаге, восемь лет назад.
Такого чефира вор в законе в своей жизни еще не пробовал. И потягивая его и чувствуя, как начинает играть кровь и пьянить по-особому мозг, он вдруг понял, что все это хребиловка и…
До него вдруг дошло, что этому удивительному клетчатому незнакомцу, буквально, цены нет. Что, обладая такими, еще не выясненными до конца возможностями, можно подмять под себя всех, создать надежную защиту от настырных мусоров и построить настоящую преступную империю. Что многих преград уже попросту не будет существовать. Что… Старый вор был умен и мудр. Впервые в жизни его кольнуло сожаление о своем почтительном уже возрасте. Открывающиеся перспективы пьянили сильнее чефира. Человека, назвавшегося Фаготом, кем бы он ни был, следовало прибрать к рукам…
— Старшой… — бывший комбриг уже давно робко теребил его за рукав, — может и нам можно маленько почефирить.
Сегодня Берест мог быть великодушен…
Кайф поломал надсадный лязг открывающейся двери.
— Лясков, на выход без вещей! На допрос, — надзиратель пораженно повел носом, учуяв чуждый камере аромат настоящего чая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
