светских властей, он стоял на материалистических позициях и мужественно их отстаивал. М. Горбунов ошибается, изображая его речь «О свойствах познания человеческого» (30 июня 1770 года) как вынужденное раскаяние[558]. В действительности и эта речь, и речи 30 июня 1779 г. и 22 апреля 1783 года как раз являются яркими доказательствами материализма Аничкова.
Материалистически решая основной вопрос философии, он отстаивал первичность материального мира и указывал, что он существует независимо от наших чувств. Рассматривая взаимоотношение реального мира и человеческого сознания, он утверждал, что материальный мир воздействует на наши органы чувств, а с их помощью человек и познает материальный мир, являющийся единственным источником идей. Аничков указывал, что стоит оборвать или повредить те или иные нервы, как возбуждение, вызываемое вещами, не дойдет до мозга человека и он не получит никакого представления об этих вещах и никакой «идеи» вещи у человека возникнуть не сможет[559].
Для правильного понимания соотношения между материальным миром и представлениями, существующими в нашем разуме, Аничков сравнивал реально существующего попугая с картиной, на которой изображен попугай. Бытие и качества действительного попугая, утверждал он, не зависят от живописца, хотя картина, изображающая попугая, и помогает познать его качества. Это она выполняет тем успешнее, чем лучше художник изучит настоящих попугаев и осмыслит свои наблюдения[560]. Доказывая, что источником человеческого познания является внешний материальный мир и человеческие ощущения, Аничков решительно выступал против идеалистической теории врожденных идей, пропагандировавшейся картезианцами. «Чтоб врожденные о вещах идеи в нас находились, сего допустить не можно… Опыт довольно научает нас, что мы на сей земной шар вступаем, не имея еще никакого ни о чем понятия, а потом постепенно снискиваем идеи вещей телесных»[561]. Столь же решительно отвергал Аничков и идеалистическую теорию «предуставленного согласия» Лейбница и Вольфа. Он прямо заявлял, что «система предуставленного согласия… несправедлива, и последователей сей системе объяснение философическим почтено быть не может, поколику основания и начала, на коих они утверждают свои мнения, суть неизвестные, сомнительные и произвольные»[562].
Рассматривая историю развития философии, Аничков высказал правильную догадку о том, что ее развитие является борьбой двух основных философских течений — материализма и идеализма.
Материалистами, писал он, «именуются те, кои утверждают, что одно только существо находится в свете и оное вещественное есть»[563]. Называя идеалистами тех, «кои хотя и допускают, что душа человеческая есть вещественная, токмо вещественное бытие мира и тел опровергают, допуская одно идеальное бытие оных», Аничков показывал всю бесплодность попыток философов-идеалистов объяснить мир. «Плотин славный платонический философ… целые три дни разговаривал о соединении души с телом, но мало в том успел. Подобным образом славный Лейбниций хотя не три дни и не три года, но более 10 лет упражнялся… токмо толикими своими трудами точно и прямо совершенного не произвел дела»[564]. Решительно выступая против идеалистов, Аничков говорил, что, только безнадежно запутавшись в решении этого сложного вопроса, можно дойти до «отрицания вещественных тел бытия».
Рассматривая идеалистическую философскую систему Лейбница, Аничков отмечал, что, по Лейбницу, следует, «что понятия, производимые о вещах, не суть подобия оных, и мы имеем оные врожденные себе». Наша душа, отвечал Лейбницу и другим философам-идеалистам Аничков, «всегда начинает свои размышления о тех вещей, которые прежде чувствам подвергаются, и никогда далее сего не поступает»[565].
Свои возражения идеалистам, отстаивавшим приоритет идеи, он подкреплял ярким и убедительным примером. Сколько бы философы ни размышляли над «идеей Сатурна», язвительно замечал Аничков, до тех пор, пока мы не начнем изучать Сатурн с помощью телескопов, мы ничего не будем знать о нем, и «от идеи Сатурна никакой пользы нет»[566].
Отвергая идеалистические теории относительно соотношения души и тела, Аничков писал: «Ежели сказать, что ничего кроме души не находится, то идеалисты своим мнением одержат верх над нами»[567]. Он указывал, что нельзя противопоставлять душу (разум) вещественному миру, так как «справедливо именуется душа формою или видом человеческого тела»[568].
Вслед за Ломоносовым и Поповским Аничков подчеркивал единство материального мира и стремился рассматривать его во взаимосвязи и взаимодействии. «Мир есть порядок всех вещей вместе пребывающих, последовательных, переменяемых и взаимно между собою связанных… Все в свете сем состоящие вещи имеют такое свойство, что одна из них содержит в себе причину другой, то есть, все вещи взаимно между собою связаны»[569]. Отстаивая реальный характер времени и пространства, Аничков решительно отвергал чистое пространство, рассматриваемое «как бы некоторым существом, в особливости стоящим»[570]. Он считал пространство протяжением, а время — следованием вещей друг за другом в пространстве.
Аничков материалистически решал и вторую сторону основного вопроса философии, утверждая, что человечество в состоянии познать реально существующий мир. Он решительно возражал Лейбницу и Декарту, утверждавшим, что мы не должны доверять нашим чувствам. «Платоновы последователи, — писал он, — советуют, чтоб мы всегда мысль свою отвлекали от всякого чувствования; ибо утверждают они, что действия всякого чувства часто обманывают нас, и мысль наша светом истины тогда токмо озаряется, когда она не утверждается на чувственных представлениях, но сама к себе возвращается и не верит никакому чувству, как токмо себе»[571].
В речи 1770 года Аничков дал развернутую картину процесса человеческого познания: «Справедливее мне кажется, когда во всяком познании человеческом три степени различаются. Первый… состоит в движении или возбуждении телесного органа; второй заключается в некотором понимании оного изображения… — третий, наконец, состоит в рассуждении… Например, как скоро увижу я какой предмет, тотчас отвлеченный от оного свет доходит до моего глаза и приводит оный в движение; ибо из вещей ничего до наших чувств не доходит, кроме движения или впечатления. Потом такое изображение, впечатленное в самых нижних частях моего глаза, через посредство оптических нервов и тоненьких оного жилок к самому мозгу… переносится, от чего в душе (душа в терминологии Аничкова — это разум, сознание. — М. Б.) и последует понятие о том мною видимом предмете»[572].
Показывая процесс перехода от конкретного мышления к абстрактному, отвлеченному, Аничков подчеркивал, что последнее основано на познании человеком «телесных вещей». «Ум наш… невидимые вещи познает из видимых, от особенных вещей отвлекает всеобщие понятия, о будущем рассуждает из настоящего и из бытия вещественных сущих понимает о невещественных»[573]. Отстаивая материалистическое миропонимание, Аничков решительно выступал против уступок, делаемых некоторыми материалистами религии и идеализму. Он считал недопустимым попытки объяснять какое-либо явление вмешательством сверхъестественных сил в тех случаях, когда по недостаточности наших знаний мы не можем
