В 1809 году в сатире на английских бардов и шотландских обывателей он признавался, словно умудрённый опытом старец, а не молодой человек чуть за двадцать лет:
Я зачерствел… теперь не тот уж я,Бесследно юность канула моя;Я научился думать справедливоИ говорить хоть резко, но правдиво…
Сатира получилась слишком резкой, а потому не всегда справедливой. Он постарался скупить как можно больше экземпляров этой книги, предваряя которую, высказал верную мысль: „Злоупотребление талантом для низких целей заслуживает самого решительного порицания“.
Некоторые его чудачества граничили с безрассудством. Бросив вызов судьбе, рискуя жизнью, в 1810 году он в одиночестве переплыл пролив Дарданеллы. По тем временам это был рекордный заплыв. Он доказывал свою физическую полноценность самому себе.
Как член палаты лордов Байрон выступил в поддержку луддитов, протестовавших против внедрения машин в производство и безработицы. В Швейцарии написал героические поэмы „Манфред“, „Каин“. Но был он героем не только на словах. В Италии присоединился к национально-освободительному движению карбонариев. Когда заговор был раскрыт, переехал в Грецию. Создал сатирическую поэму „Бронзовый век“ и эпический роман в стихах „Дон Жуан“ (оставшийся незаконченным).
В Греции он активно участвовал в борьбе против турецкого владычества. Посмертно он был удостоен высокой почести: тело его перевезли в Англию и похоронили в Вестминстерском аббатстве, где находятся могилы великих деятелей культуры.
Творчество и образ Байрона воздействовали на современников и последующее поколение. Вошло в обиход понятие „байронизм“. Однако подражали частенько недостаткам поэта, не осмыслив его достоинств. А по мнению писателя Гилберта Честертона, „Байрон и байронизм были куда лучше, чем нам кажется. Прежде всего, мы ошибаемся, когда зовём Байрона пессимистом. Правда, он и сам так думал, но мало-мальски знакомый с Байроном критик знает, что, пожалуй, никто из умных людей не ошибался так на свой счёт, как он…
Вряд ли можно серьёзно считать, что байроническая страсть к пустынным местам и диким силам природы говорит о скепсисе и упадке духа. Если человек гуляет один на берегу бушующего моря, если он любит горы, ветер и печаль диких мест, мы можем с уверенностью сказать, что он очень молод и очень счастлив“.
Парадоксально: Байрон не был байронистом (как не был дарвинистом Дарвин, марксистом — Маркс). Подлинный гений не укладывается в прокрустово ложе узкого направления. Байрон не часто бродил средь суровых скал и наслаждался гордым одиночеством в пустыне. В одном из писем он утверждал, что великие творения архитектуры „не уступают по красоте ни Монблану, ни Этне, да, пожалуй, и превосходят их, будучи непосредственными воплощениями ума… они заключают в себе некие свойства самой жизни, неведомые неодушевлённой природе, если, конечно, не принять систему Спинозы, согласно которой мир есть божество“.
Или такой пассаж: „Но уберите пирамиды — и что останется от пустыни?“ Как творцу культуры поэту близки и дороги великие создания людей. Вот пример „небайронизма“ Джорджа Ноэля Гордона:
В полночь месяц чуть колышетВоды в глубине;Лоно моря еле дышит,Как дитя во сне.Так душа, полна мечтою,Чутко дышит красотою;Нежно в ней растёт прибой,Зачарованный тобой.
Спору нет, огромное значение имеет искусство переводчика (в данном случае — Константина Бальмонта). Но и без того очевидно, что гениальный поэт создаёт многообразный, одухотворённый сильными чувствами и неожиданными мыслями воображаемый мир. И мир этот должен просветлять человечную душу. „По моему убеждению, — писал Байрон, — нет выше поэзии, чем поэзия, проникнутая этическим началом; как нет на земле ничего достойнее правды, в основе которой лежат высокие нравственные принципы“.
И ещё: „Если смысл поэзии сведётся ко лжи, останется только швырнуть такую поэзию собакам или изгнать её за пределы республики, как это сделал бы Платон. Лишь тот, кто способен внести в поэзию правду и осмысленность, является „поэтом“ в истинном значении этого слова, „создателем“, „творцом“, — разведанные понятия означают „лгун“, „притворщик“, „выдумщик“? Человек способен на большее“. По его словам, „в наши дни стало модным превозносить то, что зовётся „воображением“ и „фантазией“ и, по сути, является даром вполне заурядным; любой ирландский крестьянин, хлебнув немного виски, сочинит и нафантазирует вам куда больше, чем какой-нибудь современный поэт“.
Он стремился к правде, искренности, осмысленности, а салонный „байронизм“ быстро выродился в нечто прямо противоположное. В этом, конечно, не вина поэта, а беда общества.
…Далеко не всё в этом мире устраивало поэта. И он не только возмущается — мужественно вступает в ряды борцов за свободу. Если восстание против несовершенства Мира обречено на провал, то остаётся бунт личности, отстаивающей своё достоинство, духовную свободу, право на бунт. А ещё присутствует сознание непостижимости бытия. Оно даёт надежду на то, что все наши труды и страдания не напрасны, и есть скрытый смысл в этом мире и в нашем скоротечном существовании:
Меж двух миров, на грани смутной тайныМерцает жизни странная звезда.Как наши знанья бедны и случайны!Как многое сокрыто навсегда!
Но, пожалуй, самые знаменитые бунтовщики-анархисты были в России: Бакунин и Кропоткин.
М. А. Бакунин
Михаил Александрович Бакунин (1814–1876) родился и воспитывался в имении Прямухино Тверской губернии, в состоятельной культурной семье. Его отец, одно время примыкавший к декабристам, пытался освободить своих крестьян. Детей воспитывал в европейском духе.
Михаил окончил Артиллерийское училище в Петербурге, недолго служил офицером и вышел в 1835 году в отставку. В Москве познакомился с Герценом, Станкевичем, Белинским. Логичность и чёткость мысли, ясность изложения отличали его первую статью „О философии“ (1840). За границей он изучал философию в Берлинском университете, где преподавал Шеллинг. Бакунина увлекла мечта о героических свершениях, освобождении личности от власти государства и церкви, от экономического рабства.
За участие в революционных восстаниях 1848–1849 годов его дважды приговорили к смертной казни суды Саксонии и Австрии. Выданный русскому правительству, после длительного заключения был сослан в Сибирь, откуда в 1861 году бежал через Японию и Америку в Англию. Написал: „Федерализм, социализм и антителеологизм“ (1867) и „Государственность и анархия“ (1873). Стал работать в I Интернационале. Выступал против подчинения личности коллективу и создания социалистического государства, в чём идейно разошёлся с Марксом и Энгельсом. Принял участие в Лионском восстании (1870) и выступлениях итальянских анархистов (1874). Умер в Швейцарии. В России его идеи оказали воздействие на движение революционеров-террористов, народников, коммунистов, анархистов.
Всё зло, считал он, проистекает из несвободы человека — духовной и материальной. Механизм подавления личности государство. Надо его уничтожить. Уже в первой своей заграничной статье „Реакция в Германии“ (под псевдонимом Жюль Элизар) он провозгласил: „Радость разрушения есть творческая радость“. Но он предполагал разрушение для последующего творчества, уничтожения отжившего, угнетающего человека.
Под влиянием идей Фихте он написал: „Цель жизни — Бог, но не тот бог, которому молятся в церквах, но тот, который живёт в человечестве, который возвышается с возвышением человечества“. „Личность Бога, бессмертие и достоинство человека могут быть поняты только практически, только путём свободного дела“, которое „утверждает Бога внутри самого себя“. Из частного письма: „Я чувствую в себе Бога, я ощущаю рай в душе“.
А через несколько лет активной, опасной и благородной практической деятельности он же утверждает: „Если Бог существует, то у человека нет свободы, он — раб“. „Я ищу Бога в людях, в их свободе, а теперь я ищу Бога в революции“ (то есть, бунте, разрушении существующего порядка). „Всякий, кто хочет поклониться Богу, должен отказаться от свободы и достоинства человека“. „Бог — это абсолютная абстракция, собственный продукт человеческой мысли“.
Бакунин учил самым честным способом — своей жизнью, делом, а не только словом. Недаром Христос учил узнавать лжепророков „по делам их“. Ведь большинство мыслителей ограничиваются поучениями и призывами. Бакунин выразился резко: „Долой все религиозные и философские теории! Истина не теория, но дело, сама жизнь… Познать истину не значит только мыслить, но жить, и жизнь есть больше, чем мышление… жизнь есть чудотворное осуществление идеи“.
