Инициаторы Народного фронта еще пытались спасти положение, понимая, сколь сокрушительными будут последствия террора для их дела: «Московский процесс для меня — терзание, — писал Р. Роллан о суде над своим другом Бухариным и другими большевиками, — …резонанс этого события во всем мире, особенно во Франции и Америке, будет катастрофическим». Он предлагал «друзьям СССР» направить Сталину закрытое письмо, в котором попытаться заставить его задуматься, «какие плачевные последствия для Народного фронта, для сотрудничества коммунистической и социалистической партий, для совместной защиты Испании будет иметь решение, приговаривающее осужденных к смертной казни»[553]. Современные исследователи констатируют, что «варварство репрессий заставило отшатнуться либералов и социалистов»[554], и это несомненно в отношении лидеров социалистического интернационала. О. Бауэр сокрушался: «Обвинения на московских процессах подорвали доверие к Советской России»[555]. Блюма и Гильфердинга московские судебные процессы повергли в шок[556].
Сталин не уступил, уничтожение «крыльев» партии было важнее для него, чем политика Народного фронта. Фасад рухнул, стало ясно, что конституция в СССР — только пустая скорлупа.
К этому времени Сталин убедился, что Франция — ненадежный союзник, а в 1939 г. Сталин и вовсе отказался от «Народного фронта, и от «коллективной безопасности», и это не изменило характер режима, не сделало Сталина большим или меньшим этатистом. Ибо весь период своего пребывания у власти он был и этатистом, и коммунистом, но никогда не был ни демократом, ни апологетом Российской империи.
Нет никаких документов, которые свидетельствуют об отказе Сталина от цели победы коммунизма в мировом масштабе. Просто он и до, и после 1934 года отождествлял успехи коммунистического движения и успехи СССР. Поэтому бессмысленны попытки определить, до каких пор Сталин был коммунистом, а когда стал патриотом.
Сталин, конечно, всегда был государственником (этатистом). Он способствовал укреплению государства. Но не Российской империи, а нового, «советского» государства. Сталин разъяснил, что считал нужным унаследовать у старой России, а от чего отказаться. Коммунистам досталась в наследство «громадная страна, крестьянская по своему составу, с некоторыми очагами промышленности, точками, где мерцают, теплятся зачатки культуры, а по преимуществу средневековье… Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство — до Камчатки. Мы получили в наследство это государство»[557]. В этой речи Сталин даже не постеснялся употребить белогвардейское выражение «единое неделимое государство».
СССР — это не только территория, но и новый социальный строй. Сталин считал нужным сохранить первое и гордился, что коммунисты сумели существенно изменить второе. Советская эпоха — это этап в истории страны. Российская империя — другой этап, который закончился в 1917 г. Не меньше, но и не больше.
Сталин с начала XX века и до самой смерти был коммунистом и потому — патриотом СССР. Его маневрирование между более умеренной и более наступательной внешней политикой было подчинено цели создания монолитной мировой коммунистической системы с единым центром. И центр этот был в Кремле, а ядром системы был СССР.
История продолжается
Трудно упрекнуть Сталина в том, что он боролся за самосохранение. Сталин имел основания опасаться заговора и верил, что выполняет свой долг, продолжая дело Маркса и Ленина. Он делал это в условиях, когда осуществление коммунистического проекта противоречило явно выраженным интересам многомиллионных социальных слоев, а не только давно разгромленной буржуазии. Сталин оказался идеальным орудием индустриальной централизации, которую вслед за своими учителями считал социализмом. И такой «социализм» он почти построил, насколько это было вообще возможно. Личная ответственность Сталина заключается в том, что он был готов положить на алтарь идеи всех, кто не был согласен с его пониманием будущего. В азарте борьбы он не согласился вовремя отступить, когда стало ясно, что цель не может быть достигнута иначе, как ценой сотен тысяч жизней.
И дело было уже не в коммунизме. Сталин вел себя как капиталистический менеджер, равнодушный к судьбам людей, если ставки в осуществлении его бизнес-проекта высоки.
Масштаб преступлений таких людей, как Сталин, Гитлер и Трумэн[558], отличается, скажем, от Ивана Грозного, Торквемады и Марии Кровавой не особенной жестокостью, а возможностями аппарата уничтожения, находящегося в их руках. Индустриальное общество превосходит традиционное по своей мощи. В том числе в мощи уничтожения природы и людей. Это требует особенной ответственности. У Сталина ее не было, и поэтому он вошел в историю как один из величайших тиранов.
Свою борьбу с противостоящими центру меньшинствами Сталин оправдывал интересами большинства, всего общества. Но общество состоит из меньшинств, из отдельных социальных слоев и групп. «Общество», «общественные интересы» оказываются псевдонимом интересов узкой правящей группы, центра. Подавляя меньшинства ради интересов большинства, центр подавляет как раз большинство общества ради своего права управлять людьми как автоматами, манипулируя сознанием и уничтожая несогласных. Это стремление к управлению людьми как вещами, к превращению общества в послушную машину, эта готовность уничтожить людей, стоящих на пути монолитной властной воли, составляют смысл сталинизма. Но они родились не со Сталиным и не умерли с ним. Они прикрывались разными масками: «народ», «вера», «империя», «держава», «нация», «коммунизм», «мировое сообщество». Будут и новые маски, и новые жертвы.
Примечания
1
Конквест Р. Большой террор. Рига, 1991. Т. 1. С. 97.
2
Там же. С. 112.
3
Хлевнюк О. В. Сталин и Орджоникидзе. Конфликты в Политбюро в 30-е гг. М., 1993. С. 141.
4
Реабилитация. Политические процессы 30-50-х гг. М., 1991. С.190.
5
РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д. 74. Л. 135.
6
Там же.
7
Чуев Ф. Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола. М., 1992. С. 81, 138–140.
8
Лацис О. Р. Перелом. Опыт прочтения несекретных документов. М» 1990. С. 325.
9
Два взгляда из-за рубежа. Андре Жид. Возвращение из СССР. Лион Фейхтвангер. Москва 1937. М., 1990. С. 240–241.
10
См. Ананьич Б.В., Панеях В.М. «Академическое дело» 1929–1931 гг. и средневековые политические процессы в России (сравнительная характеристика) // Россия в X–XVIII вв. Проблемы истории и источниковедения. М., 1995; Отечественная история. 1998. № 3. С. 144–145.
11
Меньшевистский процесс 1931 года. Сборник документов в двух книгах. Кн. 2. М., 1999. С. 457.
12
Там же. С. 458.
13
Там же. С. 460.
14
Там же. С. 462-463.
15
Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. М., 1996. С. 34.
16
Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925–1936 гг. М., 1995. С. 194.
17
Реабилитация. Политические процессы 30—50-х годов. М., 1991. С. 242, 244.
18
Фельштинский Ю. Разговоры с Бухариным. Нью-Йорк, 1991. С. 83.
19
Меньшевистский процесс 1931 года. Кн. 2. С. 117–118.
20
Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925–1936 гг. С. 190–191.
21
Советское руководство. Переписка. 1928–1941. М., 1999. С. 105.
22
Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888–1938. М., 1988. С. 416–420.
23
Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925–1936 гг. С. 211.
24
Там же. С. 217, 220, 222.
25
Хлевнюк О.В. Сталин и Молотов. Единоличная диктатура и предпосылки «олигархизации». // Сталин. Сталинизм. Советское общество. М. 2000. С. 277.
26
Сталинское Политбюро в 30-е гг. Сборник документов. М., 1995. С. 109.
27
Письма И.В. Сталина В.М. Молотову 1925–1936 гг. С. 222.
28
Сталинское Политбюро в 30-е гг. С. 97.
