развлекает зрителей. Оперетка имела бешеный успех.
Веселье разбавлялось выступлениями гостей, среди которых бывали Иван Поддубный, Екатерина Гельцер, Луначарский и Маяковский, запомнившийся одному из очевидцев своей быстрой реакцией: «Однажды ведущему программу Тусузову был задан из публики хамский вопрос. Конферансье на какое-то мгновение растерялся и не нашелся сразу, что ответить. И тут вдруг прогремел могучий бас Маяковского: “Вашей бы головой тротуары мостить!” Тусузов обворожительно улыбнулся и сказал: “Простите, гражданин, но вам уже ответили!”».
Но этот случай был единичным, в основном вопросы были достойными и преследовали цель вызвать конферансье на своего рода дуэль остроумия. Задавали их как раз обитатели того самого артистического стола, среди которых наибольшим чувством юмора отличался Виктор Ардов, сатирик и неутомимый острослов. Однажды он так замучил конферансье своими «подколами», что те уступили ему место на сцене, то есть в чайнике. Ардов сам стал конферировать. Хватило его на три вечера.
Соответствующим был и музыкальный аккомпанемент конферанса, создаваемый всего лишь тремя исполнителями, игравшими без нот, по памяти. «Нерыдайцы» обрели сказочную популярность, выезжая с гастролями по городам и весям. С исходом нэпа кабаре закончилось, многие его актеры влились в труппу театра «Синяя блуза». Аналогичная судьба постигла московские кабаре «Коробочка» и «Павлиний хвост», петроградский «Балаганчик», киевский «Кривой Джимми».
Еще одной формой богемного времяпрепровождения были литературно-артистические кафе, что позволило назвать это время «кафейным периодом русской литературы», когда публичное чтение стихов заменило книги и давало хоть какую-то возможность прокормиться. В Москве самым скандальным считалось «Кафе футуристов», обосновавшееся в бывшей прачечной в Настасьинском переулке в доме 52/1 осенью 1917 года. Меценатом был сын «того самого» булочника и поэт-графоман Николай Филиппов, а основателями и оформителями — футуристы во главе с Василием Каменским. К оформлению кафе привлекли Валентину Ходасевич. Давид Бурлюк украсил кафе вывеской своего собственного сочинения: «Мне нравится беременный мужчина».
Афиша представления в кабаре «Нерыдай» в Каретном Ряду
Популярная актриса богемных кабаре 1920-х годов Рина Зеленая коллекционировала фарфоровые фигурки. 1930-е гг.
Личность Давида Давидовича Бурлюка достаточно интересна и многогранна. Уже одни только скупые даты жизни вызывают немалый интерес: родился в 1882 году на хуторе Семиротовщина Лебединского уезда Харьковской губернии, скончался в 1967-м в американском Лонг-Айленде. Трудно одним словом охарактеризовать личность и профессию Бурлюка. Он был организатором журналов и выставок, писал картины, манифесты, стихи, критические статьи и пр. Бурлюк являлся и одним из основателей объединений «Бубновый валет» и «Гилея». В 1912 году его манифест «Пощечина художественному вкусу» имел большой общественный резонанс и явил миру еще одно качество Бурлюка, позволившее называть его идеологом русского авангарда.
Ближе всего Бурлюк стоял к футуристам. Он и сам, можно сказать, выглядел неординарно. Выдвинув в качестве своего девиза фразу: «Надо ненавидеть формы, существовавшие до нас!» — он стал носить яркую клоунскую одежду, да еще и рисовал у себя на щеке маленьких лошадок. Но это не значит, что всю свою жизнь он исповедовал принципы одного художественного течения. Искусствоведы угадывают в его картинах и черты импрессионистов, встречаются также примитивистские мотивы. В 1920-е годы Бурлюка увлек конструктивизм. А в иные времена и реализм оказывал на него не меньшее влияние.
Диапазон художественных пристрастий Бурлюка во многом был вызван кругом его общения. Среди его друзей — Михаил Ларионов, Наталья Гончарова, Василий Кандинский и, конечно, Маяковский, отзывавшийся о нем: «Всегдашней любовью думаю о Бурлюке. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом».
Несмотря на то что у Бурлюка был только один глаз, это не помешало ему проявить свои художественные наклонности: он иллюстрировал издания Маяковского, а с 1911 года учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, оттуда их вместе и выгнали в 1914 году. Говоря современным языком, Бурлюк был еще и продюсером, организовывая гастроли по России многих своих друзей, за что получил прозвище «Дягилев русского авангарда». В 1918-м он выехал в очередную поездку по России, но в Москву уже не вернулся. В 1920-м Бурлюк отправился в Японию, а оттуда в США. Он вновь приехал в советскую Россию лишь в 1956 году. Когда обсуждался вопрос о том, кто будет оплачивать приезд Бурлюка, Лиля Брик сказала: «Никакими тысячами нельзя оплатить Давиду те полтинники, которые он давал нищему, чтобы тот мог писать стихи, не голодая».
Посетители описывают занятный дизайн «Кафе футуристов»: «Длинная низкая комната, в которой раньше помещалась прачечная. “Как неуклюжая шкатулка, тугой работы кустаря”. Земляной пол усыпан опилками. Посреди деревянный стол. Такие же кухонные столы у стен. Столы покрыты серыми кустарными скатертями. Вместо стульев низкие табуретки… Комната упиралась в эстраду. Грубо сколоченные дощатые подмостки. В потолок ввинчена лампочка. Сбоку маленькое пианино. Сзади — фон оранжевой стены». Стену обозначали нарисованные на ней огромный багровый слон, женские бюсты, крупы лошадей и призывы типа: «Доите изнуренных жаб» и «Голубицы, оправляйте свои перышки».
Народ собирался после окончания спектаклей: «Буржуи, дотрачивающие средства, анархисты, актеры, работники цирка, художники, интеллигенты всех мастей и профессий. Многие появлялись тут каждый вечер, образуя твердый кадр “болельщиков”. С добросовестным, неослабевающим упорством просиживали от открытия до конца». Программа вечеров включала в себя исполнение романсов, чтение стихов (Маяковский читал здесь «Человека», Каменский — поэму «Стенька Разин — сердце народное»), пение Вертинского, испанские танцы. Как-то после разгона Учредительного собрания в кафе протиснулись его агитаторы-студенты с газетами, Бурлюк купил их все, а затем, поднявшись на сцену, стал топтать их со словами: «Мы не станем поддерживать мертвецов!» Весной 1918 года кафе закрылось.
У Страстной площади (Тверская, 37) в 1919–1922 годах собирались имажинисты, включая Есенина, Мариенгофа, Рюрика Ивнева. Свое кафе они назвали «Стойло Пегаса». Жорж Великолепный — Георгий Якулов — запечатлел на ультрамариновых стенах облики имажинистов и изобразил голых женщин с глазом на животе:
Посмотрите: у женщин третий
Вылупляется глаз из пупа[13].
Соответствующие надписи украшали и другие «картинки». Якулов, как вспоминал современник, одевался в штатский костюм с брюками-галифе, заправленными в желтые сапоги-краги, напоминая циркового наездника. Он очень расстроился, узнав, что пожарная охрана запретила ему повесить под потолком кафе красные фонари.
Завсегдатаи богемного кафе делились на «несерьезных», то есть самих поэтов, и «серьезных» — людей с деньгами (часто из криминала), делавших кассу буфету. Есенин не любил, когда «серьезные» мешали читать стихи. «Однажды один посетитель громко говорил что-то своей рыжеволосой спутнице, заглушая выступавшего тогда со своими стихами Рюрика Ивнева. Тогда Сергей Есенин подошел к говорившему и со словами: “Милости прошу со мной!” — взял того за нос и, цепко держа его в двух пальцах, неторопливо повел к выходу через весь зал. Посетители замерли от восторга, дамочка истерически визжала, а швейцар шикарно распахнул дверь. После этого от
