- Смотри не соврати Эфанду! - озорно шепнул он на ухо Бэрину, зная, что тот наверняка доволен своей новой обязанностью, и вдруг почувствовал, как лицо его вспыхнуло…
СЕРДЕЧНАЯ РАНА
Прошёл год, как умер Верцин. Год печали, тоски и щемящего душу горя. Эфанда стала старше на целый год, почти всегда была задумчива, грустна и молчалива. Но молодость берет своё, и красота её расцвела. Это видел даже тот, кто не хотел видеть в ней женщину.
"Эфанда - ребёнок, - так говорил себе Рюрик. - Она девочка!"
Эфанда же любила Рюрика давно. Она ещё ребёнком любовалась его воинским нарядом, восхищалась его смелостью и мужеством. Она заставляла отца повторять снова и снова рассказы о подвигах князя на поле брани, и глаза Эфанды то гневно разгорались, то темнели от страха за её героя. Знала она и о сомнениях Рюрика, о его борении с самим собой и жалела его. А жалость сродни любви у словенских женщин…
Унжа своим материнским чутьём угадала любовь дочери и… одобрила её выбор. Видела она, что и Рюрик тянется к Эфанде. "Так что же он не решается поговорить с ней, с матерью? У него две жены. Они уже стары. И у него нет сына. Третья, молодая, жена родит ему сына, и не одного, а много сыновей". Так думала старая Унжа, принёсшая своему Верцину пятерых сыновей, из которых один Олаф скрашивал её пустые отныне, после смерти Верцина, годы. И текли по тёмным сморщенным щекам Унжи крупные слезы, и она легко смахивала их своей узловатой широкой ладонью.
Олаф также заметил перемены в любимой сестре и не сразу, но всё-таки связал эти перемены с Рюриком, который вдруг начал передавать Эфанде поклоны, иногда и по нескольку раз в день.
Как-то на состязаниях, в которых принимали участие самые искусные конники племени, князь в очередной раз попросил Олафа передать привет прекрасной Эфанде. Подождав, когда рикс отъехал в сторону и заговорил с другими наездниками, Олаф наклонился к своему другу Стемиру, конь которого ни на шаг не отставал от коня юного вождя, и тихо, с обидой сказал:
- И долго он будет ей через меня кланяться?
- А ты возьми да и спроси его об этом! - посоветовал тот и рассмеялся. Олаф немного помедлил и, решившись, тронул коня.
- Прости, князь, - взволнованно заговорил Олаф, поравнявшись с Рюриком, и резко натянул повод. Рюрик оглянулся, остановил коня.
- Слушаю, Олаф, - грустно улыбнувшись, сказал он и с лёгкой завистью, с той доброй завистью, с какой зрелость взирает на юность, окинул взглядом молодого вождя. Но тут же лицо князя помрачнело. - Я слушаю, мой вождь! почти сурово повторил Рюрик.
Олаф вспыхнул. Выражение его лица менялось так же быстро, как настроение князя. Когда он увидел суровые складки на лбу рикса, то совсем растерялся и оробел, не зная, что ему сказать.
Рюрик понял, что напугал Олафа, и ему стало жаль его.
- Мой вождь хочет сказать мне что-то важное? - улыбаясь, спросил он, придерживая горячего коня, который никак не хотел стоять на месте.
- Д-да. - Олаф попытался нахмуриться, но у него ничего не получилось: улыбка Рюрика обезоружила его.
- Так что же? - всё ещё улыбаясь, спросил князь.
- Я всегда… с радостью передавал твои поклоны сестре. - Голос Олафа от волнения охрип. Он замялся. Рюрик всё молчал. Олаф испугался, что князь сейчас усмехнётся, скажет что-нибудь ободряющее и уйдёт, опять уйдёт в себя, от себя. Нет! Он не даст ему спрятаться! Глаза Эфанды ранили Олафа своей беззащитностью и тем ожиданием, что таилось в их глубине.- Сестра Эфанда сначала принимала твои слова с улыбкой, потом - с удивлением, а теперь - со страхом, - быстро и решительно, басовитым голосом выговорил взрослеющий вождь и проницательно уставился на князя.
Рюрик побледнел, но не нарушил молчания.
- Князь фризов Юббе ждёт окончания траура, чтобы прислать сватов к Эфанде. Его сын видел сестру, и она понравилась ему.
Конь Олафа, чувствуя волнение всадника, перебирал ногами, и юноша, довольный, что у него есть повод не смотреть в лицо Рюрику, похлопал коня по шее, успокаивая его.
Новость была для князя неожиданной. Он кивнул головой Олафу, натянул поводья и пустил коня вскачь по полю: "Неужели столь очевидна моя привязанность к Эфанде?.. Да и любовь ли это? - думал рикс. - С Руциной, даже с Хеттой всё было по-другому". Он вспомнил, как безраздельно более пяти лет властительницей его сердца была Руцина. У него кружилась голова, когда он сжимал в объятиях её тело. Это была страсть, почти рабство. И он был рад этому рабству…
Затем Хетта… Хетта привлекла его своей молчаливой податливостью, но её власть над ним не была долгой. После того памятного, теперь такого далёкого вечера, когда Хетта сумела задеть в его душе больные струны и подсказала лекарство, которым можно попытаться его, предводителя воинов рарогов, вылечить, он немного привязался ко второй жене. Откровенно говоря, Рюрик надеялся, что она сумеет не только вылечить его душу, но и окрылить её. Однако второго чуда так и не произошло. Кельтянка была всё так же искусна в любви, предугадывала любое его желание, но не было в ней той страсти, той чертовщинки, которые так привлекали в Руцине. И вскоре она совсем ему наскучила, и он всё реже заходил в её одрину. Ведь кроме жён в его доме были и наложницы…
Руцина, перешагнувшая уже рубеж сорокалетия, всё ещё была хороша собой, но Рюрика к себе так и не смогла вернуть. Он знал, что Руцина втайне от него встречается с миссионерами и ходит в деревню к иудеям. Рюрик, ведавший упорство и настойчивость своей старшей жены, понимал, что всякие разговоры с ней бесполезны, а потому Руцина постепенно отдалялась от него, становясь чужим человеком.
Нет, зачем врать самому себе? Он до сих пор с пылающей от обиды и ревности душой вспоминает Руцину в тот роковой вечер, когда она пыталась воскресить то дорогое, что совсем недавно ещё их связывало.
Да, в тот вечер он сам пришёл в её одрину, потому что в дружине слишком открыто стали говорить о любви Дагара к Руцине. Дагар!.. Дагар, конечно, опасный соперник. И если он приглянулся Руцине… Что ж, посмотрим, крепка ли была её любовь к нему, Рюрику…
Руцина стояла на коленях и не шелохнулась, когда он вошёл. Широко раскрытые глаза её были устремлены вверх, сложенные лодочкой ладони прижаты к груди, губы что-то шептали. Это была новая, незнакомая ему Руцина. Он понял, что она молится. Так молились иудеи. Он это видел. Выражение лица её было сосредоточенным. В ней была одержимость, но не та одержимость пламенной Руцины, какой любил и знал её князь, а одержимость человека, полностью отдающего себя чужой воле. "Похоже, что она верит, и вера её истинна и глубока", - подумал он тогда и со злой решимостью ушёл из одрины первой жены. Это его сейчас ранило не так глубоко, как пять лет назад. Что-то произошло в нём… Он уже не чувствовал в себе того сопротивления новой вере, которое испепеляло его душу. Он по-прежнему молился Святовиту, Перуну и Радогосту, Сварогу с Велесом и остальным богам в зависимости от времени года и тех забот, которые в избытке обременяли жителей всего Рарожского побережья и избыть которые эти боги должны были помочь.
Германцы последние десять лет редко появлялись на Рарожском побережье, и Рюрик чувствовал относительную свободу. Он чаще стал заходить к друидам, которые собирали детей племени, рассказывая им о силе своих богов, о мужестве предков и о том, что они, друиды, сделали для людей племени. Рюрик искал в легендах и сказаниях жрецов те мысли, которые он слышал в рассказах об Иисусе Христе, но находил в них очень мало похожего, разве что думы о добре и зле и расплате за содеянное. "Все мы - дети своих добрых поступков", - любили говорить друиды и испытующе поглядывали на учеников… Боги рарогов были понятны. Они - как и люди - могли ошибаться, быть злыми, коварными. Их щедрость зависела от щедрости просящего. Бог иудеев был добр к бедным и строг к богатым. Где же истина?.. Почему у каждого народа есть своя правда и своя мудрость, хотя жизнь всех народов состоит из одних и тех же забот и трудов? Собрать урожай, вырастить детей и принести жертвы богам… И он истово молится своим богам, приносит им в жертву жирных быков и коров, но вот уже который год его во время молитв преследует страдальчески искажённое, бледное лицо… Христа! И он чувствует, что этот бог-человек благословляет его, что его глаза следят за ним испытующе и соболезнуя. "Не совращай меня своей благодатью, Христос! Ты зришь, если только зришь, мою праведную борьбу с германцами и не мешаешь ей…" Ум Рюрика больше не корчился в поисках дальнейшего выхода. Он просто приказал не подчиняться воле чужого бога, и все! А вот душа постепенно стала приходить в уныние, и Рюрик не знал, как с этим бороться. Вот если б евреи в его поселении были его врагами, как было бы всё легко и просто! Но они живут и трудятся вместе со всеми! Они умелые купцы и мореходы. Через Волин-град они достают столько серебра, сколько нужно, чтобы содержать его дружину. В кузне сына Абрама не гаснет огонь там куётся оружие, которым воины князя готовы отразить врага! Они взяли к себе в ученики младшего сына вождя ещё десятилетним мальчишкой. Пацан постоянно звонит об их доброте и всезнании… Как же всё сложно в этой жизни! Нет, Рюрик больше не ходил к евреям. Если нужно, они сами придут к нему. Он до сих пор краснеет, когда вспоминает свой разговор с Абрамом… Нет, к бесам все мучения!
