В общем, когда начало темнеть, и я ощутила тошноту из-за нервов, недоедания, напряжения и паники, то открыла дверь. Да, мне страшно. Да, я боюсь. Да, я неопытна в разговорах с мужчинами на подобные темы. Но меня ждёт Каван, и он, думаю, пребывает в ещё худшем состоянии. Я готовлюсь к тому, что мне придётся убеждать его в том, что слёзы — это не плохо, а хорошо. Ведь он плакал. А мужчины, по всеобщему мнению, не плачут. Чушь это.
Какая чушь! Когда ты умираешь от боли и одиночества, то слёзы — это показатель того, что ты цепляешься за жизнь. Ты хочешь жить, вот и всё. Слёзы у мужчин — это намного глубже, чем просто слова о том, как ему хорошо или плохо. Слёзы — это освобождение.
Тихо иду по гостиной, замечая, что всё прибрано, и стало ещё более свободно из-за отсутствия кое-какой мебели. Я не замечаю Кавана, но вижу остывшую на плите кашу. Быстро ем её ложкой и мою за собой посуду, надеясь, что на звук придёт Каван. Но он не пришёл, и мне становится так горько и больно. Я не могу пережить его признание. Это сложно. Осознать то, как жестоко поступали с ним, и он ещё жив, для меня невыполнимо. Да большинство людей уже свихнулись бы или покончили с собой, как сделала это невеста моего брата. Но Каван встал и пошёл, даже когда его предали. Он выплёскивал свою боль и обиду, жестокость и насилие, ненависть и бессилие на всех вокруг, мстил им, но больше всего мстил себе за то, что просто был искренним, заботливым и любящим человеком, которого каждый день ломали.
Кавана нигде нет, и я сажусь на пол. Тошнота снова подкатывает к горлу, паника заполоняет мою душу. Она становится одним большим сгустком боли.
Внутри меня образовывается огромный ком из отчаяния.
И единственный способ для меня выплеснуть эти чувства — танцевать. Танцевать так, словно это может что-то изменить.
Танцевать…
Вхожу в комнату для танцев, включаю свет и оглядываюсь.
Подхожу к костюмам, висящим на вешалке. Быстро сбрасываю свою одежду и переодеваюсь в белое воздушное платье со вшитым внутри бежевым переливающимся купальником. Обуваю пуанты и разминаю ноги. Смотрю на своё отражение, и слеза скатывается по лицу. Нет. Я поднимаю подбородок и нахожу проигрыватель. Ищу подходящую музыку и ставлю её на паузу. Хватаю пульт, выключаю свет и распахиваю тяжёлые шторы. В темноте на ощупь ищу кнопку, включающую свет на сцене, и нахожу её. Мягкий свет озаряет шест и небольшую сцену, окружённую зеркалами. Нажимаю на «плей».
Расправляю плечи и закрываю глаза. Я вспоминаю, как танцевала для Кавана и он не сводил с меня глаз. Я чувствовала его, даже когда света было очень мало, как сейчас.
Моя рука взлетает вверх вместе с ногой. Музыка печальными звуками проникает в мою грудь, и я поднимаюсь на пуанты.
Отталкиваю от себя воздух, как будто это вся боль, которая скопилась внутри меня. Я выпускаю свою печаль и отчаяние, прыгая в воздухе, и встаю на пуанты. Мама гордилась бы мной, как и брат.
По щеке стекает ещё одна слеза. Прохлада шеста передаётся мягкой вибрацией моему телу. Мои бёдра покачиваются, я вожу ногами по гладкой сцене. Поднимаю ногу и хватаюсь за шест, кружась на нём. Я часто наблюдала за девочками в клубе и практиковалась, чтобы знать больше. Я всегда была голодна до знаний про танцы. Я изучала много направлений, но, конечно, мама держала меня подальше от такого вульгарного варианта демонстрации грации и чувственности. А сейчас я свободна. Мама больше не ударит меня по спине, потому что я сгорбилась, и не оденет на меня тугой корсет.
И в эту минуту я чувствую своё тело так хорошо, как никогда прежде.
Отталкиваюсь от шеста и в прыжке делаю батман. Встаю на пуанты и кружусь, пока сердце не стучит где-то в горле, моя боль не растекается по телу волной одиночества, и ещё одна слеза не скатывается по щеке. Нет.
Распахиваю глаза, и злость из-за своей слабости дарит мне силы.
Я уверенно выпрямляюсь и делаю ненавистные когда-то мне «па», доказывая самой себе, что если физическую боль можно пережить, то и душевная найдёт своё лекарство. Любовь…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Внезапно я ударяюсь обо что-то твёрдое и едва не падаю на пол, но меня подхватывают крепкие руки.
— Каван.
Сразу же расслабляюсь, и у меня на лице появляется улыбка, я облокачиваюсь о его грудь спиной и крепче обнимаю себя его руками. Я медленно танцую, заставляя его тоже двигаться. Чувствую его горячее дыхание на своей щеке. Он обнимает меня так сильно, словно боится, что я нереальна. Я делаю то же самое, потому что чувствую этого мужчину и его боль. В этой комнате, в его руках, в звуках музыки, убаюкивающей все страхи, я ощущаю себя могущественной и сильной. Ощущаю себя защищённой и больше не одинокой. И пусть мы танцуем так, словно каждый из нас умирает, и это в последний раз. Но выходить на сцену так и нужно, как будто другого шанса больше не будет, нужно показать всё, на что ты способна, и сорвать овации. Рискнуть. Совершить то, что ты никогда не делала. Выйти из зоны комфорта. Я это и делаю.
Отталкиваюсь от Кавана и поворачиваюсь. Встаю на пуанты и смотрю ему в глаза. Грациозно поднимаю руки и обхожу его.
Обнимаю его руками, практически не касаясь его ими, но он хватает мою руку. И я оказываюсь в его сильных и крепких объятиях. Его ладонь скользит по моему бедру, и он резко поднимает мою ногу, как и всю меня над полом. Я обхватываю его шею, и наши лица оказываются очень близко. Я дышу часто и поверхностно, не разрывая зрительного контакта. Ласково провожу ладонью по его щеке, и он ставит меня на сцену, а сам отходит за шест. Делаю шаг в сторону. Каван тоже. Мы смотрим друг на друга, пока я танцую, мелкими шагами двигаясь по кругу, как и он. В этот момент происходит нечто большее, чем танец. Каван сторонится меня, показывая, что он преследует меня, и в то же время держится подальше, боясь прикоснуться, испытать боль и причинить её мне.
Я останавливаюсь, как и Каван. Делаю шаг назад, а он стоит на месте. Спускаюсь со сцены, Каван выходит на свет полностью. Это его время. Я поднимаюсь на пуанты и спиной, выбросив руки вперёд, отхожу в темноту. Надеюсь, что он поймёт мой знак. Каван сжимает кулаки. Его терзают кошмары. Я стою в темноте, замечая на столике две пустые бутылки воды. Моё сердце со страхом бьётся в груди, ведь если он…
Каван делает шаг, а потом ещё один. Он идёт за мной. Я улыбаюсь. Победа. Он понял. Тяну к нему руку, и он видит её. На мои пальцы немного попадает свет. Каван поднимает свою, но я быстро убираю руку и выскальзываю за шторы. Шум за спиной свидетельствует о том, что Каван разозлился и дёрнул портьеры.
Двигаюсь к двери. Я должна вывести его из темноты. А он должен понять, что ночь — это иллюзорное восприятие дня. Ночь — это всего лишь временно. Ночь непостоянна. Ночь — это всего лишь период нескольких часов.
Я танцую в коридоре, а он, словно загипнотизированный, идёт за мной. Мне нравится удерживать его внимание. Я, кружась, маню его своим телом, глазами и руками за собой, и Каван следует за мной. Он выглядывает из-за стены, и я смеюсь, выпрыгивая оттуда. Это своего рода игра в прятки или салочки. Не важно, но я добиваюсь улыбки Кавана. Он дёргается в мою сторону, но я двигаюсь быстрее, а потом уже срываюсь на бег, огибая диван.
Каван запрыгивает на него, представляя собой дикое животное, а я делаю батман в воздухе. Он сильный и мощный. Я лёгкая и похожа на птицу, которую он хочет поймать. Его глаза блестят от азарта и жизни. Они больше не такие мёртвые, как были там в темноте, когда я узнала о его тайном месте, в котором он прятался.
Взвизгиваю и заливаюсь хохотом, убегая от Кавана. Его пальцы едва не поймали разлетающуюся в воздухе белую ткань моего костюма. Бегу по коридору и заскакиваю в спальню. Думаю, куда бежать дальше, как Каван ловит меня. Замираю на несколько секунд и поворачиваюсь в его руках.
— Я шёл на свет и поймал его. Таллия, — шепчет Каван и кладёт ладонь мне на затылок.
— Нет, свет не убегал от тебя. Ты от него прятался. И на самом деле именно свет гоняется за тобой, а не ты за ним. Теперь ты в его руках. — Обхватываю ладонями лицо Кавана и мягко целую его в кончик носа.
