На сердце было неспокойно. В прошлый раз, когда лет семь назад всё складывалось также, Томас едва не погиб. Сейчас всё могло закончится ещё отвратнее. Ему нужно было срочно чем-нибудь занять руки, чтобы успокоиться. Он, не оглядываясь, снял с полки первую попавшуюся кружку, плюнул на неё и яростно принялся протирать полотенцем.
Однако, как оказалось, мучения его ещё не кончились. Ближе к вечеру, когда на улице уже начинало темнеть, в «Два Башмака» ввалилась целая толпа из пятерых солдат, какого-то местного парня деревенского вида и двоих монахов — одного постарше и второго, молодого, совсем ещё мальчишки.
Бликса испарился из трактира, как китайская ракета.
Солдаты, говоря между собой о чём-то по-испански, тотчас же столпились у горящего камина, словно бы хотели отогреться, прежде чем идти куда-то дальше. Томасу оставалось только лишь надеяться, что они зашли ненадолго, иначе плакала вся его вечерняя выручка — никто из местных не рискнёт сидеть за кружечкой в трактире, где пьянствует испанская солдатня. Впрочем, с ними ведь монахи. Монахи.
Томас замер: монахи и солдаты.
Он снова произвёл в уме два-три нехитрых действия и похолодел.
Солдаты и монахи.
Инквизиция.
Старший из двоих братьев-доминиканцев тем временем подошёл к стойке, пытливым взглядом серых глаз оглядел Томаса с макушки и до пояса и вынул из футляра на груди большой листок бумаги, свёрнутый в тугую трубку. У Томаса от нехорошего предчувствия сжалось сердце.
Испанцы под вечер и так — дурная примета. А этот листок...
— Мир вам, сын мой, — с чуть заметным испанским акцентом поздоровался монах. Листок в его руках неторопливо разворачивался.
— Добрый вечер, святой отец, добрый вечер... Я... Чем могу служить?
— Я хочу спросить вас кое о чём. Вы видели когда-нибудь этого человека?
Хотя в этом не было совершенно никакой надобности, Томас медленно полез в карман, почти повторяя движения монаха, достал оттуда кожаный футляр, а из него — очки в позеленевшей медной оправе, с особым тщанием водрузил их на нос и поднял со стойки листок, уже заранее зная, чьё лицо он там увидит.
Так оно и оказалось.
Сейчас, уже второй раз за день вглядываясь в знакомые черты, Томас вдруг подумал, что ему неимоверно, неправдоподобно повезло, что первым заявился тот мальчишка, а после — тот, второй, и только потом — этот священник-инквизитор и солдаты. Всё это неким странным образом подготовило его к этой внезапной встрече и притупило первое волнение. Очень трудно было бы сохранить спокойствие и это равнодушное, чуть заинтересованное выражение лица, случись священнику опередить тех двоих. «Всё-таки наш Лисс — очень маленький город, — вдруг мелькнула в голове непрошеная мысль. — О, да — очень маленький...»
Томас боялся. Томас очень боялся. Но сейчас почему-то даже руки у него не дрожали.
— Нет, — сказал он твёрдо и с сожалением покачал головой. Сложил очки и аккуратно положил их на стойку. — Я никогда его не видел.
— Уверены? — спросил священник.
— Да. Мои глаза не те, что раньше, — несколько неудачно попытался пошутить Томас, — но память у меня пока ещё хорошая. Мне очень жаль, — добавил он, обвёл взглядом священника, и его спутников. — Могу я чем-нибудь ещё вам помочь, святой отец?
— Нет. Впрочем, угостите нас пивом. Мне говорили, что у вас хорошее пиво.
— Лучшее в городе.
— Прекрасно. Тогда — пива мне и шестерым моим сопровождающим. Они заплатят. Пива и чего-нибудь закусить.
— Право, не знаю, — замялся трактирщик. — Сейчас уже поздно и плита почти остыла. Яичница? Мясо?
— О, да. Замечательно. Мясо — солдатам, яичницу — мне и моему ученику.
— Тогда подождите минутку.
Пока испанцы располагались в зале, Томас с профессиональной ловкостью наполнил кружки, отнёс их к столу и удалился на кухню. Жену тревожить не хотелось. Он подбросил в печь угля, поддул мехами пламя, снял с крюка две сковородки и принялся за дело.
Оказавшись в своей привычной стихии, Томас несколько подуспокоился и теперь, разбивая яйца и переворачивая скворчащее мясо, уже всерьёз задумался над всем произошедшим. А происходило что-то странное. Томас плохо разбирался в живописи, в рисовании, да и вообще в искусстве. Можно сказать — совсем никак не разбирался. Но всё же в состоянии был понять, что портрет, который был у мальчика, и тот портрет, который предъявил для опознания монах, рисовала одна и та же рука. Неужели мальчишка работал на инквизитора? Да нет, не могло такого быть. Тогда откуда он у парнишки? Спрашивать об этом у монаха не хотелось.
Девятое или десятое яйцо оказалось с кровавыми хлопьями. ТоМас выругался шёпотом и принялся вылавливать и вырезать концом ножа кровавые куски. Мысли его приняли иное направление.
Зачем Жуга вообще понадобился инквизиции? Хотя этого следовало ожидать. Испанцы в последнее время совсем озверели. Святая Церковь видела еретиков, где надо и не надо («Надо бы кошек из зала убрать», — в тон вдруг подумалось ему). Но травник... Чем мог досадить им травник? Впрочем, было бы желание, а причину всегда можно отыскать. Нелюдимый, неизвестно где проживающий, Жуга всегда был личностью немного подозрительной.
Они все искали одного человека. Все. Томас поразмыслил и твёрдо решил предупредить травника, как только тот появится в городе. Это было возможно проделать. Понаблюдать за домом, и за тем, другим... Это могло быть опасным, но старый кабатчик умел платить свои долги.
Он появился в зале, неся в руках дымящую яичницу и сковородку с мясом, поставил их перед священниками и солдатами, выложил меж ними булку хлеба и спросил у монаха, не надо ли чего ещё.
— Спасибо, ничего, — за всех ответил тот. — А кстати, — он вдруг обернулся, — к вам сегодня, случаем, не заходил мальчишка?
— Мальчишка? — Томас лихорадочно пытался сообразить, что к чему.
— Да. Такой, знаете ли, оборванец в драном кожухе без рукавов, маленький, как табуретка, и нахальный, как обезьяна.
Описания инквизитора были профессионально кратки и убийственно точны. Томас сглотнул так сильно, что заболел старый шрам на горле, и с деланным равнодушием пожал плечами:
— Мальчишки? Я не помню. Заходило штуки три. Может быть, и был такой, как вы здесь описали. Я их не запоминаю.
— Ну, этого мальчишку вы бы наверняка запомнили. Он мог вам показывать такой же рисунок, как у меня.
Томас с трудом заставил себя держаться спокойно. Сердце его забилось.
— Вообче-то, да, такого я наверняка запомнил бы, — сказал он, стараясь говорить небрежно, и опять пожал плечами. — Вот тока мне до вас никто ничего такого не показывал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
