Дрожали на потолке тени. Черные глаза недвижных людей сверлили его, парализуя волю. Слабели ноги, путались мысли…
— Вы задумались, а это уже неплохо, — подытожил араб, поднимаясь с табурета. — Что же… Я дам вам на раздумье некоторое время. Если не используете его продуктивно…
— Тогда в твоей жопе будет работать гестапо, — вставил Еременко. — Эй! крикнул в сторону коридора. — Вы, трое, — сюда! — И, мельком осмотрев прибывших морячков, кивнул им на Каменцева, приказал: — Отведите доктора в его каюту. Двое останутся с ним. Глаз с него не спускать! В каюте пусть ни к чему не прикасается. А сами все там детально осмотрите. Кстати, господин судовой врач, позвольте вас обыскать…
— Пожалуйста… — Каменцев поднял руки, разведя их в стороны, и один из матросов тут же принялся выворачивать его карманы, из которых извлек лишь железное колечко с ключами от каюты и санчасти.
— В каюту его! — повторил второй помощник. Один из матросов грубо потянул Каменцева за рукав. Выходя из санчасти, он машинально бросил взгляд на стоявшую на столике плитку. Вот тебе и невроз…
Ощущая на спине свирепое дыхание молчаливых стражей, он двинулся знакомой дорогой к каюте. По пути встретился выглянувший в коридор Забелин, разбуженный, видимо, сигналом аварийной тревоги.
— В чем дело? — настороженно осведомился он, перегораживая дорогу конвою, сопровождающему товарища.
— Они думают, что я поджигатель, отравитель и диве… — торопливо поведал Каменцев, однако окончить фразу не сумел: один из матросов грубо толкнул его, прикрикнув:
— Р–разговоры! — И, обернувшись в сторону Забелина, рявкнул: — В каюту! Ну!
Через минуту Каменцев сидел на табурете, наблюдая, как морячки перетряхивают его личные вещички и казенную мебель в поисках, видимо, предметов подозрительного свойства.
В виске билось тупо и нудно: "Проиграл. Подчистую. Все проиграл! Что же… Значит, не судьба".
Он поймал себя на мысли, что подступившие отчаяние и страх живут как бы вне его. Сам он был пуст. Пуст подобно кокону.
Побег, начавшийся в осенней степной дали, отделенной от него ныне сотнями миль и, как казалось, прошедшей вечностью, все же окончился тем, что он попался в ловушку поигравшей с ним в жестокие пятнашки судьбы. Производящие шмон матросики, конечно, не менты, однако — знать бы, кто лучше? И сейчас он не против, если бы его надежно и бдительно доставили к тому причалу, куда подъедет тюремный автозак…
Лучше бы он оставался в зоне!
Ах, эта дивная уютная зона! Четкие законы казенного бытия, родные российские зэки с интересными и не очень судьбами, туповатые контролеры, румяный конвой, да убоящийся отклонений от устава несения боевой службы и вообще законности своих действий…
Он тряхнул головой, словно прогоняя одуряющую истому безысходных мыслей.
Нет, раскисать не стоит! Не все так просто на этом суденышке, сообщение в министерство о диверсанте–враче едва ли целесообразно, а вот суд на месте ему, вероятно, грозит… И открутиться удастся едва ли…
Нет, ты обязан открутиться! Любой ценой!
И он уже снисходительно посмотрел на пыхтящих в усердном исполнении полицейского мероприятия матросиков, не нюхавших ни зоны, ни пронзительного воздуха той свободы побега, что подобна прыжку в пропасть. А отвага, что способность к прыжку определяет, уже неистребима, как тот самый выработанный жизнью и стремлением к ней рефлекс…
Он был уверен, что совершит побег. И вновь на него начнется охота. Последняя. Без шансов избегнуть ее смертельного финала.
Однако умрет он свободным. Что тоже является большой жизненной ценностью.
ПРОЗОРОВ
Вечером в каюту Прозорова наведался Крохин. На посиделки, с бутылкой спиртного.
— Володя, извини, вызывают к капитану, — прямо с порога отвадил его Прозоров. — В другой раз. — И — захлопнул перед его носом дверь.
Попытки Крохина навязать Ивану Васильевичу свое общение стали уже вызывающими. Кроме того, настораживала Прозорова не столько очевидная должностная неопределенность бывшего журналиста, сколько то, что сразу же по прибытии подполковника на судно Крохин напористо–инициативно поспешил установить с ним контакт, задавая массу вопросов об МЧС, системе связи с ведомством, биографии нового знакомого, хотя, с другой стороны, откровенно говорил и о себе, допуская известную критичность в отношении своего непрофессионализма как на море, так и на суше. Попутно сетовал на вероятную необходимость возвращения к прежнему журналистскому ремеслу, обосновывая свое участие в плавании прежде всего тем, что готовится написать грандиозную книгу о собственных иноземных скитаниях.
Вертлявость и говорливость этого путешественника за деньгами сеяла сомнения, он действовал как явный, пусть и неумелый разработчик, однако отказаться от общения с ним было бы глупо: Крохин являл собой источник довольно‑таки безыскусной информации, чью искренность во многом определял алкоголь, которым человек свободной профессии явно злоупотреблял. Кто только направлял его действия? Скорее всего, Ассафар.
Сейчас же Прозорову действительно было не до общения с этим назойливым типом. Ивану Васильевичу срочно следовало связаться с генералом Ладыгиным.
За иллюминатором чернела тропическая ночь. "Скрябин" целенаправленно утюжил теплые атлантические воды, замершие в сонном штиле.
Прозоров открыл стальной спецпортфельчик, где хранился спутниковый телефон, и включил питание.
Снял трубку. И — чертыхнулся растерянно, не обнаружив в ней никакого сигнала.
Через пятнадцать минут, прошедших в безуспешных манипуляциях с кнопками сложнейшего устройства связи, он понял, что благодарности от его дилетантских усилий ему от аппарата не видать.
Естественным образом припомнился сбежавший со "Скрябина" американец. Мотив его побега, судя по полученной информации, в частности диктовался именно что внезапной неисправностью личного спутникового телефона.
Прозоров осмотрел замки кейса, отличающиеся сложной конструкцией, не обнаружив ни малейших следов взлома. Подбор к ним отмычки, как уверяли его специалисты, требовал известного профессионализма, а кроме того, кейс был снабжен сигнализацией, отключаемой номерным кодом.
Впрочем, попробовав сигнализацию активизировать, подполковник обескураженно убедился и в ее недееспособности.
Портфельчик, похоже, чей корпус являлся прекрасным проводником, подвергся воздействию определенной силы электромагнитного поля, благодаря чему микросхемы сигнализации и телефона или безнадежно утратили свои характеристики, или попросту перегорели.
Данная версия укрепилась в сознании Прозорова мгновенно и прочно, и теперь ее предстояло легко, как он полагал, подтвердить.
Он закрыл кейс, надел спортивную куртку, сунул за ремень пистолет и отправился на капитанский мбстик.
Капитан стоял возле вахтенного, вглядываясь в зеленый радиус визира, чертившего по выпуклой лупе разграфленного сеткой экрана локатора.
— У вас, чувствуется, происходит какая‑то мистическая неразбериха со средствами связи: у меня тоже вышел из строя телефон, — произнес Прозоров, ступая на мостик,
— Какой еще телефон? — скучно спросил капитан.
— Мой личный служебный телефон, — монотонно объяснил Прозоров. — По нему мне полагается постоянно, согласно расписанию и предписанию, связываться с дежурным МЧС.
— И что? — Капитан повернул к нему голову, однако не более чем на микрон заинтересованности. — Вы пришли за соболезнованиями? У меня нет запасного телефона.
— Как? У вас же радиорубка…
— Да, у нас есть радиорубка, — подтвердил капитан. — Там находится рация. И не одна.
— Но… у господина Ассафара, насколько мне известно…
— Так и идите к господину Ассафару, — донесся ответ. — Я не имею права вмешиваться в его личные дела, а тем более — в его собственность.
Прозоров понял, что ему необходимо запастись терпением.
— Простите капитан, — сказал он любезным тоном, — подобного рода рекомендации лежат на поверхности, хотя они и бесспорны. Однако хочу вам напомнить, что я курирую экспедицию и вы обязаны — я подчеркиваю — обязаны! оказывать мне всяческое содействие. Поэтому я настоятельно прошу вас предоставить мне необходимую связь.
— Я и не собираюсь вам в этом отказывать, — с легкой усмешкой ответил командир судна.
— Ну и как мы это сделаем технически, так сказать? — спросил Прозоров.
— Я вернусь через полчаса, — словно не слушая его, обратился капитан к вахтенному. Затем, наконец, удосужился впервые за весь разговор обратиться к собеседнику лицом, обронил: — Извините… должен отлучиться… — И, кивнув рассеянно, вышел на крыло мостика, направляясь в сторону трапа.
— Так все‑таки… — настаивал, преисполняясь раздражения Прозоров, двигаясь вслед за высокомерным распорядителем. — Мне необходима связь в течение часа, и если ее не будет…
