Мы не успели даже по бокалу шампанского выпить. Но она уже не возражала. На руках я отнес ее на свою убитую тахту за стеллажами, застеленную ею еще с утра…
— Не ср-р-разу, милый… Не ср-р-разу, да? — шептала она, сжимая мои руки…
В висках у меня стучало, мне казалось, что я сейчас взорвусь…
И вдруг голой спиной я почувствовал, что в комнате кто-то есть. Я замер. Я слыщал тихие щаги от двери к стеллажам…
— Пимен, — сказал тихо Мангуст, — на выход, Пимен. Тебе в Африку пора. Подъем, бляха-муха.
Я не успел ему ответить. Натали выскользнула из-под меня, сорвала с моей спины простыню и встала перед Мангустом, как привидение. Я никогда не думал, что нежный, воркующий французский язык может быть таким грубым. Прелестное «р» раскатывалось как полицейский свисток. Я хотел встать рядом с ней, но она оттолкнула меня обратно на тахту.
К моему удивлению, Мангуст стоял посреди комнаты не шелохнувшись. Она ему еще что-то выговорила очень резко и показала рукой на дверь.
Мангуст вдруг ответил ей виновато… И тоже по-французски! И тенью скрылся в коридоре.
— О-ля-ля! — зло вскрикнула Натали, и это ее восклицание было похоже на русский мат.
Я ничего не понимал. Натали накинула халатик и вышла за Мангустом на кухню. Вернулась она скоро со своей торбочкой. Села на угол тахты, достала сигареты, зажигалку и маленькую круглую пепельницу. Все было у нее под рукой, на все случаи жизни, как в сказке о волшебной торбе.
В полутьме вспыхивал огонек ее сигареты.
— Не бойся, Слава. Он к тебе больше никогда не придет. Да?
— Что ты ему сказала? — спросил я.
— Все, что я о нем думаю, — ответила она.
— Откуда он знает французский язык?
Она затянулась сигаретой, аккуратно затушила ее в пепельнице и прикрыла выдвижную крышечку.
— Он служил в Иностр-р-ранном легионе.
— Кто тебе сказал? — поразился я.
Она засмеялась тихо.
— Ты… Ты, милый, да? — она подсела ко мне.
— Ничего я тебе не говорил, — отодвинулся я от нее.
— А кто мне рассказал про его татуировку? — она снова подсела поближе.
— При чем тут татуировка?… При чем тут я?…
Она спиной легла на мои колени.
— Ты мне все рассказал. Я даже узнала номер его полка. Такую татуировку имеют легионеры Второго парашютно-десантного полка на Корсике. Вот сколько всего ты мне успел рассказать, мой маленький герой…
Я был в шоке от ее познаний. Она провела пальцем по моим губам.
— Не расстраивайся, милый. Да? Он не убивать тебя приходил. Он принес тебе билет на самолет. Он сказал, что ты улетаешь в отпуск в Африку. Да?
Я вспомнил все, что мне говорил о ней генерал Багиров. И его подозрения уже не казались мне «маньячным бредом». Она села рядом:
— Ты правда заказал билет в Африку? Ты хотел улететь, не дождавшись р-р-расчета? Да?
— Подожди,— отстранил я ее руку.— Откуда ты знаешь про наколки Иностранного легиона?
Она искренне удивилась.
— Тебе это интересно? Да?
— Очень, — ответил я мрачно.
Она посмотрела на меня и пожала плечами.
— В легионе я проходила… как это по-русски?… пр-рактику. Да?
— Практику убийства?
Она тихо засмеялась.
— О нет. Я там проходила языковую практику. Да? Я же славист по профессии. Да?
— А при чем тут Иностранный легион?
Она всплеснула руками.
— О, это же целый славянский базар-р-р. Да? Кого там только нет сейчас! И русские, и украинцы, и сербы, и поляки, и чехи… Настоящий славянский заповедник! Да? Великолепная пр-рактика. Не надо никуда уезжать из Франции. Да? Я изучала…
— Их татуировки?
Она отстранилась от меня и спросила насмешливо:
— Ты меня р-р-ревнуешь? Да?
Я ответил ей в тон:
— Подозр-р-реваю!
Она засмеялась и прижалась ко мне щекой.
— Не надо, милый. Все очень просто. Да? У каждого полка есть свой полковой знак. Да? Этот знак они носят на своем мундире. И тот же знак легионер-р должен выколоть у себя на плече. Да? Легионер-ру не обязательно снимать мундир-р, чтобы показать свою татуир-ровку. — Она повернула к себе мое лицо. — Не р-ревнуй меня, милый… Пожалуйста. Да?
Я верил ей и не верил.
— Почему Мангуст послушался тебя?… Почему он ушел?
Она усмехнулась довольно.
— О, я сказала ему несколько кр-репких слов. Да? Из лексикона их офицер-ров. Легионеры пр-риучены во всем подчиняться французскому офицеру. У них железная дисциплина, — она засмеялась, — он, навер— рное, подумал, что я тоже офицер-р. Да?
Мне было не смешно. Она затормошила меня шутливо.
— Почему ты не спросил самого главного? Почему?
— Чего я не спросил?
Она хитро прищурилась.
— Про билет в Африку. Почему?
Я молчал. Она поцеловала меня.
— Извини, милый. Да?
— За что?
— Я сказала ему, что ты никуда не уедешь. Пока ты со мной, я тебя никуда не отпущу. Да?…
Мы лежали на одной подушке и смотрели, как на потолке переливаются волны Мойки, поднятые ночным катером. Мы лежали как брат с сестрой. Я даже притронуться боялся к офицеру французской разведки. В этом я был почти уверен. От Натали пахло миндальным кремом. Я почему-то вспомнил, что цианистый калий тоже пахнет горьким миндалем. Она спросила:
— Что-то не так, Слава? Да?
Что я мог ответить? Я же не мог ей сказать, за кого я ее принимаю. Тогда она сказала:
— Слава, тебе не кажется, что существуют два мира? Да? Один настоящий — это природа, горы, леса, поля, — она показала на потолок, — река… Да? И существует р-рядом другой мир… как это по-русски? Не знаю… другой — не настоящий мир… Понимаешь? Да?
— Понимаю, — сказал я.
Она повернулась на бок.
— Ты думаешь, Пушкин про это знал?
Я вздохнул, я был рад, что мы уходим от темы, мучившей меня, и я, подумав, ответил:
— Конечно, знал. Про это он написал «Евгения Онегина».
— О-ля-ля! — поразилась она и снова стала озорным мальчишкой. — Разве он про это написал, Слава?
И я лег на бок и, отвлекаясь от кошмара, процитировал:
— «Нас пыл сердечный рано мучит. Очаровательный обман, — любви нас не природа учит, а Сталь или Шатобриан…» Понимаешь? В мир Европы нас ввел Безумный Император. Онегин живет в придуманном, не настоящем, как ты сказала, мире. «Русскую душой» девочку Таню он не может полюбить. Как только она стала героиней светских салонов, то есть персонажем его мира, он тут же безнадежно влюбляется в нее! Вот и вся грустная история…
Она, улыбаясь, откинулась на подушку; закинула руки за голову.
— Ты не прав, Слава. Да? Онегин полюбил Татьяну сразу. Разве его строгая исповедь ей не объяснение в любви? Да?
Я засмеялся.
— «Я вас люблю любовью брата»? Это ты имеешь в виду?
— Да-да, — закивала она. — Он еще добавил: «А может быть, еще сильней»! Да? Это очень много. Просто в то время не было еще психоанализа. Таня не поняла, что Онегин любит ее очень. Больше, чем женщину! Да?
Я спросил:
— А разве нужно любить женщину больше, чем женщину?
Она поднялась на локте.
— Конечно. Так любят все герои русской литературы. Разве нет?
Для офицера французской разведки это было чересчур круто. Хотя, насколько я знал, именно из выпускников славянских отделений и вербуют там кадровых разведчиков. Я хотел ей об этом так и сказать… Но она глядела на меня так искренне, она так внимательно ждала моего ответа… Я почувствовал, что сам, как Онегин, погружаюсь в какой-то маньячный, «не настоящий» мир. Не светского салона, конечно… а в мир затасканного советского детектива. Не дождавшись моего ответа, она спросила:
— Р-р-разве ты меня любишь не так?
Я улыбнулся ей через силу.
— Слушай, а зачем ты приехала ко мне на роликах? Это маскировка?
Она фыркнула и склонила голову.
— Ты будешь смеяться. Да?
— Не буду.
Она прошептала мне на ухо:
— Я люблю… кататься на р-р-роликах. Да?
Это было гениальное объяснение. Если прав генерал Багиров, она не просто хороший разведчик, но еще и великолепная актриса…
— Слава, — тихо сказала она, — ты не хочешь?… Ты не хочешь, чтобы я с тобой р-р-рассчиталась? Да?
— Ты же сама просила не ср-разу, — нашелся я.
— У-у! — она откинулась на подушку. — Я дур-р— ра. Да?
Она мне сама подкинула тему, и я ухватился за нее:
— Слушай, ты пришла рассчитаться со мной или… или я действительно тебе понравился?
Я задал этот вопрос и похолодел. Передо мной лежала прекрасная женщина, а я вел себя как какой-то следователь с глазами майора Юрика. Но она повернулась на бок и серьезно мне объяснила:
— Р-р-расчет — это шутка. Да? Твоя шутка. Это же ты так пошутил. Да? Ты мне ср-разу понравился, Слава.
Вот так вот. Прямо в лоб.
— Когда это я тебе понравился?
— Ср-разу! — повторила она.— В пер-рвый р-раз на катер-ре. Да?
Я смутился от такой прямоты.
— Я же поддатый был…
— Жють-жють, — улыбнулась она. — Но очень интер-ресный. Как все, что я увидела здесь. И город, и белая ночь, и ты… Да? Я покр-раснела, когда ты заговорил о вр-ремени. О том, что для настоящей литер-ратуры нет вр-ремени. Она — всегда. Да?
