Ребята подхватили Брайди, Голдберг последовал за ними на улицу, и они увидели, что по дороге несется повозка с двумя улюлюкающими мальчишками на козлах. Раздался визг тормозов, стук копыт и тихое ржание, Билл кинулся к коляске и распахнул дверцу.
Первым внутрь забрался Лайам с Харриет на руках, затем остальные…
Но тут сзади раздался выстрел, и Брайди безжизненно повалилась на землю. Лайам и еще один парень выпрыгнули из повозки и затащили ее внутрь. Голдберг почувствовал, что у него подгибаются ноги, когда кто-то пытался поддержать его. Он увидел нерешительное лицо Билла и закричал:
— Уезжайте! Глаз не спускайте с ребенка! Быстрее!
Мальчик на козлах щелкнул кнутом, Билл успел вспрыгнуть на ходу, и повозка укатила. Люди Пэрриша высыпали на дорогу, но лишь для того, чтобы проводить взглядом сворачивающий за угол четырехколесный экипаж.
«Что ж, неплохо», — успел подумать Голдберг, прежде чем потерял сознание.
* * *
В повозке кто-то шутил и смеялся, вспоминая перипетии состоявшейся схватки, даже приукрашивая ее подробностями, которых не было и в помине, а Лайам с еще одним парнем склонились над Брайди.
— Вот, — указал Лайам, приподняв ее густые влажные волосы и обнажив глубокую рану на голове. — Это чепуха, завтра утром ей уже будет лучше. Слышишь, она дышит как трубач? Беспокоиться не о чем.
Он поднял ее, чтобы освободить немного места, и нежно убрал волосы с ее лица. Харриет наблюдала за происходящим, держа во рту большой палец. Эти люди смеялись и пели. Они были счастливы, а она любила счастливых людей. Они очень шумели. Но это был приятный шум. А потом один из ребят толкнул другого, и тот упал на пол. Харриет подумала, что ему, должно быть, больно, но он лишь рассмеялся. Все хохотали, ей тоже стало весело, и она засмеялась. Чтобы было удобнее, пришлось даже вытащить палец изо рта. А когда все увидели, как она смеется, то стали хохотать пуще прежнего.
С козел в кабину постучали.
— Что там? — спросил один из ребят.
— Это я, Дермот. Кто-то выглянул наружу.
— Впереди полицейский, — сказал парень. — Ребята, тише, не будем шуметь…
Все притаились, перешептываясь, хихикая и пихая друг друга, пока полицейский не остался далеко позади и они снова могли говорить в полный голос. Но сейчас уже никто не смеялся. Все смотрели на Харриет.
— Что мы будем с ней делать?
— Это проблема Билла. Он нас в это впутал.
— А старик, которого мы там оставили?
— Может, он убежал…
— Я видел, как он упал.
— Мертвый? Святые угодники…
— Брайди знает, что делать с ребенком.
— Брайди?
— Она ведь девчонка, так? Она должна знать.
— Но Брайди…
— Мы не можем ухаживать за ребенком, это уж точно.
— А кто она вообще такая? Чья она?
— Откуда мне знать, Шон? Зато смотри, какая большая…
— Смотрите, сидит, как юная леди…
— Она обмочилась.
— Черт подери, да все дети одинаковы. Вспомни, сколько ты сам из пеленок не вылезал…
— А что, если Брайди не очнется? Молчание. Все посмотрели на девочку, тихо лежащую в углу повозки.
— Она что, умерла?
— Брайди, которая душу вытрясла из этого полукровки Джонни Родригеса? — презрительно скорчился Лайам. — Умерла? Да никогда в жизни.
— Но он в нее выстрелил…
— А разве мы не огрели этого урода ночным горшком по башке?!
— Было бы время, мы бы его еще и наполнили…
— Так что будем делать с девчонкой?
Долгое молчание. Харриет наблюдала за ними с восхищением.
— Приют? — неуверенно спросил кто-то. Все повернулись к нему.
— Ты кретин, Джонни Кофлан! Мы вытащили ее из одной тюрьмы, а теперь сдадим в другую?
— Тогда монашкам…
— Думай головой, а не задницей…
— Но мы не можем за ней ухаживать…
— Почему нет?
— Ну… Ее же нужно кормить…
— Молоко она уже не сосет, твою тощую сиську просить не будет, Шон Маккарти.
— Заткнись, придурок!
— Значит, может есть то же, что и мы. Картофельное пюре, мясной пирог, студень из угрей. Чуток пива ей тоже не помешает.
— А как же одежда и все остальное?
— Остальное? Что остальное? Ты сам когда в последний раз переодевался? Судя по запаху, в позапрошлом году. У нее тряпки ничего, пока потянет. Да, ребята, я погляжу, вы еще те пессимисты. А, уроды? Иди сюда, принцесса.
Лайам посадил Харриет на колени и продолжал глядеть на своих друзей, пока повозка катилась в сторону Ламбета. Харриет с пальцем во рту тоже глазела на ребят. Затем она зевнула с видом герцогини, оказывающей высочайший знак внимания своему слуге, положила голову на плечо Лайаму и тут же уснула.
Голдберг лежал на полу в кухне и прислушивался к разговору. Хотя плечо болело нестерпимо, больше ни одна часть тела повреждена не была, и голова была ясной, как никогда.
Голоса доносились из гостиной. Голдберг услышал, как Пэрриш сказал:
— …Булочная Соломонса на Холивелл-стрит. Там на углу — тупик Брик-лейн. Да, на углу. Сожгите все дотла. Прямо за булочной магазин красок, там полно керосина. Ведите толпу туда и учините погром. Я хочу, чтобы вся улица сгорела к чертовой матери, понятно? И пораньше, пока все спят. Давайте, шевелитесь, чего стоите? Остальные — собирайтесь. Чарли, беги к извозопромышленнику и возьми повозку. Разбуди его. Да, мы уезжаем, как только полиция заберет отсюда этого чертова еврея. Вы за ним приглядываете?
Другой голос буркнул что-то неразборчивое, и кто-то засмеялся. Пэрриш огрызнулся; ночной горшок мало прибавил ему авторитета. Голдберг осмотрелся. На глаза ему попались ножки стульев и стола, ведерко с углем, но ничего такого, что могло бы служить оружием. Получится ли у него встать на ноги? Может, где-то поблизости есть нож? Или хотя бы ручка от метлы?
Он попробовал пошевелиться и застонал от боли чуть ли не во весь голос. Тут раздался громкий стук в дверь, кто-то побежал открывать: приехала полиция.
Голдберг поднялся на ноги, пока это не сделали за него. Сержант, два констебля, повозка, фонари, дубинки, объяснения, обвинения, наручники.
Тут он покачал головой.
— Я безропотно последую за вами, — сказал Голдберг сержанту. — Но буду очень вам признателен, если вы не станете надевать на меня наручники. Я ранен.
Правой рукой он приподнял окровавленную левую, показывая, что у него ранено плечо, и сержант кивнул.
— Хорошо, — обратился он к констеблю, приготовившему наручники. — Он не создаст нам особых проблем. Посадите его в повозку.
— Простите, сержант, — заговорил Пэрриш. — Этот человек крайне опасен. Я уже говорил вам, он разыскивается за политическое преступление. Он неоднократно сбегал из тюрем в России и Германии…
— Насколько я знаю, в нашей стране не судят за политические преступления, — ответил сержант. — Это он набил вам такую шишку?
— Не совсем…
— А кто стрелял в него?
— Я. Мне пришлось — с целью самозащиты…
— Не сомневаюсь, сэр. Я останусь и опрошу вас и остальных. Констебль, отвезите этого человека в участок.
«По крайней мере, честный полицейский, — подумал Голдберг, с трудом забираясь в повозку. — И не придется думать о наручниках…»
Кучер взмахнул поводьями.
Когда фургон отъезжал, две фигуры выбежали из тени и прицепились к нему сзади. Там была подножка, на которой обычно стоя ездил полицейский. На ней было достаточно места для двух двенадцатилетних мальчишек — тех самых, что ломились в заднюю дверь во время схватки.
— Успел, Тони? — прошептал один.
— Да, Кон, — ответил другой. — Мы с ними еще не закончили. Держись крепче, а то упадешь…
Мойша Липман потер свой могучий подбородок. Он сидел в четырехколесной повозке на углу площади Фурнье, с ним было еще трое его людей. В доме царил переполох — в окнах мелькали огни, кто-то задергивал занавески, но ребенка нигде видно не было. Один из подручных Липмана подбежал к дому и приложил ухо к кухонной двери, но так ничего и не услышал. Еще трое забежали с другой стороны, где высокие старые дома выходили окнами на церковный дворик, но опять же не заметили никаких признаков, что в доме есть ребенок.
— Что будем делать, босс? — спросил один из людей в кебе.
Липман ничего не ответил. Он не очень-то любил думать и не мог видеть сквозь стены, но умел драться. Будь спокоен, не торопись, пусть противник сам раскроется. Если бездумно полезешь вперед, получишь такой удар, что тут же окажешься в нокауте.
Но он также осознавал и эффективность неожиданной атаки. Кто бы ни скрывался сейчас за этими стенами, они не знают, что за ними следят, поэтому, если Мойша пошлет сейчас туда всех своих людей, они захватят здание меньше чем за минуту. Но для того чтобы приставить пистолет к голове ребенка, нужно гораздо меньше минуты…
— Думаю, пока будем наблюдать, — сказал он. Мойша вглядывался в дождь. Этот дождь…
Вдоль мостовой струились такие потоки воды, что практически не было видно, где начинается тротуар. Канава была забита каким-то мусором, возможно, там валялась мертвая собака, и потоки закручивались в небольшие водовороты, как на реке Пекос в рассказах о Дэдвуде Дике, которые Мойше по вечерам читал один из его ребят. Какая-то слизь, бумаги и грязь неслись по течению, прямо как в «Дэдвуде Дике».
