— А что, замок отменяется? — спросил скрипач.
— Ни в коем случае! Играют все, плюс стекло.
— А кто же будет играть на стекле?
— Леночка.
И я попросил на стекле поиграть своего ассистента по актерам Леночку Судакову. Она начала скрести, но как-то не так. А потом ей вообще сделалось плохо от этого звука, она бросила бритву и убежала.
— Нужен музыкант, — сказал Назурук.
И я позвонил в музыкальную редакцию и вызвал Канчели.
И живой классик целую смену скрипел бритвой по стеклу.
У меня была собака Булька — керриблютерьер, веселый добродушный парень. Когда я работал дома — писал сценарии с Резо или Викой, — он обязательно приходил ко мне в кабинет, ложился у стола и слушал.
А вот пианино у меня не было, и с Петровым, и с Канчели мы работали на «Мосфильме». Каждый раз, записав в студии музыку к фильму, я ее переписываю на кассету и дома прослушиваю. Музыку Петрова Булька слушал спокойно, а вот музыку Канчели… Пришли мы с Гией как-то раз ко мне после записи музыки к «Слезы капали», я поставил кассету — Булька поднял морду и тоненько завыл.
— Гия, смотри, Бульке не нравится, — сказал я.
— Если Бетховена на площади завести, толпе тоже не понравится, — сказал Канчели. — Булька у тебя с детства слушает всякую муру. Воспитал собаку на ширпотребе и примитиве.
— Я извиняюсь, но под Чайковского и под Равеля он у меня спит.
— Это девятнадцатый век. А ты ему Шнитке поставь — сразу завоет.
У меня была пластинка Шнитке. Я поставил — под Шнитке Булька положил морду на лапы и задремал. Канчели достал из кармана кассету:
— А вот это поставь.
Это была его музыка к «Королю Лиру». Я поставил — Булька немедленно проснулся и завыл.
Поведение Бульки задело Канчели за живое. На следующий день он принес запись Губайдуллиной:
— Давай это поставь.
Поставили. Булька не реагирует.
— А это? — поставили запись Артемьева. Булька спит.
Канчели поставил кассету с записью своей симфонии. Булька немедленно завыл.
— Твой Булька такой же садист, как ты, — сказал Канчели и ушел.
А вечером позвонил:
— Я подумал и понял. Булька не садист, у него просто очень хороший вкус. Моя музыка ему нравится, и он под нее поет. Так что передай Бульке, что я извиняюсь.
Не знаю, как насчет вкуса, но музыкальный слух у Бульки был. Я думаю — все дело в скрипичных флажелетах. Гия любит скрипичные флажелеты и часто использует их. А Булька скрипичные флажелеты терпеть не мог.
Канчели, как и Петров, не только Большой симфонист, но и хороший мелодист. Когда на экраны вышел фильм «Мимино», песня из фильма моментально стала шлягером, а Гия Канчели сразу стал знаменит как автор «Читы гриты»(правильно чито-гврито). Канчели это раздражало, он этой песней не гордился и говорил: «Это не музыка, это триппер». — «Почему триппер?» — «Потому, что быстро цепляется и трудно отделаться». И когда его представляют: «Это тот композитор, который написал „Чита грита“» — он очень недоволен.
Но самый большой удар он получил на вручении премии «Триумф» в Малом театре. Представлял его Юрий Башмет. Гия вышел на сцену, и Башмет сказал, что имеет честь вручить премию «Триумф» гениальному композитору, чья классическая музыка звучит во всем мире, и исполняют ее лучшие оркестры и музыканты… Дирижер взмахнул палочкой — и оркестр Малого театра заиграл «Чита грита». Я думал, Гию прямо там, на сцене, кондрашка хватит, но он выдержал, только сильно побледнел. И лишь потом, после церемонии и после банкета, у себя в номере, всегда выдержанный и вежливый Канчели долго и громко матерился.
Когда я в восьмидесятом году валялся в больнице (после все той же клинической смерти), Гия появился в моей палате с магнитофоном в руках. Небрежно кивнул мне:
— Здравствуй. Где тут у тебя розетка?
— Не знаю.
Я лежу распластанный. Живот разрезан и оттуда тянется резиновая трубка дренажа, и левый бок разрезали и вставили дренаж, и в правый вставили… И в носу какие-то трубки, а в вене — капельница.
Гия походил по комнате, нашел розетку, поставил магнитофон на табуретку и сказал:
— Я тут прикинул музыку, ты послушай.
(До больницы мы уже начали работу над фильмом «Слезы капали».)
Гия включил магнитофон, и заиграл оркестр. Не эскизы на фортепьяно, как обычно, а большой оркестр. (Пока я тут помирал, Гия в Тбилиси сочинил музыку, оркестровал ее, размножил ноты, вызвал оркестр и дирижера, записал, прилетел из Тбилиси в Москву…) Музыка красивая, но без нерва. А в этом фильме она должна быть тревожной, раздражающей… Но человек проделал такую работу — не скажешь же, что не годится.
— Ну как? — спросил Канчели, когда прозвучало все.
Я молчу.
— Говори, подходит или нет? Если не подходит, выкинем все к чертовой бабушке!
— Подходит, — выговорил я.
И добавил:
— Но надо кое-то переделать.
— Много?
— Все.
Не сдержался я — и сказал правду.
— Ни черта ты не помрешь! — обрадовался Гия.
Между прочим. И другие мои друзья очень много сделали для того, чтобы я «ни черта не помер». Я уже писал, что первого, кого я увидел, придя в себя, был Юра Кушнерев, который кричал: «Я говорил, что он не помрет!» А в дверях палаты стояла его трехлетняя дочка Маша (ее не с кем было дома оставить) и одновременно с папой кричала: «Данелка, не умирай! Данелка, не умирай!»
Когда мой хирург Виктор Маневич убедился, что я действительно не умер, он написал название лекарств, которых в больнице не было, дал список Кушнереву и сказал, что если в течение суток он не достанет эти лекарства, меня не будет. Прямо из больницы Кушнерев поехал к министру здравоохранения. Он прорвался к нему в кабинет, оттолкнув секретаршу, и со слезами на глазах начал орать, чтобы тот немедленно распорядился выдать то, что в списке. Министр вызвал помощника и велел ему заняться моими лекарствами. В правительственной аптеке выдали все, кроме одного названия. Этого лекарства не было и там. Тогда Кушнерев позвонил в Западную Германию корреспонденту журнала «Штерн» Норберту Кухинке. (Норберт сыграл Хансена в фильме «Осенний марафон».) Норберт лекарство купил и послал в Москву с летчиком немецкой авиакомпании «Люфтганза» (рейс у летчика был в тот же день). Теперь надо было, чтобы это лекарство не задержала таможня. Кушнерев связался с Женей Примаковым (Евгением Максимовичем). Примаков подключил Володю Навицкого (заместителя начальника КГБ Москвы), и они втроем поехали в аэропорт «Шереметьево» убеждать таможенников. И убедили. Лекарство таможенники пропустили… Но красивую кожаную сумочку, в которой было лекарство, не отдали: «Насчет сумочки никаких распоряжений не было».
