Некоторое время она размышляла над моими словами.
— Тётя Джейн говорит — ты вёл себя просто замечательно.
— Что-то сомнительно.
— В её голосе я этого не уловила.
— Мы поговорили. Ты была права.
— Очень рада. — Она помолчала. — Наконец-то. — И добавила: — Хоть что-то.
— Ну и нечего капать на мозги.
— А я и не капаю.
— Ну а ты? Как твои-то дела?
Она помолчала.
— Я опять вчера ходила квартиру смотреть. Вечером. Только теперь мне кажется, что я тебя в беде бросаю.
— Это лишь доказывает, что ничего подобного. Давай соглашайся.
— Ну, на самом деле я сказала, что я её сниму. Мне дали время подумать до завтра. Только…
— Никаких «только». Нужно заплатить вперёд?
— Только за первый месяц.
Пауза.
— Вообще-то я позвонила, потому что тебе тут как раз телеграмма пришла…
— Ты её вскрыла?
— Я подумала, может, лучше вскрыть…
Новая пауза выдала её с головой.
— От Дженни?
— Хочешь, чтоб я тебе прочла?
Телеграмма, видимо, лежала перед ней наготове.
— «Тай Бу Чина скучает о тебе но теперь у неё есть я тчк пожалуйста позвони твоя вечером Дженни». — И Каро добавила: — Если тебе это о чём-то говорит.
— Да. Всё нормально.
— А кто это — Тай Бу Чина?
— Это одно слово — тайбучина. Такой кустарник — растёт у «Хижины». Дженни переехала. Вот и всё.
— А-а. Я-то думала — это собака, пекинес какой-нибудь или ещё что-нибудь китайское.
— Бразильское. Возьму тебя как-нибудь в Кью,180 покажу, что это за растение.
— Ох уж эти все растения и все эти женщины в твоей жизни… — пробормотала она.
— На самом деле — только одна. Её имя на «К» начинается.
— Скажешь тоже.
— Ты сегодня вечером дома?
— Если хочешь…
— Если только ты не…
— Приоритет за тобой.
— Я выеду во второй половине дня. Давай пообедаем где-нибудь вдвоём, хорошо?
Она опять помолчала.
— А ты бы не пошёл со мной квартиру посмотреть?
— Конечно. Давай так и сделаем.
— Не будь очень уж резок с мамой. Её ведь не переделаешь.
— Постараюсь.
— И — ты обещал. Пока ей не говорить. Пожалуйста.
Теперь помолчал я.
— Но ты ведь сказала Джейн?
— Ну надо же мне… чтоб можно было хоть кому-нибудь.
— Я не давлю на тебя, Каро. Просто она ведь обидится, если…
— Ну знаешь, с вами двумя мне не справиться.
Не время было спорить.
— Ну ладно. Не беспокойся.
— И я ещё столько всего тёте Джейн не сказала.
— Она поймёт.
Молчание. Потом — звук посланного по телефону поцелуя и короткие гудки.
Пятнадцать минут спустя, выбритый и одетый, я явился в кухню. За окном всё ещё висела дымка, но не такая густая, порой даже проглядывало голубое небо, обещая ясный день. Погода, кажется, не желала предаваться трауру. Кухня — просторная комната, стены — полированная сосна: целый лес мёртвых деревьев; всё оборудование — в том конце, что выходит в сад; в ближней части комнаты — круглый стол, за столом Джейн; девочка-француженка у плиты готовит кофе. На столе несколько вскрытых писем, «Таймс», «Гардиан», но «Морнинг стар»,181 насколько я мог разглядеть, там не было.
— Каро боится, что не смогла выразить…
— Да нет. Она прелесть. Будешь яичницу с ветчиной, Дэн?
— Только кофе.
Джейн, видимо, уже успела позвонить дочери во Флоренцию и в Девон — в школу сына, потом говорила и с самим мальчиком. Энн вылетит домой, как только сможет. Пол, которому не сказали, как именно умер отец, кажется, воспринял сообщение достаточно спокойно. Сейчас Джейн составляла список тех, кому ещё надо будет позвонить. Волосы её свободно падали на плечи, она казалась не такой напряжённой, как будто успела хорошо выспаться. Может быть, из-за Жизель, из-за необходимости играть перед ней определённую роль. Кухня была по-домашнему приятной по сравнению с театрально обставленным холлом и гостиной наверху, немножко напоминала кухню на какой-нибудь ферме в деревне.
— Мне нравится ваш дом. Вчера не было времени сказать об этом.
— Ты бы видел дом Жизель в Эксе.
Она снова погрузилась в дела мирские, снова стала типичной англичанкой, говоря о чём угодно, только не о том, что более всего занимало её мысли; мне пришло в голову, что сейчас она опровергает все законы искусства или, во всяком случае, моей области искусства. («Её измождённое лицо говорит об ужасах прошедшей ночи».) Родители Жизель живут в прелестном «hotel» — особняке восемнадцатого века, её отец преподаёт в университете в Эксе. У Жизель, кажется, явные способности к музыке — она играет на скрипке, уровень почти профессиональный… Но реальность сама напомнила о себе: проследив за испуганным взглядом Джейн, я разглядел в полуподвальном окне, выходящем в сад, тёмно-серые брюки.
— О Господи! Вороны тут как тут.
— Его духовник? — Она прикрыла веки. — Может быть, мне поговорить с ним?
— Если не трудно. Я просто…
— Что за разговор! Я скажу — ты ещё не одета.
Я встал. В дверь позвонили.
— Если можешь, спроси — его похоронят по-христиански? Или как самоубийцу, где-нибудь на перекрёстке дорог, и кол в могилу вобьют?
Я улыбнулся и направился к лестнице наверх, но Джейн поднялась и пошла вслед за мной; проговорила, понизив голос, словно хотела избавить Жизель от необходимости выслушивать очередные кощунства:
— Дэн, одна деталь по поводу вчерашнего: когда его нашли, он сжимал в руке распятие. Попробуй скормить это его святейшеству.
С минуту я молча смотрел на Джейн, пытаясь осознать, почему мне раньше не было сказано об этом. Но звонок прозвучал снова. Я коснулся её руки и отправился открывать дверь.
Священник был молодой человек, говоривший с чуть заметным шотландским акцентом и — что было гораздо более заметно — прекрасно сознававший, как к нему относится отсутствующая хозяйка дома. Он по всей форме выразил свои соболезнования; конечно-конечно, он понимает — миссис Мэллори сейчас не может никого видеть; я бы отделался от него уже на пороге, если бы только порог не был таким неподходящим местом для вопроса, который Джейн просила меня задать… а может быть, просто человек, родившийся в пасторском доме и помнящий святую простоту и простодушие, царившие там, не может при взгляде на священника не видеть в нём большого ребёнка.
Мы уселись в гостиной, и я рассказал ему про смерть Энтони и про распятие, объяснив, что, возможно, Энтони и утратил веру, но не в Бога, а в собственное мужество. Склонив голову, священник пробормотал:
— Бедняга…
— Это не будет препятствием? Его похоронят, как…
— О нет! Мы… уже далеко ушли от тех времён… — Он смущённо улыбнулся мне. — Я даже не должен испрашивать специального разрешения. Могу вас заверить, никаких затруднений не возникнет. В данном случае. — Последовало краткое изложение новой доктрины о виновности. Но потом он спросил: — Я так понимаю, что вы считаете — будет вынесено заключение о самоубийстве?
— Вряд ли можно упасть с такого балкона по ошибке.
— О да, конечно-конечно. Я понимаю. Очень огорчительно.
Я сказал ему, что последний час провёл с Энтони, довольно подробно задержался на том, что выглядел он как человек, примирившийся с судьбой, описал, как мы были поражены, но (тут я употребил, по всей видимости, его любимое выражение), конечно-конечно, в сложившихся обстоятельствах… Было в общем-то нелепо пытаться оправдать Энтони перед этим унылым молодым шотландцем. Он так смущался, так боялся обидеть, был так зашорен, сам того не сознавая, своим призванием, так далёк — и по вере, и по характеру — от Джона Нокса…182 и в конечном счёте так нуждался в утешении… больше, чем сама вдова там, внизу.
Наконец он ушёл, снова осыпав меня дождём соболезнований. Если миссис Мэллори пожелает позвонить ему насчёт заупокойной мессы… если он может хоть чем-то быть полезен… Ритуалы, ритуалы… мир и так уже задыхается от ритуалов.
Вернувшись вниз, я обнаружил, что Джейн чистит картошку. Рассказал ей, что сказал отец Бьюкэннен, и она пожала плечами, будто была разочарована его кротостью, но всё же поблагодарила меня за то, что я сумел с ним справиться. Она ушла одеваться, а я расположился в гостиной и принялся просматривать газеты; впрочем, с чтением ничего не вышло, потому что вскоре из холла донёсся её голос — она звонила по телефону. Тон был лёгкий, деловой, говорила она без околичностей: «О, Джон, я решила, что нужно тебе позвонить. Знаешь, вчера умер Энтони… Сюзан, к сожалению, вчера Энтони покончил с собой…» — и так далее. Я подумал, она переигрывает с отстранённостью. Эти жёсткие сообщения, несомненно, вызывали естественное предложение помочь, выражение сочувствия и давали ей возможность сразу же всё это отвергнуть, твёрдо, хоть и достаточно вежливо. Я засомневался, удержится ли та близость, которая установилась между нами накануне, не жалеет ли Джейн теперь об этом. В небольшой нише, где на полках стояли античные вещицы, я заметил две этрусские бронзовые статуэтки. Тарквиния, тот миг в море… всё это казалось таким далёким теперь: столь же далёким символически, как и хронологически.
