Пит прижимает ладони к прозрачной поверхности, я накладываю на неё свои, и наши руки встречаются, мы словно можем чувствовать друг друга сквозь стену. Я вижу, как двигаются его губы, но не могу расслышать слов; вообще, из-за пределов нашего клина не доносится ни звука. Пытаюсь понять, что он говорит, но сосредоточиться не получается. Остаётся только смотреть на его лицо, стараясь сохранить остатки здравого смысла.
И вот тут-то начинают появляться птички. Одна за одной. Рассаживаются на ветвях окружающих деревьев. А потом отменно спевшийся ужасный хор заводит свой концерт. Дельф сдаётся сразу, скрючивается на земле и с силой прижимает руки к ушам, словно пытается раздавить собственный череп. Некоторое время я ещё борюсь. Извожу весь свой запас стрел на проклятых пташек. Но каждый раз, как одна из них падает замертво, на её место быстренько заступает другая. Наконец, и я сдаюсь и корчусь рядом с Дельфом, пытаясь не слышать мучительных криков Прим, Гейла, моей матери, Мадж, Рори, Вика, даже Пози — маленькой, беспомощной Пози...
Я понимаю, что крики прекратились, когда чувствую прикасающиеся ко мне руки Пита, когда ощущаю, как он поднимает меня и несёт через джунгли. Но мои глаза по-прежнему плотно зажмурены, уши зажаты руками — все мускулы так застыли, что не могу ничем шевельнуть. Питер держит меня у себя на коленях, шепчет успокаивающие слова, бережно убаюкивает меня в своих объятиях. Проходит долгое время, прежде чем железные тиски, сжавшие моё тело, начинают ослаблять свою хватку. И, оттаяв, я начинаю дрожать.
— Всё хорошо, Кэтнисс, — шепчет он.
— Слышал бы ты их! — возражаю я.
— Я слышал Прим, в самом начале. Но это была не она. Это была сойка-говорун.
— Это была она. Где-то в другом месте. Говорун только воспроизвёл её крики, — упорствую я.
— Нет. Это как раз то, во что они хотят заставить тебя поверить. Точно так же, как меня поразили глаза Диадемы на морде переродка в прошлом году. Но то были не её глаза. Так что ты слышала не голос Прим. А если голос и был её, то они взяли запись из какого-нибудь интервью или чего-то в этом роде и исказили звук так, как им надо было.
— Нет, — отвечаю, — они пытали её! Она, наверно, уже мертва!
— Кэтнисс, Прим не может быть мертва. Ну как они могли бы её убить? Ещё немного — и нас останется восемь финалистов. И что произойдёт тогда? — спрашивает он.
— Ещё семь из нас умрут, — мрачно роняю я.
— Нет, не здесь — дома? Что всегда происходит, когда на арене остаётся восемь трибутов? — Он приподнимает мой подбородок, так чтобы я смотрела прямо на него. Заставляет меня взглянуть ему в глаза. — Что тогда случается? Когда остаётся только восемь?
Знаю — он пытается мне помочь. Заставляю себя шевелить мозгами.
— Только восемь? — повторяю я. — Они берут интервью у близких и друзей, оставшихся дома.
— Точно! — говорит Питер. — Они берут интервью у твоих близких и друзей. Ну и как — могут они это сделать, если убили их всех?
— Не могут? — всё ещё сомневаясь, спрашиваю я.
— Нет. Вот почему мы знаем, что Прим жива. Ведь первой, к кому они пристанут с вопросами, будет она, разве не так?
Мне так хочется ему верить! Вот только... эти голоса...
— Сначала Прим. Потом твоя мать. Твой кузен Гейл. Мадж, — продолжает он. — Это был только трюк, Кэтнисс. Безжалостный, гнусный трюк. И от него могли бы пострадать только мы. Мы, здесь, на этой арене. Но не они.
— Ты и вправду в это веришь?
— Вправду верю, — говорит Питер. Я колеблюсь в нерешительности, ведь Пит может кого угодно заставить поверить во что угодно. Я бросаю взгляд на Дельфа, ища подтверждения, и вижу, что тот тоже глаз с Пита не сводит и ловит каждое его слово.
— А ты веришь в это, Дельф? — спрашиваю я.
— Может, это и правда. Я не знаю, — отзывается он. — Могут они это сделать, Бити? Взять обычный голос и перекрутить его так, что...
— О да. Это даже не так трудно, как тебе кажется, Дельф. У нас детей в школах учат подобным трюкам, — говорит Бити.
— Конечно, Питер прав. Вся страна обожает младшую сестру Кэтнисс. Если бы они и в самом деле убили её, мятеж был бы им обеспечен, — решительно заявляет Джоанна. — А разве это в их интересах? — Она запрокидывает голову и орёт во всю мочь:
— Так как вам мятеж на всю страну? Вряд ли вам этого хочется!
У меня челюсть отваливается от потрясения. Ещё никто и никогда не говорил такого на Голодных Играх. Само собой, они тут же отвернули камеры от Джоанны, как только услышали слово «мятеж», звук, разумеется, тоже заглушили. Но я-то её слышала и теперь никогда не смогу думать о ней так, как думала до сих пор! Да, первого приза за доброту она никогда не получит, но дерзости ей не занимать. Или дурости.
Она подбирает несколько раковин и направляется в джунгли.
— Схожу-ка я за водой, — бросает она.
Ничего не могу поделать — хватаю её за руку, когда она проходит мимо.
— Не ходи! Птицы... — Я помню, что пташки уже упорхнули, но всё равно не хочу, чтобы туда кто-нибудь ходил. Даже она.
— А они мне ничего не могут сделать. Я не такая, как вы. Из тех, кого я любила, не осталось никого, — отрезает Джоанна и нетерпеливо выдёргивает свою руку из моих пальцев. Когда она приносит мне воды в раковине, я принимаю её с благодарным кивком и не вякаю, зная, с каким презрением она отнесётся к ноткам жалости в моём голосе.
Пока Джоанна носит воду и собирает мои стрелы, Бити возится со своей проволокой, а Дельф отправляется к озеру. Мне бы тоже не мешало помыться, но я остаюсь в объятиях Пита — меня до сих пор ещё так трясёт, что я вряд ли смогу двигаться по-человечески.
— А чей голос они использовали против Дельфа? — спрашивает Пит.
— Кого-то по имени Энни, — отвечаю я.
— Это, должно быть, Энни Крéста, — говорит он.
— Кто?
— Энни Креста. Та самая девушка, вместо которой Мэгс пошла добровольцем. Она победила в Играх лет пять назад.
Значит, это случилось в лето после гибели моего отца, когда я только-только стала кормильцем своей семьи, когда всё моё существование было сплошной борьбой с голодной смертью.
— Я не помню этих Игр, — говорю я. — Это в год землетрясения, что ли?
— Ага. Энни — та самая, что сошла с ума, когда её товарищу по дистрикту отрубили голову. Она убежала и спряталась. Но землетрясением прорвало плотину, и всю арену залило. Она выиграла, потому что плавала лучше всех, — рассказывает Пит.
— А потом она поправилась? — спрашиваю я. — В смысле, с головой у неё стало всё в порядке?
— Не знаю... Я не помню, чтобы когда-либо видел её на других Играх после этого. Но во время нынешней жатвы она выглядела не вполне нормальной.
«Так вот, значит, кого Дельф любит! — думаю я. — Не этих придурковатых поклонников из Капитолия, а бедную безумную девушку из родного дистрикта...»
Звучит выстрел из пушки, собирая нас всех на берегу. Над тем, что мы считаем сектором от шести до семи часов, появляется планолёт. Его захват опускается и поднимается раз пять, подбирая части одного и того же разорванного на куски тела. Невозможно различить, кто это. Я не знаю, какие трюки проворачивают распорядители Игр в шестичасовом секторе, не знаю и знать не хочу.
Пит рисует на большом листе новую карту, добавляя буквы «СГ» — «сойки-говоруны» — в сектор с четырёх до пяти и попросту пишет «зверь» в том клине, где мы видели, как погибшего трибута собирали по частям. Теперь нам известно, что творится в семи клиньях из двенадцати. И если в нападении соек-говорунов есть хоть какая-то польза, то она состоит в том, что она сообщает нам, где именно на циферблате мы находимся.
Дельф плетёт ещё одну корзинку для воды и сеть для рыбалки. Я по-быстрому купаюсь и снова накладываю на кожу слой мази. Затем сажусь около воды, чищу рыбу, которую поймал Дельф. Солнце уже почти скрывается за горизонтом, но восходит яркая луна, и арену заливает странный, призрачный полусвет. Мы собираемся усесться за ужин, состоящий из сырой рыбы, когда звучит гимн. И появляются лица...
Кашмир. Рубин. Люси. Мэгс. Женщина из Пятого. Наркоманка, отдавшая жизнь за Пита. Блайт. Мужчина из Десятого дистрикта.
Восемь погибших. И вчера тоже было восемь. Три четверти из нас мертвы, и всё за каких-то полторы суток. Наверно, это что-то вроде рекорда.
— Да они просто как косилкой по нам проехались! — говорит Джоанна.
— Кто остался? Кроме нас пятерых и тех двух, из Второго? — спрашивает Дельф.
— Чафф, — не задумываясь говорит Пит. Наверно, он следил за Чаффом ради Хеймитча.
С неба спускается парашютик с горкой маленьких, только на раз укусить, черырёхугольных булочек.
— Они из твоего дистрикта, так ведь, Бити? — спрашивает Пит.
— Да, они из третьего, — отвечает тот. — Сколько их там?
Дельф пересчитывает булочки, крутя каждую в руках, прежде чем сложить все аккуратной горкой. Не знаю, что у Дельфа за странная одержимость хлебом.
