Теперь Хоури яснее ощущала его присутствие. Нечто огромное, мощное, но в то же время вынужденное жить невидимкой и изощренно скрывать свои действия, маскируя их обычными потоками информации. Многие годы ему это удавалось, и Вольева даже не подозревала о его существовании на корабле. Но теперь Похитителя Солнц вынудили принимать отчаянные меры, и он уподобился крабу, которого отлив заставил перебегать из укрытия в укрытие.
В Похитителе Солнц не было ничего человеческого. Никаких признаков того, что эта сущность, поселившаяся в ЦАПе, имеет отношение к Земле или является записью сознания какого-либо реального существа. Нет, Похититель Солнц ощущался как чистый разум, будто всегда существовал лишь в виде информационного сгустка и останется таковым на веки вечные. Иначе говоря, он воспринимался как мыслящее ничто, как место, где ничего нет, но которое тем не менее достигло высочайшего уровня организации.
Неужели Ана всерьез обдумывает возможность действовать заодно с ним?
Да. Быть по сему, если это дает шанс остановить Мадемуазель.
– Ты еще можешь отступить, – предупредила Мадемуазель. – Сейчас он занят, не может использовать всю свою силу, чтобы полностью подчинить твое сознание. Но скоро все изменится.
Теперь, по крайней мере, наводка штатных артсистем уже находилась под контролем Хоури, хотя вся эта машинерия работала с большим скрипом. Ана заключила в скобки-целеуказатели пушку с тайного склада, окружив эту громадину потенциальной сферой аннигиляции. Оставалось лишь добиться от Мадемуазели, чтобы она сдала контроль над этой системой, которой нужна была лишь микросекунда, чтобы открыть огонь.
Хоури чувствовала: Мадемуазель слабеет, а она, Хоури, а точнее, Хоури и Похититель Солнц побеждают.
– Не делай этого! Ты не знаешь, что стоит на кону.
– Так просвети же меня, сука! Говори, из-за чего сыр-бор!
Между тем орудие с тайного склада все отдалялось от корабля, а значит, Мадемуазель продолжала его контролировать. Пульсация гравитационного излучения убыстрялась, толчки следовали друг за другом с такой быстротой, что почти сливались. Догадаться, через какое время орудие выстрелит, было нельзя, но Хоури понимала: этот момент может наступить буквально через несколько секунд.
– Слушай, Хоури, – сказала Мадемуазель, – хочешь знать правду?
– Ты чертовски права!
– Тогда крепись. Сейчас ты все поймешь!
И в эту минуту, когда Хоури уже готовилась втянуться в оперативное пространство орудия, она почувствовала, что ее тащат в совершенно другом направлении. И было странное чувство, что этим занимается часть ее самой, – но уже через мгновение оно исчезло.
Они находились на поле недавней битвы, окруженные хамелеофляжными надувными палатками – временными полевыми госпиталями или передовыми командными пунктами. Лазурное небо было чуть подернуто белыми облаками и иссечено вдоль и поперек грязными полосами ракетных выхлопов. Выглядело это так, будто огромный, как мир, осьминог выбросил в стратосферу весь запас чернил из своих желез. На самом деле полосы оставляли многочисленные звенья стреловидных реактивных самолетов. Ниже гудели беспилотные дирижабли, а еще ниже – пузатые транспортные вертолеты. Они сновали у границ лагеря и время от времени садились, чтобы выгрузить бронетранспортеры, пехотинцев, санитарные машины или вооруженных роботов. На зеленом участке в углу лагеря стояли шесть дельтовидных, цельнометаллических, глухо задраенных самолетов на шасси, сверху замаскированных под выжженную солнцем землю. Их ирисовые люки были закрыты.
Хоури споткнулась и упала на жесткую траву. На ней был хамелеофляж, постоянно создающий иллюзию крапчатого хаки. В руках Ана держала автомат с пистолетной рукоятью, подогнанной под ее ладонь. Голову прикрывал шлем, с него свисал двумерный цифровой монокуляр; в данный момент он показывал в условных цветах тепловую картину боевого пространства, передаваемую с дирижабля-разведчика.
– Сюда, пожалуйста.
Кто-то из медиков направил ее в сторону госпитальной палатки. Внутри санитар забрал у Аны автомат, прицепил к нему бирку с фамилией Хоури и поместил в пирамиду, где уже стояли разных моделей орудия убийства – от такого же, как у нее, скромного пулевого оружия до чудовищ, способных одним выстрелом уничтожить целое подразделение. Была там и штуковина, которую лучше не применять против врага, находящегося с тобой на одном континенте.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Передаваемая с дирижаблей картинка смешалась и исчезла под воздействием поля, обеспечивающего палатке радарную невидимость. Освободившейся рукой Хоури убрала монокуляр, тем же движением стряхнув с глаза мокрую от пота прядь волос.
– Хоури, сюда.
Ее провели через перегородку в заднюю часть палатки, в помещение, заполненное больничными койками, ранеными бойцами и тихо гудящими автоматами-санитарами, – склоняясь над пациентами, они казались зелеными лебедями. Снаружи изредка доносился вой истребителей и орудийные залпы, но на эти звуки никто не обращал внимания.
Наконец Хоури привели в крошечный закуток, где не было ничего, кроме письменного стола. Стены были украшены знаменами участников Северной Коалиции, а на столе красовался большой глобус Окраины Неба на бронзовом кронштейне. Глобус был преимущественно геологический, на нем проще было находить равнины и массивы суши, чем бурно оспариваемые политические границы. Впрочем, Хоури на него взглянула лишь мельком, ее внимание тотчас целиком сосредоточилось на человеке, который сидел за столом. Он был одет в военную форму: тускло-оливковый китель с пуговицами сбоку, погоны, внушительный иконостас орденов и медалей Северной Коалиции. Черные блестящие волосы зализаны назад и падают блестящими волнами на плечи.
– Сожалею, что приходится встречаться вот так, – сказал Фазиль. – Но ничего не поделаешь. – Он указал на стул. – Садись, у нас неотложный разговор.
Хоури смутно вспомнилось совсем другое место. Какая-то камера с железными стенами, стул, и хотя в этом воспоминании было нечто тревожное (будто утекало драгоценное время), оно казалось даже более реальным, нежели ее нынешние ощущения. Но потом Фазиль полностью завладел ее вниманием. Он выглядел точно таким, каким помнился Ане, хотя она никак не могла понять, когда же виделась с ним в последний раз. Правда, на его щеке виднелся шрам, вроде незнакомый. Еще он отрастил усы – а может, что-то сделал с теми, которые носил когда-то: раньше была черная щеточка, а теперь рот прячется в щегольских вислых усищах.
Хоури послушно опустилась на стул.
– Она… Мадемуазель боялась, что может дойти до этого, – между тем говорил Фазиль. Его губы еле шевелились, если вообще шевелились – под усами не видно. – Поэтому она приняла кое-какие меры предосторожности. Пока ты находилась на Йеллоустоне, она внедрила в твой мозг серию воспоминаний, добраться до которых очень непросто. Они должны были активизироваться, то есть стать доступными твоему сознанию, только тогда, когда она сочтет это нужным. – Фазиль протянул руку и раскрутил глобус, потом резким движением остановил его. – По правде говоря, процесс открытия доступа к этим воспоминаниям идет уже некоторое время. Ты наверняка помнишь легкий приступ мигрени, случившийся в лифте?
Хоури лихорадочно искала вокруг «якорь». Что-нибудь объективно-реальное, за что можно уцепиться.
– Ты о чем?
– О механизме, – ответил Фазиль, – собранном отчасти из существующих воспоминаний, которые Мадемуазель обнаружила у тебя и нашла подходящими для своих целей. Эта встреча, например. Разве она не напоминает тебе нашу первую встречу, любимая? Только та произошла при высадке десанта на уровне Семьдесят Восемь, в боях за центральные провинции, как раз перед вторым наступлением с красного полуострова. Тебя прислали в мой штаб, так как мне понадобился боец для заброски в тыл противника, знакомый с секторами, которые не контролировали войска южан. Из нас получилась неплохая команда, верно? И не только в военном смысле. – Он нежно погладил усы и снова крутанул глобус. – Конечно, я вызвал тебя сюда, вернее сказать, она вызвала тебя сюда не для того, чтобы предаваться воспоминаниям. Тот факт, что эти воспоминания ожили, означает, что пора открыть для тебя часть правды. Вопрос в том, готова ли ты ее принять.
