— Ты женился бы на мне, Андрей?
— Нет, — сказал я.
Иванна повернула голову в мою сторону. Глаза у нее были светло-зеленые, губы презрительно сжаты.
— Почему?
— Другой сделал предложение.
— Ты не женишься, — сказала она.
— Вы все женитесь, а я — рыжий? Заказал свадебный костюм, а невесте подвенечное платье. Профсоюз и комсомол для этой цели выделили ссуду… Это будет роскошная современная свадьба. Иванна, я приглашаю тебя.
— Ты не женишься, — повторила она. — В самый последний момент твоя невеста… заболеет, а ты сломаешь ногу. Комсомол и профсоюз одумаются и не дадут на эту дурацкую свадьбу ни копейки. На эти деньги лучше купят какому-нибудь пенсионеру путевку в санаторий.
Иванна вскочила с подоконника и забегала по комнате. Ее рыжие волосы взъерошились, наверное заколка отскочила. Я никак не мог взять в толк, что ее разозлило.
— Кто она? — спросила Иванна.
— Ты вряд ли ее знаешь… И потом, она еще не приехала.
— Она не приедет, — сказала Иванна. И в ее голосе была такая убежденность, что я на какую-то секунду поверил ей.
— Ты против моей женитьбы? — спросил я.
Она остановилась и, сощурив еще больше позеленевшие глаза, засмеялась.
— Хоть сто раз женись… Почему я должна быть против?
— Черт возьми! — озадаченно сказал я.
— Ты подойди к зеркалу и посмотри на себя… Разве ты похож на жениха? Ты знаешь на кого похож?
— На кого?
— Я забыла, как его называют… серый такой, с большими ушами… Еще орет как сумасшедший… И Сашка такой же!
— Кого ты имеешь в виду: осла или ишака? — спросил я.
— Это вы уж с Сашкой разберитесь, кто из вас ишак, а кто осел…
— Тебе нужно влюбиться, — сказал я. — Ты будешь снова доброй…
— Влюбиться… Мне даже это слово не нравится. Влюбиться… Разбиться… Убиться…
Она отвернулась и снова стала смотреть в окно. А мне хотелось увидеть ее глаза. Я подошел и поднял за подбородок ее растрепанную голову. Секунду мы смотрели друг другу в глаза. Глаза у Иванны были удивительно светлые, хотя я мог побиться об заклад, что они только что были зеленые.
— Если полезешь целоваться, — шепотом сказала она, — так и знай — ударю!
— Спасибо тебе, — сказал я.
Она поправила волосы перед зеркалом и, холодно кивнув, ушла. Я слышал удаляющийся по коридору перестук ее каблуков. Немного погодя забарабанили в окно: Иванна стояла внизу и, накручивая на палец тугую прядь, спустившуюся на лоб, смотрела на меня.
— Вот чудной, — сказала она. — Я на тебя накричала, а ты мне говоришь спасибо…
— Ты зайди к Игорю, ладно? — сказал я.
— А ты и вправду похож на этого… серого, с большими ушами…
И убежала вслед за автобусом.
Вот уже две недели, как от Оли ни строчки. Я дал себе слово, что позвоню ей девятого вечером, а сегодня восьмое. Она наверняка уже дома. Завтра утром ей в институт. Есть ли смысл ждать еще день? Я решаю, что смысла никакого нет — нужно позвонить.
В будке телефона-автомата душно, пахнет сыромятной кожей и тройным одеколоном. И еще — солеными огурцами. Трубка еще сохранила чье-то тепло. Я не скажу, что это очень приятно — прикладывать к уху теплую трубку, в которую только что кто-то дышал…
Оли нет дома. Это мне сообщил равнодушный мужской голос. Наверное, отец, которого я ни разу не видел.
И снова мне стало тоскливо.
Я вышел из будки и остановился под тополем. На тротуаре шевелятся, поскрипывают твердые рыжеватые листья. Они медленно, боком-боком двигаются к придорожной канаве. Там много их. Небо мрачное, без облаков — сплошная серость. И не поймешь, все это над головой движется куда-нибудь или стоит на месте. Изредка эту серую пелену наискосок перечеркнет желтый с загнутыми краями лист и плавно опустится на тротуар. Некоторое время он зябко вздрагивает, сокрушаясь о такой непостижимой перемене в своей судьбе, а потом затихает, отдаваясь на волю ветру, который бродит в этот осенний вечер где ему вздумается. То заберется на железную крышу высокого дома и заухает на чердаке, то бросится, как самоубийца, вниз, на шоссе и погонит вперед лопочущие листья, то, набрав полные пригоршни дождевых капель, косо хлестнет в стекла домов, то, наливаясь желтой пылью, смерчем закрутится на одном месте и свечой унесется в небо.
У газетного киоска остановился парень. Под мышкой — небольшой транзистор в чехле. Парень не обращал никакого внимания на свой приемник, он листал «Крокодил» и ухмылялся от уха до уха. А приемник жил у него под мышкой сам по себе, рассказывал, что во Вьетнаме взрываются бомбы, горят деревни, гибнут люди. Западногерманский канцлер сказал на пресс-конференции, что ФРГ и впредь будет стремиться получить доступ к ядерному оружию. В Австралии свирепый тайфун разрушил город, а реки вышли из берегов. Над Атлантическим океаном произошла крупная авиационная катастрофа. Новые факты об убийстве Кеннеди. В штате Невада американцы произвели два атомных подземных взрыва…
Парень наконец выбрал журнал и ушел вместе с маленьким коричневым ящичком, битком набитым тревожными известиями. Лицо у парня довольное, улыбающееся. Парень не слушает свой приемник. Достаточно, что он повсюду таскает его с собой.
Зажглись уличные фонари. На город опустился густой туман. Еще полчаса назад его не было, и вот уже каждый фонарь на столбе — это маленькая луна, окруженная большими оранжевыми кругами. И таких лун не сосчитать. Я бреду по улице и чувствую, как влажный туман обволакивает лицо. Навстречу попадаются редкие прохожие. Их шаги слышатся издалека. Люди проходят мимо и растворяются в молоке, как призраки. Туман все сгущается, и предметы даже вблизи становятся неотчетливыми. И вот я совсем один. На метр, не больше, я различаю перед собой тротуар. Из серого клубящегося тумана выплескиваются расплывчатые огни. Это электрические лампочки светятся в окнах. А домов не видно. А может быть, это не туман, а небо опустилось на землю?
Я поравнялся с телефонной будкой, открыл дверцу и, прихватив с собой порцию тумана, закрылся. На этот раз мне ответил женский голос. Ее мать, которую я тоже ни разу не видел, сказала, что Оли нет дома. Немного помолчав, спросила, не хочу ли я что-либо передать ее дочери. Мне нечего было ей передать.
Больше не раздумывая, направился к автобусной остановке: поеду к ней, буду ждать ее у подъезда.
Пришел автобус из центра. Две яркие фары намотали на себя оранжевые полосы тумана. Автобус приплыл из клубящегося облака, словно воздушный корабль с другой планеты. Распахнулись дверцы, вышел всего один человек. Он немного постоял, растерянно всматриваясь в даль, потом неуверенно зашагал по тротуару. Не сделав и пяти шагов, человек исчез в тумане.
Моего автобуса все не было. Я стоял на остановке и прислушивался. На станции дернулся товарный состав. Наверное, с минуту вагоны передавали друг другу гулкие толчки. Послышались негромкие голоса. К автобусной остановке приближались двое. Когда они подошли вплотную, я узнал Нонну и… Бобку! Вот уж кого не ожидал увидеть с ней. Он держал Нонну под руку.
— За спичку отдаю полмира, — сказал Бобка. — Уважаемый, не откажите! — Тут он узнал меня и улыбнулся. — Сеньор, что вы здесь делаете?
— Андрей? — удивилась Нонна.
Я протянул спички. Бобка чиркнул, но огонек погас. Он еще раз чиркнул и снова неудачно. Нонна отобрала у него спички и ловко прикурила. Бобка сунулся было к ней со своей сигаретой, но Нонна погасила спичку.
— Не привыкай, — сказала она.
Бобка не обиделся. Вытащив сигарету изо рта, он сказал:
— Мужчина в двадцатом веке на два года раньше становится взрослым, чем в девятнадцатом… Так что мои восемнадцать лет равняются двадцати. А посему, дорогой Андрей Ястребов, дай мне спички, и я с чистой совестью закурю, тем более что этим делом занимаюсь уже два года.
— Ты появился из тумана, как привидение, — сказала Нонна.
— В городе не осталось людей, — сказал я. — Одни призраки… А где город? Его тоже нет. Сплошная туманность… Конец света.
— А мне нравится этот туман, — сказал Бобка, наконец с трудом прикурив. — Удобно целоваться…
— Ты и это умеешь делать, мужчина двадцатого века? — усмехнулась Нонна.
— Обычная история… — сказал Бобка. — Раз я брат твоей подруги, значит, не мужчина!
— Успокойся, ты настоящий мужчина… В такой туман вызвался проводить меня на край света…
— Послушай, брат подруги, где твоя сестра? — спросил я.
— Мы были в кино, — сказала Нонна.
— В деревне моя сестрица не видела ни одного фильма, — сказал Бобка. — И вот мы уже неделю ходим в кино. На все кинокартины.
— Когда же она приехала? — спросил я.
— Второго, — ответила Нонна.
Оля неделю в городе, а я не знал!..
Она могла бы открытку прислать или, в конце концов, приехать в общежитие.
