— Я и сам так решил, — сказал Василий. — Кого будешь посылать?
— Я думаю своих девчат послать.
— Ну вот уж и девчат! — подала голос Степанида, лежавшая невдалеке. — Мы, старые бабы, будем здесь на дальнем участке маяться, спать на соломе, а молоденькие девчонки пойдут работать под самую деревню.
— Я свою корову шестой день в глаза не видывала! — подала голос Полюха.
— У тебя корова, а у меня дети покинуты без присмотра! — выросла откуда-то из травы Маланья Бузы-кина.
— Да у них тут, однако, целый старушечий взвод! — попробовал отшутиться Василий.
— А что? А и взвод! — вызывающе сказала Степанида. — Мы, старых костей своих не жалея, целую неделю здесь работаем. Дайте передых — хоть две ночки переночевать дома.
— Девчонки прибегали, говорили, что у моего меньшого нога нарывает.
— Ладно… Запели… — сурово сказал Василий. — Еще три дня поработаем здесь, а там все отсюда уйдем. О чем разговор!..
— За три-то дня у парнишки нога и вовсе разболится. Обезножит мой малый — ты ему свою ногу приставишь?
— Так уж сразу и обезножил!.. За детским садом фельдшер приглядывает.
— Фельдшер по прививкам ездит. У фельдшера не один наш детский сад.
— А может быть, и вправду перебросить их на тот участок? — с сомнением сказала Валентина. — Там им поближе к дому. Жнеи они хорошие. Как ты смотришь, Алеша?
— А сумеют они убрать без потерь?
— Впервой нам, что ли?
— Зернышка не оставим!
— Ладно уж, дядя Вася… — сказал он сипло. — Есть резон послать их. На сенокосе от них не много прока, а там справятся, тем более что идут по своему желанию. Пускай они убирают. А проверять я буду. С подводами или с попутной машиной подъеду. А то и так доберусь.
— Ну, будь по-твоему, — неохотно согласился Василий. — Послезавтра поедете на рожь.
— Что это у тебя с голосом, Алеша? — спросила Валентина.
— Говорить больно. В горле завелось чего-то… На той неделе ночью вышел поглядеть на свою сверхраннюю, к утру вернуться хотел. Ночь дождливая была. Простыл.
Боль в горле мучила Алешу уже несколько дней. Сперва он не обращал на нее внимания, думал, что она пройдет со дня на день, но она не проходила, а усиливалась. Еще сильнее, чем эта боль, беспокоило Алешу незнакомое ему прежде ощущение тяжести. Стоило ему прилечь, как все тело его словно прилипало к земле, и для того, чтобы оторвать от нее руки, ноги, голову, надо было затратить усилие. Незнакомый с болезнями, он первое время приписывал эту тяжесть своей неизвестно откуда взявшейся лени и стыдился ее.
«Этак распустить себя—и вовсе сляжешь, — думал он. — Подтянуться надо. Размяться…»
Он «подтягивался» и «разминался», и тяжесть действительно исчезала, и весь день он работал наравне с другими. Но день за днем ему становилось хуже и тяжелее-Теперь он уже понимал, что он болен, но мысли не допускал о том, чтобы уйти с покоса.
«У каждого найдется болезнь! У одного горло, у другого зуб, у третьего палец, у четвертого еще что-нибудь…»
Когда Василий и Валентина уехали с покоса, после перерыва Алексей снова стал в ряд. Коса была так тяжела, что он несколько раз с удивлением оглядел ее — не обменена ли случайно, не налипла ли на нее глина? Ему казалось, что косит он энергично и быстрее, чем всегда, но он не только не шел впереди других, а все отставал.
— Алеша, да ты, однако, больной! — окликнула его Фроська. — Вокруг глаз чернота, а щеки горят.
— И верно, Лешенька! — поддержала Любава. — Видно, заболел. Ехал бы ты домой к фельдшеру.
— Пройдет… — ответил Алексей.
Ночью он проснулся и не сразу понял, где он. Рядом низко висели звезды, лучи мигали и тонкими ледяными иголками кололи тело. Он пошевелился. Иголки быстро побежали по спине. Он приподнял голову — звезды ушли вверх. Он увидел залитый лунным светом луг, свежее сено под собой, узнал Яснева и Петра, спавших рядом. Он снова опустил голову. Звезды снова спустились к нему, и тонкие иглы лучей побежали по телу.
Днем Матвеевич отвез его в деревню.
В доме было пусто: Лена уехала на каникулы в город, Валентина — в поле, Василиса со своими овцами ушла на выпасы.
Алеша вошел в комнату Лены. Узкая кровать у стены, столик с аккуратными стопками книг, кисейная занавеска на окне — все умиляло его.
Он посидел за ее столиком, потом побрел в медпункт. Оказалось, что фельдшер закончил утренний прием и уехал в соседние колхозы делать прививки. Алеша зашел к Бортниковым узнать у Степаниды, как идет уборка сверхранней ржи, но Степанида с поля еще не приходила.
«Торопятся, видно, убрать до ночи. А я на них не полагался…» — с раскаянием подумал он и пошел домой.
Матвеевич пришел к нему через несколько часов. Алеша сидел на кровати, опираясь о ее спинку обеими руками, и тяжело дышал.
— Был у фельдшера, Леша?
— Уехал фельдшер на прививки.
— Поехали в больницу! Как бы худо не было…
— Баб дождусь… с нашего сверхраннего клина…
— Они, видно, допоздна решили убирать. Туча наползает из-за леса. Они теперь не уйдут с поля до последней возможности, нечего их ждать. Поедем, Алеша, как бы самим под дождь не угодить.
— Если так, поедем ржаным полем… Погляжу…
— Что ж… Крюк невелик…. Они выехали.
По небу быстро плыли облака, чуть розовые от заката. На западе из-за леса выглядывал край тучи, темный и косматый, как медвежья голова. Туча висела над лесом почти неподвижно, но присутствие ее чувствовалось в усилившемся ветре, в быстром похолодании.
— Поспеют ли бабы с рожью? — сиплым шопотом сказал Алеша. — Сверхранняя. От соседей приезжали просить на семена…
— Поспеют… Много ли там и дела.
Матвеевич настегивал лошадь. Дорога завернула за кусты, и клин вызревшей, назначенной к уборке ржи открылся взгляду. Рожь была скошена, но не убрана и на половине поля даже не была связана в снопы, а лежала широкими волнами, и ветер шевелил желтые стебли. Все поле было пустынно, ни одной человеческой фигуры не было видно.
— Что ж это?.. — сказал Алеша и приподнялся на телеге. — Где же бабы?
— Тут где-нибудь, должно… В кустах… Передыхают, видно.
Матвеевич изо всей мочи гаркнул:
— Эй, бабы! Где вы тут? Стеша, Маланья! Эй! Стеша-а!
— А-а-а! — откликнулось эхо, и снова все стихло. Ни в кустах, ни на поле никого не было.
— Куда ж они девались? — жалобно, вытягивая похудевшую шею и оглядываясь, говорил Алеша.
— Куда, куда! — рассердился Матвеевич. — Завтра базарный день. По ягоды их чорт унес.
Матвеевич не ошибся.
Часа два назад на поле пришла Анфиса, жена Фино-гена. Ни она, ни муж ее не были колхозниками, и она целыми днями «ягодничала».
Она едва тащила на коромысле две корзины черной смородины.
— За Козьей поляной в смородиннике ягоды видимо-невидимо. Ручьем в корзины течет, — сказала она Степа-ниде. — Нигде еще не вызрела, а там чернехонька! С ночным поездом на базар поеду. На базаре ее еще мало. Можно хорошие деньги взять.
У Полюхи засосало внутри: набрать стаканов пятьдесят за несколько часов — сколько выручишь! Откладывать нельзя… Завтра ребятишки проведают про смородинник и оберут дочиста. Да и смородина от базара к базару начинает дешеветь.
Все эти соображения молниеносно мелькнули в уме Полюхи. Но уйти с поля одной было невозможно.
— Бабоньки, — сказала она, — добежим на часок до смородинника, а в ночь отправим ягоды на базар с Фисой. Девчонок Бузыкиных дадим торговать Фисе на подмогу. А рожь завтра с утра уберем. Я вас засветло побужу. Кому от этого худо? Никто и не узнает. За одну ночь с рожью ничего не станется…
Несмотря на то, что женщины сами просили послать их на уборку сверхранней ржи, они не забыли о том, что это участок «чужого» звена. Никто не увидел беды в том, чтобы отложить уборку до утра, никто не возразил Полюхе.
Так опустело ржаное поле.
Матвеевич еще несколько раз гаркнул, со зла выругался и погнал коня дальше. Алеша тронул его за плечо.
— Петр Матвеевич… Рожь ведь не простая — опытно-показательная… Каждый килограмм важен… На ток… под навес свезти надо…
Матвеевич оглянулся на Алешу. У него и у самого болело сердце за рожь, брошенную в поле.
— Может, вернемся в деревню — баб скричим?
— А кто сейчас в деревне? Кто на покосе, кто со скотом на выпасах. Пустота. Пока проездим да прособираем народ, дождь грянет.
— А ты сдюжишь ли, Алеша?
— А что мне? Я ведь не весь больной… У меня только горло…
Матвеевич сам был здоровым человеком и все болезни лечил тремя способами — баней, водкой и работой.
— Ладно, — согласился он. — За час управимся…
Они принялись сгребать рожь, наваливать ее на телегу и возить на ток.
Старик Мефодий, живший в сторожке рядом с током, помогал им, и все же они не управились за час. Алеша оказался плохим помощником. Он едва бродил, задыхался и кашлял, чернея от боли. Последние возы возили уже под начавшимся дождем. Матвеевич гнал Алешу в сторожку, но Алеша не слушался — надо было торопиться. Дождь освежил его разгоряченную голову, увлажнил пересохшие губы и приносил видимость облегчения. Только когда хлынул настоящий ливень, Матвеевич заставил Алешу остаться под навесом и последний воз привез без него.
