Александру как преподобный Коллинз. Тяжело опустившись возле Дюма, он повторил то же, что и Икинсу: он спешит. Священник спросил, не затруднит ли Александра отказаться от исповеди, и предложил быстро помазать осужденного и произнести формулы.
– Вы ведь согласны? – Фраза Коллинза должна была звучать как вопрос, но вышла похожей на утверждение.
Александр никогда не придавал религии большого значения. Священники и епископы вечно твердили, что хотят создать царство Божье на земле. А ведь рай уже давно был здесь. Нужно было просто присмотреться и его отыскать.
Будь он свободным человеком, он бы даже дал Коллинзу пинка, чтобы тот поскорее убрался. Но сейчас между Александром и виселицей стоял лишь этот священнослужитель. Преподобного надо задержать. Пока Дюма не примет таинства, ему на шею не наденут петлю.
– Я всегда был набожным человеком, – солгал Александр, обратив взор к небесам.
Пусть там, наверху, был виден лишь потолок камеры, Дюма представил себе величественное облако, сквозь которое пробиваются причудливые лучи света. Небеса. Александра охватил неподдельный трепет.
– Мои губы никогда не целовали блудницу, прежде чем принять тело Христово.
Коллинз откашлялся и вытащил пробку из флакона.
– Это похвально. Ты попадешь на небеса, сын мой. – Он слегка промокнул платок. – Теперь повернись ко мне лицом.
Этот духовник был стойким малым. Заслышав слова Александра о блудницах, любой священник в Париже прочитал бы длинную проповедь. Но Коллинз, похоже, был глух к подобным резкостям. Конечно. Он был священником в тюрьме – в месте, где трактирное ругательство казалось комплиментом.
Чтобы масло не попало в глаза, Александр сжал кулаки и прижал их к векам. Дюма притворялся лишь отчасти: его отчаяние было подлинным. Ему стало непривычно душно – что-то словно давило на горло, – и он покачал головой. Где же Анна? Он волновался все сильнее: вдруг Леметр одержал победу над графиней и ее спутницей? Они ведь просто женщины.
Теперь рука священника лежала на плече Александра.
– Время не ждет, сын мой. Мир будет вращаться и без тебя, и мне нужно распространять по нему слово Божье.
Слово Божье? Александр всегда считал Бога дрянным писателем. У него тоже была фабрика романов: за письменными столами там сидели четыре евангелиста. Однако его драматургия была такой же деревянной, как у худшего выдумщика из Французской академии. Здесь и сейчас ему представилась возможность поспорить с Божьим защитником о писательских способностях Отца Небесного. Так Александр не только выиграет время, но и отлично его проведет. Слово Божье!
Александру нужно было с открытым забралом спровоцировать преподобного Коллинза, чтобы привлечь его внимание.
– Вам никогда не хотелось написать Библию самому? – спросил он священника.
Подняв окропленный платок, Коллинз пробормотал что-то по-латыни – или это был греческий? Из-за британского акцента ничего было не разобрать.
– Мы все пишем слово Божье, – сказал священник. – Потому что Господь – часть нас. А мы – его часть. Наклоните-ка голову вперед.
С этого священника любая наглость соскальзывала, словно плохо направленное турнирное копье с щита закованного в броню рыцаря.
– Когда вы читаете Новый Завет… вам не хочется, чтобы Иисус действовал решительнее против врагов? – спросил Дюма.
Рука с платком замерла перед лицом Александра.
– О чем вы? – Самоуверенность в голосе Коллинза сменилась кислым недоверием.
– Христа ведь мучили, – объяснил Александр. – Впервые услышав эту историю, я ждал, что Спаситель проявит стойкость и проучит римлян. Мечом, если будет нужно, или каким-нибудь чудом. Их у него в арсенале хватало.
– Но он был Князем мира, – возразил Коллинз.
– Естественно. Поэтому он и стал героем этой истории. Ни одному приличному читателю не захотелось бы, чтобы он был князем войны. Но послушайте: героя нельзя просто так безнаказанно избить. Любой уважающий себя автор знает, в чем смысл таких сцен: герой получает травму, порой даже теряет незначительную часть тела, например, палец или ухо. Но поднимаясь из этой ямы, он становится только сильнее.
Коллинз молчал.
«Ну же! – мысленно умолял Дюма. – Отвечай! Убери вонючий елей. Мне нужно еще немножко времени». Одновременно он поклялся построить часовню в парке у шато, каждый день просить в ней прощения и только потом приступать к работе на фабрике романов.
Священник мял платок в руках, покрытых рыжими пучками волос.
– Ты что, так и не дочитал историю до конца? Иисус возвращается. Он воскресает из мертвых. После этого Христос и вправду становится могущественнее.
Ну наконец-то! Этот разговор перерастал в литературный диспут, и это было Александру по вкусу. Теперь не хватало лишь уютно потрескивающего огня в камине и хорошей сигары из хьюмидора[87]от «Сюппли». Александр вытащил гвоздь, которым исписал стены камеры, и зажал железный стержень как сигару между указательным и средним пальцами правой руки. Так-то лучше. Он стряхнул воображаемый пепел.
– Вы правы, Коллинз. Христос воскресает из мертвых. Но, во-первых, это чересчур преувеличено – напиши я что-то подобное, люди бы освистали меня. Во-вторых, Иисус не пользуется своей силой, чтобы отомстить римлянам. Представьте: он бы мог вывернуть нутро этого опустившегося очага разврата наизнанку! По сравнению с этим нападение на храм показалось бы теплым ветерком.
Коллинз хотел что-то возразить, но Александр положил руку ему на плечо. Его фантазия работала как хорошо смазанная ступица колеса. Сигара горела, источая пряный аромат.
– Конечно, ему бы понадобилось особое оружие. Размахивать руками мало, волшебство надолго не убедит. Как насчет меча? Нечто подобное было и у древних богов. Ладно: вы говорите, что он миротворец. Тогда пусть его меч не ранит, а наставляет на истинный путь, non?[88]
Священник вытаращил глаза на Александра. На миг Дюма показалось, что Коллинз сейчас бросится вон из камеры и позовет палача. Но духовник сидел и тер подбородок.
– А еще лошадь, – выпалил священник. – В детстве, еще в Ирландии, я всегда представлял, как Иисус едет на белоснежном жеребце.
Александр задумчиво кивнул.
– Лошади нужно имя. Она должна быть особенной.
– Конечно, – сказал Коллинз. – Давайте назовем ее Искупление. – Он потер руки. – Надзиратель! Принесите нам бумагу, перо, чернильницу и песочницу. Нам нужно кое-что записать.
Глава 37. Лондон, Букингемский дворец, декабрь 1851 года
Букингемский дворец глядел на Леметра сверкающими окнами-глазами. «Удивительное сооружение», – подумал магнетизёр. Оно излучало все качества, которые сочетало в себе дворянство: холодность, подлость, лживость. Здание выглядело дворцом для королевы, величественного существа, состоявшего скорее из власти, чем из плоти и крови. Существа, парившего по великолепным залам, не касаясь пола, устланного дорогими коврами. Но и этой королеве когда-то приходилось сбросить маску и юбки и поспешить в уборную, чтобы помыть зад.
Дворец был построен так, чтобы утреннее солнце падало на фасад
