Такой ответ был не совсем ему по вкусу. И казался достаточно странным. Но, хоть он и был слегка раздражен, но совсем не разочарован: как он мог ожидать отказа с этого направления?
Пользуясь данным ему разрешением, он ждал Гирдвуд mere (Мать, фр. – Прим. перев.); и повторил предложение со всем красноречием, каким обладал.
Если дочь дала неопределенный ответ, то мать была гораздо категоричней; и ее ответ поставил перед мистером Свинтоном дилемму.
– Сэр, – ответила миссис Гирдвуд, – мы обе очень польщены, и я и моя дочь. Но ваша светлость извинит меня, если я скажу, что, делая предложение, вы кое-что забыли.
– Могу ли я спуосить, мадам, что именно?
– Ваша светлость не сообщили своего подлинного имени и не сказали, каков ваш титул. Пока этого не сделано, ваша светлость, вы понимаете, что ни я, ни моя дочь не сможем дать положительный ответ. Просто не сможем!
Миссис Гирдвуд говорила не резко и не сатирически. Напротив, она постаралась высказаться самым примирительным тоном – из сраха оскорбить его светлость и вынудить его совсем отказаться от своего намерения.
Ей слишком хотелось завладеть им – конечно, только если он лорд. Если бы она знала, что он не лорд, ее ответ звучал бы совсем по-иному; и ее знакомство с мистером Свинтоном кончилось бы с таким же отсутствием церемоний, как и началось.
Псевдолорду казалось, что он на самом краю такой пропасти, когда он попытался выкрутиться.
Пришлось обратиться к тому же старому предлогу о необходимости сохранения инкогнито.
Свинтон был захвачен врасплох и не знал, что еще сказать.
Зато знала мать-американка. Она откровенно объяснила, что пока он не откроет свой титул, она должна отклонить честь считать его своим зятем.
Но если титул станет известен, он может надеяться на благоприятный ответ.
Она попыталась высказать это таким тоном, чтобы не вызвать у него отчаяние. Напротив, совершенно ясно дала понять, что ответ будет положительный, если будут выполнены ее условия.
Но этого было достаточно для его отчаяния. Как заставить ее поверить, что он обладает титулом?
– Надо получить его! – сказал Свинтон самому себе, когда после безрезультатного разговора вышел из отеля Кларендон. – Получить! И, клянусь небом, я его получу! Это так же верно, как то, что мое имя Свинтон!
Далее он рассуждал:
– Да, у меня есть для этого возможности. В моей власти этот старый развратник! Надо только сделать еще один шаг, чтобы полностью покорить его. И он даст мне все, что я пожелаю, – даже титул!
– Я знаю, что он не может сделать меня лордом; но сойдет рыцарь или баронет. Для нее все равно; если перед моим именем будет «сэр», она не сможет мне отказать. А тогда я получу и Джули Гирдвуд и двести тысяч фунтов!
– Клянусь небом! Мне она нужна больше, чем ее деньги! Девушка запала мне в сердце. Я сойду с ума, если не заключу ее в объятия!
С такими дикими мыслями он шел по улицам, вниз по Бонд-стрит, по Пикадилли и наконец в соседстве Лейстер Сквер.
И как будто сам дьявол решил ему помочь. Произошел эпизод, который оказался чрезвычайно кстати. Казалось, это случайность – но кто мог бы это доказать? Может, все было предопределено заранее.
Свинтон стоял у фонаря в центре Пикадилли Серкус (Площадь в центре Лондона. – Прим. перев.), когда мимо прехал кэб с двумя пассажирами – леди и джентльменом.
Оба держались подальше от окна; лицо леди скрывалось под густой вуалью; а пожилой джентльмен делал вид, что читает «Таймс», как будто его чрезвычайно заинтересовала какая-то громогласная передовая!
Но несмотря на все эти предосторожности, Свинтон узнал пассажиров кэба – узнал обоих! Леди была его собственная жена, а джентльмен – его благородный патрон с Парк Лейн!
Кэб проехал мимо; Свинтон не сделал ни малейшей попытки остановить его. Но пошел следом, быстро и молча.
Кэб свернул на Хаймаркет и остановился у входа в один из тихих отелей, которые известны всем, кто путешествует налегке, не отягощая себя багажом.
Джентльмен вышел, леди за ним; оба прошли в дверь отеля, которая гостеприимно открылась им навстречу.
Кэбмен, которому заплатили авансом, немедленно отъехал.
– Достаточно! – прошептал Свинтон с дьявольской улыбкой на лице. – Подойдет. А теперь свидетель, которого можно было бы предъявить суду… Ха-ха-ха! До этого никогда не дойдет!
Но чтобы этого не случилось, нужен свидетель. Район позволяет легко найти его. Свинтон хорошо знал Лейстер Сквер, знал каждый ее уголок и все окрестности; здесь он обязательно отыщет «приятеля».
И менее чем через пятнадцать минут он его нашел; еще немного погодя оба стояли на углу … стрит, явно обсуждая какое-то небесное явление, которое поглотило все их внимание.
Они дали досточно времени леди и джентльмену; спустя какое-то время оба вышли из отеля – леди первой, джентльмен спустя несколько минут за ней.
Свинтон с приятелем не окликнули леди, и она прошла мимо, по-видимому, не заметив их.
Но когда мимо проходил джентльмен, оба повернулись к нему.
Он тоже сделал вид, будто не замечает их; но вздрогнул и пошел быстее; это свидетельствовало, что по крайней мере одного из них он узнал, и это не доставило ему радости!
Оскорбленный супруг и не думал его преследовать. Пока джентльмен в безопасности; и, веря, что он – и уж во всяком случае леди – не узнаны, поздравляя себя с удачей, пошел дальше по Пикадилли.
Он был бы менее радужно настроен, если бы слышал слова своего протеже, которые тот произнес, расставшись с «приятелем».
– Теперь он у меня в рука! – сказал Свинтон. – Титул для Ричарда Свинтона или развод и позор! Да благословит Господь дорогую Фэн, она так отлично подыграла мне! Да благословит ее Господь!
С таким богохульством бывший гвардеец сел в кэб и направился в Сент Джонз Вуд.
Глава LXXII
Необходим – предводитель!
Став из солдата писателем, Мейнард не бездельничал и в своем новом облике.
Книга за книгой выходили из-под его плодовитого пера; и каждая усиливала репутацию, которую он приобрел при своем первом появлении на литературной ниве.
Молодые журналисты называли его труды гениальными. Но писаки постарше, те, что составляют «Клуб взаимного восхищения», эти разочарованные писатели, которым приходится становиться критиками, писали, что его книги – всего лишь «сенсация».
Черпая вдохновение в зависти, а влияние – у своего «магистра», ведущего журнала, от одного кивка которого они начинали дрожать, – они пытались принести удовлетворение этому деспоту прессы, преуменьшая заслуги молодого автора.
Они применяли два способа. Некоторые ничего не говорили. Это были более мудрые: молчание критика есть его самое красноречивое суждение. К тому же они не опасались, что им могут возразить. Другие говорили, но насмешливо и презрительно. Они находили выход для своего дурного нстроения, используя термины «мелодрама», «беспочвенная выдумка» и множество других расхожих фраз, которые, подобно определению «сенсационное», можно применить к любым самым классическим концепциям автора.
Сколько лучших произведений Байрона, Шекспира или Скотта избежали категории «сенсационных»?
Они не могли отрицать, что книги Мейнарда приобрели определенную популярность. Но она была достигнута без их помощи. Для них это лишь свидетельство извращенного вкуса века.
Но когда существовал век без извращенного вкуса?
У его произведений нет будущего. В этом они были уверены.
Но они выжили; они с успехом продаются; с их помощью уже составлены с подесятка состояний – конечно, не самим автором, а теми, кому он неосторожно доверил свои книги.
И эти книги обещают еще долго попадать на книжные полки; может быть, великой славы у них и не будет, но и пыли много они тоже не соберут.
Наступит день, когда критики будут давно мертвы, а мысли капитана Мейнарда, изложенные в его книгах, уже не будут считаться всего лишь сенсационными.
