По условиям Губертусбургского мира (весна 1763 года), заключение которого обошлось без участия Екатерины, Силезия осталась за Фридрихом, а заинтересованность России в территориальном status quo и равновесии сил в Германии благоприятствовала скорее политическому сближению с Пруссией. И не только потому, что король, сам не являвшийся убежденным поборником равновесия сил[1016], не уставал указывать на угрожавшие миру в империи претензии Габсбургов на гегемонию в ней, на Австрию в Петербурге смотрели как на германскую державу, продолжавшую помышлять о военных целях – возвращении Силезии или, по меньшей мере, о территориальной компенсации, добиться которой она постарается при первом удобном случае. Скорее, Вена не была готова видеть во внутригерманском равновесии больше, чем просто равновесие между военными силами собственно Австрии и Пруссии. Итак, Екатерина склонялась в пользу более тесного союза с Фридрихом, надеясь с его помощью обуздать амбиции Австрии, приписывавшиеся, в первую очередь, молодому императору Иосифу II[1017]. Кроме того, к досаде петербургского правительства, возможность равноправных отношений правителей России с Габсбургами все еще осложнялась проблемами протокола: со времен Петра I римские императоры отказывались признавать императорский статус российских самодержцев. Однако с началом переговоров о союзничестве в 1720-е годы обеим сторонам удавалось дипломатично обходить эту ситуацию, чтобы вопросы взаимного титулования не ставили под вопрос общность их интересов[1018].
Не было у империй желания проверять свои взаимоотношения на прочность и после Семилетней войны. Экспансионистские замыслы обеих держав по отношению к Османской империи, в периоды обострения международной ситуации маскировавшиеся под оборонительные войны европейских христианских держав против турок, заставляли относиться Екатерину к Австрии, а Иосифа и Венцеля Антона графа фон Кауница – к России как к «естественному союзнику»[1019]. Соперничество в Юго-Восточной Европе, возникшее в начале столетия, вынуждало Россию и Австрию взаимно осведомляться о позиции другой стороны, чтобы, насколько возможно, координировать свои политические и военные действия к выгоде обеих сторон[1020]. Однако на исходе долгой войны общность неофициальных интересов двух держав состояла, в первую очередь, в сдерживающем воздействии на Высокую Порту, потому что порой, опасаясь отказа Екатерины от официального альянса с Пруссией, Фридрих угрожал ей заключить союз с турецким султаном, воспользоваться его поддержкой в борьбе с Австрией и даже помешать осуществлению планов России в Польше[1021]. И все же более реальную опасность для обеих империй представляли козни французской дипломатии, которая, используя свои традиционно хорошие отношения с Константинополем, подстрекала Порту к вооруженному противодействию России в Польше[1022]. Главным же фактором, определявшим как альянс Австрии с Францией, так и позицию России в переговорах о сближении с Пруссией, было наличие у каждой из них других, притом «естественных» вариантов союзничества, которыми можно было воспользоваться в нужный момент.
Итак, хотя Екатерине и не удалось достичь своего первоначального идеала и сохранить равную дистанцию по отношению как к Австрии, так и к Пруссии, равновесие сил в Священной Римской империи оставалось главным мерилом ее политики в отношении Германии на протяжении ряда лет, позволяя в то же время экономить собственные силы[1023]. Начиная с 1763 года[1024] также и Франция стремилась не допустить перевеса одной из немецких держав, что, хотя и могло в отдельных случаях приводить к трениям, в целом стабилизировало ситуацию, облегчая России возможность контроля над ней. Франция пользовалась привилегиями международного права, будучи одним из гарантов Вестфальского мира. Этими привилегиями она со времен Людовика XIV легитимировала свои периодические вмешательства в дела империи, находя себе союзников в борьбе с императором среди имперских штатов. Однако без готовности к непосредственным действиям новая нейтральная роль Франции означала явную утрату влияния[1025]. Любые попытки проведения самостоятельной политики, имевшей целью создание «третьей партии» среди имперских штатов, разбивались – или о границы, обозначенные с 1756 года союзом с Австрией, или о Пруссию, к которой все больше примыкали антигабсбургские силы империи, прежде искавшие поддержки Франции, или, наконец, о финансовые ограничения, которые были наложены и на французских посланников при германских дворах по причине большого государственного долга Франции[1026]. Екатерина же пользовалась неограниченным авторитетом как внутри Германии, так и за ее пределами, не обременяя себя новыми обязательствами, поскольку Россия, не притязая на территории империи и не примыкая ни к одной из ее религиозных партий, в первый раз, по собственной политической воле, выступала гарантом столь необходимого равновесия двух германских держав.
Ранее неоднократно говорилось о том, что после Семилетней войны Германия почти три десятилетия переживала период практически постоянного мира, употребленный Пруссией, Австрией, Саксонией и мелкими германскими княжествами на проведение административных, финансовых и судебных реформ и восстановление экономической жизни[1027]. Неизменность имперского устройства (Reichsverfassung) в своем завещании 1768 года Фридрих приписывал подъему, хотя и обратимому, Пруссии как соперника Австрии: он писал, что равновесие двух суверенных монархий в составе империи являлось гарантией «привилегий, владений и свободы этой республики князей, которым в прошлом не раз угрожала опасность быть подчиненными императорам»[1028]. И хотя король лишь советовал своим будущим преемникам укрепить за Пруссией роль державы, возглавляющей все антигабсбургские движения в империи на длительный срок[1029], его утверждение на первый взгляд справедливо: «Чтó империя поддерживает в полном порядке с 1763 года, так это соперничество двух держав»[1030]. Однако Фридрих умолчал о трех фактах. Во-первых, он сам стремился к дальнейшей экспансии Пруссии на территории империи, выражая в другом месте своего завещания надежду, что именно Россия поможет Бранденбургской династии обеспечить переход к ней престолов во франконских маркграфствах Ансбахе и Байрейте. Кроме того, самым мудрым политическим приемом Фридрих считал выжидание, а затем использование удобных моментов – в том числе и в Польше[1031]. Во-вторых, если бы Пруссия и Австрия попытались положить конец своему соперничеству в империи, то это тут же поставило бы под удар всеобщий мир и само ее внутреннее устройство (Reichsverfassung). Случись так в самом деле, они пренебрегли бы законами и традициями – исконным оплотом имперской конституции – и попытались бы совершенно произвольно восстановить это равновесие за счет менее могущественных княжеств[1032]. В-третьих, с окончанием войны Россия постепенно отнимала у Франции ее функции по сдерживанию и контролю за притязаниями Австрии и Пруссии на гегемонию. Российское правительство в 1760-е годы также доказывало значение равновесия сил для сохранения мира, однако фактически Екатерина защищала имперскую конституцию прежде, чем успела осознать ее укорененность в историческом праве.
Объяснять свою германскую политику заинтересованностью России в сохранении имперской конституции Екатерина тоже научилась позже. Однако сразу же после прихода к власти ей было ясно одно: чтобы извлечь из ее неофициального ручательства за равновесие сил в Германской империи максимальную пользу, следует заявить о нем во всеуслышание, а не применять его лишь как руководство к действию для тайной дипломатии. С одной стороны, Австрии и Пруссии следовало знать, где Россия ограничивала их активность, а с другой – нужно было подождать, пока императрица завоюет авторитет в глазах европейского общества, когда в Германии после ужасов большой войны именно на Россию в значительной степени возлагали обеспечение мира в империи. А на первых порах Екатерина, сама того не сознавая, выигрывала еще и оттого, что, несмотря на критику, которая раздавалась в адрес идеологии баланса сил со стороны некоторых известных лиц, видевших в ней прикрытие силовых интересов, в Германии преобладали сторонники «безусловного применения идеи равновесия»[1033].
2. Союз с Пруссией и раздел Польши
Из четырех принятых летом 1762 года принципиальных решений, определивших в значительной степени германскую линию внешней политики нового правительства, первые два – отказ от территориальных завоеваний и подчинение династических интересов внешней политике Российской империи – сохранили свое значение до конца царствования Екатерины. Неофициальное ручательство России за внутригерманское равновесие имело растущую конъюнктуру, достигшую своей кульминации при заключении мира в Тешене в 1779 году. Однако, едва только эта концепция успела институционализироваться с точки зрения имперского и международного права, императрица и новое поколение ее политических советников как нарочно отказались от нее. А самым недолговечным оказалось решение о невступлении России во внешнеполитические альянсы.
