Подумал Генри, зажмурился, вдыхая воздух.
Он стоял спиной к западу, хотя здесь география не имела никакого значения. Вот именно оттуда, со спины и появилось матовое облачко, которое он сразу заметил. Где-то, в глубине души, возникло чувство, именно ради этого он появился здесь, в этом мире, полным волшебства и таинства. По мере приближения, клубясь и переливаясь матово-серебристым светом, облако стало медленно таять, принимая очертания человеческой фигуры. Чем ближе оно приближалось к Генри, тем становилось очевиднее — это хрупкая, очень красивая женщина. Она, каким-то невероятным образом, не касаясь земли, не шла, а плыла по воздуху. «Боже мой! Кто это?! Как она обворожительна!» у Генри перехватило дыхание и он был прав. Все художники, скульпторы, поэты и писатели, собравшись вместе, не смогли бы даже на десятую, тысячную долю описать красоту, нежность, изящество женщины, которая приближалась к застывшему в изумлении Генри. Белокурые волосы волнистыми локонами обрамляли её утончённое лицо, на котором, словно освещённые изнутри, лучились радужным светом нежно-голубые глаза, в которых можно было раствориться без остатка, утонуть, смотрели, казалось, прямо в душу Генри. Матово-бежевая, похожая на новорожденный коралл кожа не имела ни одного изъяна и источала чудный аромат свежести. Изящный, грациозный стан этой восхитительной женщины-девушки, ибо её возраст точно определить было невозможно (на вид от 18–20 до миллионов, оставивших какой-то еле уловимый отпечаток в её глазах) сводил Генри с ума. «Боже мой! Вот она, моя любовь, страсть и жизнь!» подумал Генри. Он почувствовал головокружение от захлестнувшей его необычной, невероятной, незнакомой до сих пор, сладостной неги.
Девушка, тем временем, подошла ближе и грациозно приподняла левую руку, словно приветствуя Генри. Улыбнулась лучистой, обворожительной улыбкой, обнажив ровные, белоснежные зубки, цвета созревшего жемчуга. Постояла мгновенье, будто давала Генри насладиться её ослепительной красотой, потом стала медленно поворачиваться вокруг себя. Её платье из тончайшей, чуть прозрачной ткани похожей на нежный шёлк, мягко касаясь травы, не вызывало ни малейшего волнения зелёных стебельков. Оно проходило сквозь каждую травинку, не разрушая её.
Девушка развернулась лицом к Генри и ужас, животный страх сковал нашего героя, сжав своей ледяной, колючей рукой сердце. Вместо восхитительной, юной прелестницы перед Генри появилась чудовищно-отвратительная старуха. Пахнуло сыростью, тленом и смрадом. Описать эту уродливую особу было также невозможно, как и чудную красоту той, которую сменила эта жуткая, разлагающаяся человекоподобная развалина. Серо-чёрные лохмотья её балахона развевались, хотя не было даже малейшего намёка на поветрие. Её мутные, почти чёрные глаза, подёрнувшиеся смертельной пеленой, скорее, даже не глаза, а полупустые глазницы, затягивали, вынимая душу, словно болотная трясина. Генри покрылся холодной испариной, не в состоянии сдвинуться с места. Если бы он мог, то побежал бы прочь, не оглядываясь. Ноги, сделавшиеся ватными и не послушными, отказали своему хозяину. Он хотел зажмуриться, но веки, будто держал кто-то, чтобы он смотрел и смотрел на это ужасающее зрелище. Старуха хищно улыбнулась, обнажив разлагающиеся дёсны с чёрными остатками-пеньками сгнивших зубов, больше напоминавших звериные клыки. Пристально посмотрела глазницами на Генри и развернулась на месте вокруг себя.
Перед Генри снова стояла та прекрасная девушка. Теперь её волосы, золотисто-солнечного цвета, были собраны в высокую причёску, а нежное шёлковое платье сменилось на бархатистое, цвета спелой вишни. В руках она держала золотую чашу, на которой древним, незнакомым шрифтом была выгравирована какая-то надпись. Генри присмотрелся, стараясь разобрать, что там написано. Девушка, заметив его взгляд, улыбнулась своей лучезарной улыбкой и сказала. Нет, она не открывала рта, не говорила вслух, а просто её слова прозвучали в голове Генри.
— «Чаша смерти сладка, но только глупец прикасается к ней при жизни,» — вот что гласит эта надпись.
Генри не удивился этому телепатическому способу общения. Он прекрасно понимал, что находится в странном, волшебном мире, в котором разговор может быть только на этом уровне. Он даже не успел осмыслить услышанное, как чаша из рук девушки непостижимым образом исчезла, словно растворилась в воздухе. Девушка опять изменилась, она осталась той же, но цвет глаз, причёска и платье, невероятно быстро, мгновенно стали другими. Теперь глаза были яркозелёного цвета, волосы стали рыжими в тон жёлто-розового платья из, похожей на тонкий батист, полупрозрачной ткани.
— Генри, я — Смерть. Моё имя в земной транскрипции звучит так — Акзольда.
Генри в ужасе отшатнулся от неё и подумал: «О, господи, смерть! Моя смерть!»
— Я знала, что мои слова приведут тебя в смятение и испуг. Нет, я не твоя смерть, не сейчас. Я смерть всех тех, кто жил, жив и будет жить. Твоя тоже, но только тогда, когда придёт положенное время, а сейчас ещё слишком рано. Просто сегодня мы должны были встретиться, чтобы ты получил ответы на свои вопросы. Ты слишком много думал обо мне и видел мои приходы, но пришёл к ошибочным выводам. Они нарисовали меня в твоём воображение жестокой и коварной, которая приходит не вовремя, слишком рано. Поэтому назрела необходимость в нашей сегодняшней встрече.
«Но как же так? Почему она в человеческом обличии? — подумал Генри, хотя совершенно не мог себе представить, как должна выглядеть смерть всех живших и живущих. — Странно, она столь прекрасна, очаровательна сейчас с прекрасным, необычным именем Акзольда. Но кем же была та ужасная и отвратительная старуха?». Мысли Генри вытраивались по порядку, он не заметил, как произнёс вслух её имя.
— Это тоже была я. У меня множество видов и обличий, так же как имён. Но имя «Акзольда» только для тебя. Генри не удивляло что она читает его мысли, но свой вопрос он постарался сказать вслух, чувствуя, как шевелятся его губы.
— Чем я удостоился такой чести видеть и говорить с вами?
— Я разговариваю со всеми, меня знают все. Каждый встречается со мной в определённый момент и сколько существует мир, я делаю одну и туже работу.
Когда истекает земной срок жизни, я провожаю душу на отдых и покой до следующего раза, который может прийти через много-много лет, и его приход известен только тем, кто очень тщательно следит за этим. Со мной можно поговорить и если доводы будут весомыми, постараться убедить в том, что человек ещё не всё выполнил в земной жизни. Он не хочет уходить, расставаться с биологическим телом, чтобы исправить свои ошибки и доделать незавершённые дела. Я так же слышу отчаянный призыв, когда человек уже не видит смысла продолжать жить, его отчаяние затмевает разум или от физической боли в тяжёлых болезнях или от боли души, он опустошён, измучен, раздавлен жизненными обстоятельствами. Он призывает меня, умоляет не медлить с приходом и я иду на его зов.
— Вы уводите с собой миллионы в разных частях света, вас одной хватает на всех.
— Вы совершенно правы и понимаете меня с полуслова. Что же в этом удивительного? Солнце одно на всех, бог един не только для этой земли, но для множества галактик во Вселенной. Хотя их формы жизни могут быть различными, но все они прекрасно знают о существовании его могущественной силы. Ведь Он — это величайшая, огромная, мощная структура, управляющая всем и всеми и я — Его неотъемлемая часть. Я везде и по всюду, моя форма различна, то пугающая, то нежно-трепетная, способная успокоить и принять в свои объятья маленькую, хрупкую, практически невесомую энергетическую субстанцию, которую окрестили «душа».
— Простите, я могу называть вас «госпожа Акзольда», — волнуясь, сказал Генри.
— Да, пожалуйста. Но я чувствую, что вы хотите спросить меня о чём-то, что давно терзает вас, — Акзольда нежно улыбнулась своей лучезарной улыбкой, от которой у Генри снова закружилась голова.
— Да-да, конечно. Но я так глупо растерялся, не могу начать и даже правильно сформулировать свои вопросы, — Генри попытался собрать мысли воедино.
— Не волнуйтесь и не стесняйтесь, я помогу вам, ибо прекрасно знаю то, что мучило вас всё это время. Что есть смерть? Я процитирую вам строки одного, весьма уважаемого в будущем человека: «Смерть есть только один шаг в вашем непрерывном развитии. Таким же шагом было и ваше рождение с той лишь разницей, что рождение есть смерть для одной формы бытия, а смерть есть рождение для другой формы бытия». Меня часто обвиняют в жестокости, когда я забираю кого бы то ни было слишком рано, как может показаться.
— Да, действительно. Когда умирают маленькие дети, это чудовищный, страшный, сокрушительный удар для родителей. Эта несправедливость сводит их с ума, доводит до отчаяния.
— Да, это так. Но я попытаюсь объяснить вам. Кто сможет заглянуть в будущее, чтобы узнать, каким вырастит этот человечек? К сожалению, никому из смертных это не под силу. Тайны будущего скрыты от всех, но только не от меня. В тех случаях, когда провидение должно вмешаться, я просто выполняю миссию, возложеную на меня миллионы лет. Но порой, человеку хватает всего лишь нескольких дней или лет, чтобы, появившись на свет, шагнуть на очередную, следующую ступень своего духовного развития. Но есть ещё одна сторона этого процесса. Возможно, столь тяжёлые утраты, затмевающие сознание своей невыносимой болью необходимы и биологическим родителям, чтобы они осознали что-то такое, от чего отворачивались долгое время, считая его совершенно ненужным и бесполезным фактором своей жизни. Для вас не секрет, человек двойственен по своей природе и то, что многие представляют себе нормальным и правильным поведением, в высоких инстанциях считается великим, тяжким грехом. Сейчас вам это покажется странным, но поверьте, это так. Законы природы и человеческих рождений зависят только от воли Высшей Философии Мироздания.
