– И ты…
– Да.
– Твоя жена согласилась?
– Не сразу. Она долго отказывала. Но венец… Иногда я думаю, что Эос наложила на венец заклятие. Иногда же – что все женщины одинаковы. Утром я встал с ложа собственной жены, умылся – и увидел ужас в ее глазах. Представляешь? Хорошенькое возвращение…
– Слезы? Раскаянье?
– Хуже. Она просто сбежала из Афин. А я остался. С ее отцом‑басилеем, готовым прирезать меня за удравшую дочь. Со своим сыном от Прокриды, которого семья не хотела ко мне подпускать. Парень, считай, рос без отца. Отец вернулся – теперь, значит, расти без матери…
Три года несчастная Прокрида скиталась по Пелопоннесу. Боги смешливы: этим судьба жены Кефала была похожа на судьбу Амфитриона‑Изгнанника. Искусная охотница, подстать мужу, Прокрида носила мужскую одежду. Кто бы узнал в стройном ловчем дочь афинского басилея? Следы читает, как по‑писаному. Собаки за нее любого порвут: хоть вепря, хоть дурного человека. Прокрида долго не задерживалась на одном месте. В конце странствий она оказалась на Крите, где попала в переделку. Во время охоты на диких быков ей встретился Минос, критский владыка. Сын Зевса, Минос имел отцовский, наметанный глаз на красавиц. Он обложил Прокриду по всем правилам охотничьего искусства. Покои во дворце, богатые подарки, пиры… А главное – сам Минос, человек исключительного обаяния. Венца Эос у него не было, зато было волшебное копье, бьющее без промаха. Что ж, Минос не промахнулся и на этот раз, пообещав копье Прокриде за ее любовь.
«Одна ночь, – сказал Минос, – и копье твое. Посмотрим, сможешь ли ты метнуть его наутро…»
Прокрида решила, что критянин намекает на свою мощь. Дескать, так измучу на ложе, что станет не до охоты. Хвастовство мужчин не пугало ее. Испугалась она другого: служанок, готовивших ее для Миноса. Прокриду мыли, разминали и умащали с такими лицами, словно готовили к погребению. Оставшись наедине с рабыней, явившейся заплести Прокриде косы, охотница взяла бедняжку за горло, показала нож – и рассказала, как режут диких коз. Спасти коз, по мнению Прокриды, не могли ни быстрые ноги, ни козлы‑защитники. Спасение коз было в правде, и только в правде.
Что ж, рабыня оказалась говорливой.
Семя Миноса было ядовитым для всех, кроме законной супруги правителя. Приняв его в себя, любовницы Миноса умирали в страшных мучениях. Им казалось, что в лоне у них поселились сколопендры, змеи и скорпионы. К утру яд отправлял несчастных в темные пределы Аида.
Такая молодая, всхлипнула рабыня. И должна умереть.
– Глупости, – возразила Прокрида. – Принеси‑ка мне вот что…
– Меч? Она хотела убить Миноса?
– Какой там меч… Она попросила баранью кишку. И топленого жира.
– Зачем?!
– Вот зачем.
– А‑а… Хорошая у тебя жена. Умная.
Ночь прошла великолепно. Минос, изысканный критянин, умел доставить женщине удовольствие. Он даже согласился использовать баранью кишку, зашитую с одного конца, по назначению. Ох уж эти афинянки! Ох, проказницы! Когда утром выяснилось, что Прокрида живехонька, и копье придется‑таки отдать – Минос ни капельки не огорчился. Отдал с легким сердцем, еще и поблагодарил за науку. Благословенная кишка, смазанная жиром, открывала перед ним – и его ядовитым дружком – широкие горизонты. В конце концов, сколько можно хоронить любовниц? А так кишку с семенем выбросил, нового барана зарезал – и любись на здоровье!
Взяв копье, Прокрида задержалась на Крите. Минос больше не приставал к афинянке, зато брал ее с собой на каждую охоту. Волшебное копье разило дичь, слухи про охотницу, равную богам, разлетались на шустрых крыльях. Олимпийцы ревнивы: однажды в лесу Прокриде явилась сама Артемида‑Лучница. Встань, сказала богиня. Я не гневаюсь. Устроим состязания? Ты поставишь на кон свое копье, я – чудесную собаку, подаренную мне Гефестом. Клянусь Стиксом, что не причиню тебе вреда, чем бы ни закончился наш спор.
«Могу ли я отказать Сребролукой? – сказала Прокрида. – Когда начинаем?»
Спустя три дня собака досталась смертной.
Перед тем, как расстаться, Артемида принесла сопернице золотой таз с водой. Плеснула Прокриде в лицо, пододвинула таз:
– Смотри!
Из воды на Прокриду глядел незнакомый юноша. Прокрида дернула себя за ухо. Юноша повторил жест.
– Зачем? – спросила афинянка. – Ты же клялась…
– Не бойся. Вот стрела. Сломаешь ее, вспомнишь меня, и станешь прежней. Только не спеши ломать. И вот еще…
Богиня‑девственница засмеялась. Наверное, представила что‑то хорошее.
– Явишься к своему мужу – предложи ему копье. Можешь вместе с собакой. За ночь любви. Я делаю тебе божественный подарок – справедливость. Прощай, больше мы не встретимся…
– …двадцать лет назад мы ночевали у пирамиды Аргосских Щитов. Помнишь?
– Помню.
– Мне тогда приснился сон. Я шел по берегу рядом с Дионисом, и умолял его дать мне копье, не знающее промаха. Он отказал. Он спросил: «Ты думаешь, малыш, копье принесет тебе счастье?» Я думал, он шутит. Как же, такое копье… А он просто был мудр. Или предвидел беду.
– Ты взял копье у жены?
– Взял. И собаку – тоже. Эти дары стоят одной ночи, подумал я. Я же не знал, что эти дары стоят поломанной жизни. Когда наутро она сломала стрелу…
Они долго плакали. Обнимались. Просили прощения. Клялись друг другу в любви. Два предателя каялись взахлеб, самозабвенно. На следующий день Афины увидели прежних Кефала и Прокриду. Прекрасных, как боги, счастливых, как дети. Афинам стоило бы протереть глаза. За красотой тлел огонь памяти; за счастьем крылось чувство вины. Прокрида забыла про охоту, все время проводя с сыном Аркесием. Кефал же, напротив, дневал и ночевал в лесах, борясь с собственными даймонами. В его отсутствие некий пастух сообщил Прокриде, что слышал, как ее муж призывает другую женщину. Кажется, Нефелу, богиню облаков. А что? Заря была, настал черед облака.
Снедаемая ревностью, Прокрида спряталась в кустах возле мужниной стоянки. Услыхав подозрительный шорох, Кефал метнул копье, не знающее промаха. Говорят, предсмертный стон Прокриды смешался со звонким смехом, прозвучавшим из чащи.
Артемида не нарушила клятвы.
Разве она причинила сопернице какой‑нибудь вред?
– Меня изгнали из Афин. За убийство жены.
– Меня изгнали из Микен. За убийство дяди.
– Мы похожи больше, чем хотелось бы. Афиняне прокляли меня. Моего сына заперли во дворце, не дали проститься. Отец Прокриды хотел оставить внука себе. Распустил слухи: дескать, дочь родила не от меня, а от Зевса. Люди верили. Кто я? Женоубийца, изнасилованный страстной Эос… Зачем наследнику афинского троноса такой родитель? Уйди я подальше, и они бы вытравили из парня всю память обо мне. К счастью, парень тот еще упрямец. Сбежал; догнал меня за воротами…
