— Саймон! Отвечайте же!
Тот неторопливо повернулся. Кожа его сделалась восковой в этом тяжелом свете, и потрясенный Бирн заметил слезы на щеках Саймона. Но когда он наконец заговорил, голос его был на удивление ровным.
— Мне лично известна только Лягушка-брехушка. Другие исчадия ко мне не добираются. — Саймон указал в угол комнаты, на упавшее на пол старое пальто.
Только это не было старое пальто. И никакое воображение не могло превратить эту тварь в дворнягу.
Там, сверкая красными глазами, сидел огромный пес. Грубая серо-белая шерсть покрывала выпуклые напряженные мышцы. Кончики ушей его были красными, когти запятнаны кровью. Открытую свистящую пасть окаймляли багровые губы.
Прямо на глазах Бирна тварь поднялась и, раздувшись так, что стала ему по грудь, потопала к нему через комнату.
Бирн невольно отступил назад, спиной толкнув шкаф. Звякнул фарфор, Саймон расхохотался.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Она симпатизирует вам.
— А откуда вы знаете? — Бирн буквально лишился дыхания. Яростные и безумные красные глаза внимательно разглядывали его.
— Вы видите ее и тем не менее живы. Вам оказана великая честь. Как и мне. К тому же вы работаете в саду.
— А причем здесь моя работа?
Лягушка-брехушка отвернулась от него и, ступая по плиткам, направилась к Саймону. Существо, остановившись возле него, село, преднамеренно придавив лапой ноги Саймона.
— За садом следит Листовик. Разве вы не замечали этого? И тем, кого он невзлюбит, приходится плохо… Вы встречали моего отца, не так ли? Этот шрам на его лице оставил Листовик.
— И вы не решаетесь выходить из-за него?
— Боже мой, наконец хоть кто-то понял! — В словах звучала насмешка, но глаза говорили совсем иное. — Следовало бы отпраздновать, предложить вам выпить, но мои поставщики еще не прибыли.
— Расскажите мне о Листовике. — Все это время Бирн разглядывал невероятное создание, сидевшее у ног Саймона. Глаза его были закрыты, оно казалось меньше, не таким грозным. Он перевел взгляд на Саймона, а когда оглянулся, Лягушка-брехушка исчезла.
Но память о белой шкуре, багровых кончиках острых зубов и ушей осталась.
— Где же она? Куда она девалась?
— Здесь, — ответил Саймон спокойно. — Вот тут, или там…
Он обвел рукой кухню, и Бирн повсюду видел — нет, ощущал — присутствие пылающих глаз, напряженных мышц и острых терзающих когтей.
— Господи! Как вы можете переносить это?
— Выпивка помогает и еще то, что вы тоже видите ее. Значит, я не такой безумец, каким меня считают. Выходит, болезнь заразна, раз вы тоже видите ее.
— Нет. Она существует на самом деле. И никто из нас не безумен. — Бирн сел у стола. — Рассказывайте. Говорите же.
— Вы спросили меня о Листовике. Забавное создание. Он живет в зеленых вещах, во всем, что растет. Можно провести руками по зеленой изгороди и ничего не почувствовать, а потом попробовать снова и ощутить, что она живая, обитаемая и сознательно ожидает вас. Вы, должно быть, замечали это — в деревьях, в розах, на грядках капусты. Вы же садовник в конце концов. Какую-то излишнюю живость, реакцию, действие… он любит прикидываться травой или шипастым растением, способным нанести рану.
— Но почему никто не видит его? Или они не знают о нем?
— Ну, это часть мифологии дома. Женщины знают о его присутствии, как и о Лягушке-брехушке. Но для них Лягушка-брехушка что-то вроде нечистопородного колли. Ну а Листовик… пустяковый и безобидный лесной дух или что-то в этом роде. Они вообще очень редко о них думают, словно их рассудок отказывается признать существование обеих тварей.
— Даже Алисия?
— Моя дорогая матушка? Да, вы правы. Она здесь лишняя. В ней нет крови Банньеров. Она никогда не видела Лягушку-брехушку или Листовика, но, по-моему, все-таки знает об их существовании. Очевидно, у Элизабет Банньер, бабушки Рут, был воображаемый друг или игрушечная собачка, которую она звала Лягушкой-брехушкой, и девочка считала, что они охраняют сад. А хорошо получается: хранитель сада прямо из ада…
— Прекратите, Саймон, это серьезно!
— Да, это серьезно настолько, что я готов сделать все что угодно, лишь бы убраться отсюда.
— Тогда выходите. — Бирн открыл заднюю дверь. — Я отвезу вас в Эппинг.
— Вы кое о чем забываете. — Красноречивые руки распахнулись, путь к двери Саймону перекрывала Лягушка-брехушка, полные жизни багровые кончики ушей и зубов просто пылали.
Неужели эта тварь все время пыхтела, открыв пасть?
Существо шагнуло к нему, раздуваясь, и в ужасе Бирн отступил. Все вокруг было жутко искажено. Тварь плыла, наполняя собой всю комнату. Кухня съежилась, Саймон стал похож на куклу, мебель превратилась в спичечные коробки. Лягушка-брехушка сделалась выше Бирна, огромная голова нависала над ним, горячая кровь капала на его плечи.
— Убирайтесь отсюда! — Откуда-то из иных измерений донесся голос Саймона, хрупкий словно тростник.
Оцепенение оставило Бирна, и он бежал из кухни.
32
Споткнувшись на террасе, он сделал шаг к саду. Листовик любит быть травой, вспомнил Бирн, запрещая себе беззаботно ступить на лужайку. Безопасно ли на террасе? Где вообще можно считать себя в безопасности? Какая причудливая разновидность безумия овладела им, позволяя непринужденно разговаривать с человеком в присутствии создания, чье существование его рассудок даже не мог признать?
Было ли оно реальным? Разум его уже не допускал существования этого колосса, чье жаркое животное дыхание только что вырвалось из пасти, нависшей над его головой. Поежившись, Бирн поглядел назад в кухню.
Ничего особенного. От двери начинался чистый плиточный пол, в окне виднелась голова Саймона, согнувшегося над картошкой, словно ничего не случилось.
Да и что, собственно, произошло? Неужели он обезумел, грезил наяву? Тем не менее Бирн знал, что это не сон и не галлюцинация. Руку все еще дергало там, где он порезался стеклом вчера вечером, выбираясь из дома. Бирн не знал, осмелится ли он войти в него еще раз. Дом не хотел его и не нуждался в нем…
А это еще что такое? Дома не живут, у них нет воли. Дом этот не что иное, как обычное сооружение из камня, кирпичей и раствора, мрачный пример эдвардианской напыщенности. С чего это он убеждает себя в том, что дом этот жив и обладает сознанием?
Бирн спустился по ступеням с террасы, вышел на лужайку. Сошло. Трава под ногами казалась гладкой, ровной, зеленой, отнюдь не живой в своих растительных глубинах. Листья над его головой едва шевелились. За ними пылало безукоризненно синее небо, раскинувшееся обжигающим пологом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
