Ибо хотя, играя на лютне, я не думаю в каждый отдельный момент о движении моих пальцев и у меня есть лишь общая воля [к игре], мне тем не менее необходимо и частное побуждение — когда я начинаю данную пьесу или когда я вообще решил поиграть на лютне, — и этого довольно. Однако в этом случае у меня никогда не бывает частного побуждения вытянуть руку.
Значит, надо —
либо чтобы бог в необходимый момент заставил вытянуться мою руку без участия в этом действии моей души;
либо, имея в виду общую волю души, направленную на то, чтобы воспрепятствовать падению тела, он должен включить в эту волю частное средство ее выполнения и заставить меня вытянуть руку;
либо он должен внушить моей душе частное побуждение вытянуть руку, без того чтобы она знала, почему она это делает;
либо он должен был ей дать в целом, в определенных случаях, предрасположение к тому, чтобы стремиться с помощью частных побуждений сберечь свое тело, но при этом она не знает точно ни того, почему это ей помогает, ни того, почему она к этому должна стремиться.
Этот четвертый случай явно таков же, как и третий, и потому надо учитывать всего только три случая.
В первом случае я вытянул бы руку и во сне: ибо для этого воздействия бога и для его намерения меня сохранить безразлично, сплю ли я или нет.
Во втором случае может быть тысяча других происшествий, столь же настоятельно требующих тех же оснований, по которым бог включал бы частные средства в мои общие волевые импульсы.
В третьем случае я бы бесспорно помнил, что хотел вытянуть руку, ибо я не могу меньше помнить о частном побуждении, внушенном мне богом, чем о том, которое есть у меня от природы.
Если по поводу этого третьего случая вы мне скажете, что привычка либо скорость действия стирают память о нем, я воспользуюсь теми же самыми основаниями и стану утверждать, пользуясь другим методом, что у меня могло быть частное побуждение; и тогда станет ясным, что не вспоминать о своем частном побуждении — это еще не доказательство того, что его не было, а следовательно, и не доказательство того, что действие мое было инстинктивным.
Общая и самая большая несообразность всего этого состоит в том, что бог должен исключить при этом все общие законы и действовать по законам частным. Но с какой целью? Ради моей сохранности, потребовавшей бы бесчисленного количества других вполне обоснованных исключений, которых бог никогда не делал.
Следовательно, речь идет здесь вовсе не об инстинкте как о чем-то дополняющем мой разум; и т. д. Лишь определенный род разума блюдет мою сохранность.
Но что же означает это движение, которым я вытягиваю свою руку?
Я предполагаю, что, когда у души есть общий план действий, она наугад пробует многие частные средства, дабы его осуществить.
Если я хочу пустить стрелу из лука, не имея при этом наставника, я буду наугад пробовать различные положения руки и головы, раньше чем найду такое положение, которое лучше всего позволит мне точно выстрелить.
После того как я найду это положение, я всегда буду его соблюдать; в тот момент как мне понадобится пустить стрелу, я придам моей руке и голове это положение, не думая об этом.
Если это положение дастся мне с самого начала и я с первого раза точно попаду в цель, я сохраню его навсегда еще легче; я приобрету привычку к нему моментально.
Разве можно здесь сказать, что бог даровал мне инстинкт стрельбы из лука?
Если бы я обладал только общей волей и наугад бы пробовал различные частные средства ее осуществления, все равно необходимо было бы, чтобы что-то определяло одно из средств как более полезное, чем другое: но этим «что-то» может быть только механическое предрасположение, иначе говоря, способность наших жизненных духов с большей легкостью течь в каком-то одном направлении, чем в другом.
Таким образом, то, что вызывает движения, называемые инстинктивными, есть не что иное, как следующее: душа, имеющая общую волю к тому, чтобы что-нибудь делать, наугад выбирает первое средство, которое ей представляется; притом это средство, которое в силу механического предрасположения представляется ей первым, и является как раз наиболее пригодным к тому, чтобы выполнить намерение души. Легко понять, что после этого она всегда будет пользоваться им в подобных случаях, причем настолько поспешно, что она может иметь частное побуждение использовать это средство и потом об этом не помнить.
Не всегда получается так, что, когда душа пользуется наугад каким-нибудь средством, ей первым представляется именно то средство, которое наиболее пригодно для выполнения ее замысла.
Когда я перехожу реку по узкой дощечке, общая воля моей души — помешать мне упасть в реку; но душа моя не знает для этого частных средств. Она ищет их наугад, и первое, которое представляется ей, это шарить то одной, то другой рукой в поисках опоры, а именно это и приводит к падению.
Предположим человека, грезящего на ходу и встречающего на своем пути кол, образ которого запечатлевается в его глазу; однако от него он не отскакивает, поскольку совершенно не обращает на него внимания.
Человек этот не отскакивает от кола, хотя кол этот резко воздействует на его зрительный нерв, возбуждает его мозг, и т. д.
Итак, отскочить от кола — это действие, вовсе не являющееся механическим следствием возбуждения, вызываемого колом в глазу, и т. д.
Между тем совершенно очевидно, что, если бы человек думал об этом коле, он мог бы от него отскочить.
Таким образом, он не может от него отскочить, если он о нем не думает.
Итак, если бы он от него отскочил, движение это было бы результатом команды души, а не механическим.
Мне ответят: этому человеку мешает отскочить от кола не то, что он о нем не думает, а то, что он думает о чем-то другом; если бы он ни о чем не думал, он бы от него отскочил.
Ведь поскольку он глубоко погрузился в грёзы, волокна его мозга определенным образом напряжены или возбуждены; то же самое касается и его жизненных духов. К этому состоянию мозга вдруг добавляется возбуждение, вызванное колом. Это последнее слишком слабо для того, чтобы что-нибудь изменить в данном состоянии мозга; сталкиваясь также с жизненными духами, уже занятыми чем-то другим, оно не заставляет их течь по нашим нервам так, как нужно было бы для того, чтобы ноги этого человека отклонились от кола.
Здесь действуют два принципа: [1] возбуждение слишком слабо по отношению к данному состоянию мозга; [2] жизненные духи имеют в это время иное направление.
Если бы всего этого не было, человек отскочил бы от кола, нимало об этом не думая.
Я согласен с тем, что возбуждение, вызываемое колом, слишком слабо по отношению к данному состоянию мозга; в самом деле, оно настолько слабо, что совсем не заставляет думать об этом коле.
А вследствие того что человек совсем о нем не думает, он от него и не отскакивает.
Но я утверждаю, что возбуждение это, достаточно слабое для того, чтобы не вызвать мысли о коле, в то же время достаточно сильно для того, чтобы направить жизненные духи по нашим нервам таким образом, каким необходимо, чтобы мы могли отскочить от кола в том случае, когда нет необходимости в мысли, подающей команду к этому движению.
И вот мое доказательство: мозг этого предполагаемого человека одновременно испытывает два состояния.
Одно из них — это когда он сильно грезит: напряжение и возбуждение волокон мозга, возбуждение и расход жизненных духов.
Второе — это состояние, в котором он должен быть, чтобы идти. Не знаю, способствуют ли этому в какой-то мере волокна нашего мозга; но несомненно, что при этом действует много жизненных духов, непрерывно текущих по нервам ног, и т. д.
Жизненные духи, участвующие в наших грёзах, это совсем не те, что участвуют в нашей ходьбе.
Итак, теперь уже ясно, что фактор, мешающий возбуждению, вызванному в нашем мозгу колом, скомандовать ногам отклониться от кола, это вовсе не занятость жизненных духов процессом грёз.
