Назавтра она вернулась и привела трех подружек – все они прибыли тем же путем. Девицы оказались сговорчивыми и не ограничились тем, чтобы дарить свои милости только пригласившим их заранее: хихикая и изображая смущение, они перебирались из камеры в камеру, достаточно было кому-нибудь из холостяков выйти на порог и сделать им знак. Торгаш с бочками терпеливо ждал, пока девушки удовлетворят всех клиентов, чтобы затем увезти их в обратном направлении. Женатые только издали следили за похождениями товарищей, ужасно боясь, что обо всем этом узнают их целомудренные супруги: ведь, если до них донесется слух, что девицы легкого поведения промышляют тут, в каторжной тюрьме, скандала не избежать! Да и вообще, как дворянин должен относиться к возможности для княгини Трубецкой, например, столкнуться лицом к лицу со шлюхой, только что выскочившей из чьей-то кровати?! Муравьев и Анненков даже отмечали, что получившая развитие в связи с противозаконной выдумкой Юрия Алмазова практика мало того, что аморальна, так еще и лишает всех декабристов части воды, на которую они имеют право. Число бочек день ото дня не менялось, и ровно столько бочек, сколько занимали эти проститутки, прибывали на тюремный двор без воды! Жажда жажде рознь, говорили они, и та, что испытываем мы, заслуживает куда большего уважения, чем та, которую холостяки пытаются утолить с этими безнравственными созданиями. Николай Озарёв, более снисходительный к слабостям друзей, уверял недовольных, что с наступлением морозов, разумеется, сократится количество посещений водовоза и, следовательно, доставляемых им девиц тоже. Однако выпал снег, замерзла река, начали топить печи, из труб повалил дым, а потребности холостяков в «питьевой воде» ничуть не уменьшились, и удовлетворялись они столь же активно. В середине января 1832 года торговцу водой пришлось даже удвоить число бочек, иначе ему было не выполнить всех заказов. Женатым это надоело, и они внезапно решили, что пора выяснить отношения. С виновниками беспорядков было назначено совещание в сарае для садовой утвари – естественно, тайком от дам. Первым взял слово от имени женатых князь Трубецкой, но не успел он начать, как был прерван Юрием Алмазовым.
– Почему это у нас одни женатые имеют право развлекаться в своих камерах? – вскричал он. – Мы годами молча терпели перед глазами зрелище вашего семейного счастья, да-да, терпели и молчали, хотя нам самим, фигурально выражаясь, в это самое время нечего было на зуб положить! А теперь, когда мы изобрели наконец способ и самим немножко порадоваться жизни, нам начинают читать мораль!
Князь Трубецкой был так возмущен, что его крупный нос, казалось, задрался кверху.
– Как вы можете сравнивать достойную жизнь, которую мы ведем с нашими супругами, с… с совершенно… непристойными отношениями, что вы тут развели, приводя уличных девок!
Алмазов усмехнулся.
– При всем почтении к вашим замечательным супругам, как-то не могу я забыть, что и они прежде всего – женщины. И, даже если между ними и нашими гостьями больше нет ничего общего, я, тем не менее, полагаю, что…
– Молчать! – зарычал Трубецкой. – В ваших словах заключено оскорбление этим восхитительным, этим безупречным дамам, этим ангелам во плоти! Как вы смеете! Нет, я не желаю этого терпеть. Вы должны немедленно передо мной извиниться.
– С чего бы это? – маленький хрупкий Алмазов смертельно побледнел от ярости. – Я вас не оскорблял!
– Оскорбляли! Выражаясь так, как вы выразились, вы нанесли мне личное оскорбление!
– А я так не думаю…
– Значит, вы отказываетесь признать свою вину?
– Еще бы! Разумеется, отказываюсь!
– В таком случае я требую удовлетворения! Можете считать, что я дал вам пощечину, сударь!
– К вашим услугам, князь!
Собравшиеся, вертя головами туда-сюда, не успевали следить за обменом «любезностями». Казалось, все забыли, что двое мужчин, договаривающихся о дуэли, каторжники и что единственным их оружием могут быть карманные ножи, утаенные от бдительности охранников. Николай опомнился первым.
– Господа, господа, возьмите себя в руки, – прошептал он. – Мы все-таки на каторге!
– А разве это причина для некоторых из нас вести себя подобно невоспитанным и не слишком чистоплотным хамам? – отпарировал князь Трубецкой.
– Если вы опасаетесь, что ваши жены в один прекрасный день откроют, что у нас происходит, посоветуйте им жить в другом месте, – лукаво сказал Свистунов. – У каждой из них есть свой дом в городе!
– Не говорите глупостей! – взорвался и Николай. – Все, о чем вас просят, это – чтобы вы были чуть более сдержанны и скромны в способе принимать этих… барышень!
– Да они же в бочках приезжают! Куда скромнее?
– Если бы вы их еще принимали по одной…
– Нет, так не пойдет! – отрезал Алмазов. – И следующий раз водовоз приедет завтра, как обычно!
Князя Трубецкого скривило от отвращения. Он пошмыгал носом, попыхтел и сказал, обращаясь к женатым декабристам:
– Пойдемте, господа! Тут слишком дурная для нас компания!
Озарёву было ужасно жаль, что между женатыми и холостяками обозначились такие непримиримые противоречия. Он думал о том, что в Чите никогда бы такого не случилось. Там не могло быть вражды. Узники здесь жили бок о бок, в больших общих камерах, не было различий ни по богатству, ни по бытовым удобствам, ни по социальному положению. Если кто-нибудь и жаловался, что ему не хватает одиночества, то уж чего-чего, а недостатка в дружеской привязанности, проявлявшейся с утра до ночи, он, напротив того, ощутить не мог. В Петровском же Заводе улучшение условий содержания заключенных подчеркнуло разницу между ними. У каждого теперь была своя отдельная камера, и каждый обставлял ее по своим силам и средствам. Те, кому родственники не присылали денег, жили словно монахи – в келье с голыми стенами, те, кто побогаче, обитали среди ковров, картин, безделушек. Из двух друзей, осужденных на равном основании, один ходил в лохмотьях, другой в элегантном наряде с иголочки. И каждый у себя постепенно привыкал жить только для себя. После эры согласия и взаимопомощи началась эра эгоизма. Размежевание еще усугубилось с водворением в исправительное заведение дам. Само их присутствие в тюремных помещениях разжигало ревность, приводило к ссорам. И под влиянием жен бывшие товарищи по оружию стали собираться в компании в зависимости от более или менее знатного происхождения, от положения в свете. С другой стороны, холостяков необычайно возбуждали постоянно мелькающие рядом с ними юбки. Даже если бы они и хотели оставаться благоразумными, им все равно помешали бы постоянные перемещения женщин. В любой момент встреченная во дворе или коридоре дама напоминала всякому о его навязчивой идее. Скандал, устроенный князем Трубецким из-за визитов девиц легкого поведения, был просто первым следствием распада коммуны, и Николай с тревогой ждал развития событий.
Назавтра после размолвки ровно в шесть часов вечера водовоз въехал со своей телегой на территорию тюрьмы. Солдаты, посмеиваясь, сопровождали его. Юрий Алмазов и еще несколько холостых декабристов собрались у сарая, чтобы присутствовать при разгрузке. Николай стоял среди них, слушал, как они шутя заключают пари, в каких бочках есть девушки, в каких нет… Наконец появились барышни – водовоз с трудом освободил их из «плена», и только они стали расправлять помятые юбки, как лица всех перекосились от страха. Из-за угла показалась фигура Лепарского! Кто известил генерала? Трубецкой? Нет, Николай не мог в это поверить! Он охотнее готов был предположить предательство со стороны охранника. Станислав Романович был в такой ярости, что девицы поспешили вернуться в свои бочки. Комендант же обошел повозку, ударяя кулаком по бокам бочонков: некоторые отзывались глухо, другие – звонкой пустотой и мышиным писком.
– Ах ты, мерзавец! – закричал Лепарский, хватая водовоза за грудки.
Тот – высокий, крепкий, бородатый мужик – весь задрожал.
– Да я сам удивлен, сильно удивлен, ваше превосходительство! – пробормотал он. – Откуда бы они? А-а-а, я ведь беру воду из реки, так, может, и русалки с нею туда, в бочки, заплыли…
Поэтичное объяснение торговца водой окончательно вывело генерала из себя.
– Ты еще и смеешься надо мной, сукин сын! – завопил он не своим голосом. – Хорошо же, я прикажу, чтобы об тебя сломали розги покрепче!
Напуганный водовоз вскочил на сиденье, хлестнул лошадей и пулей вылетел из ворот, не оставив ни воды, ни девиц…
Когда двор опустел, Лепарский повернулся к декабристам и обрушил свой гнев на них:
– Блудодеи и притворщики! Я спешу сюда, чтобы сообщить о решении губернатора Восточной Сибири дозволить строительство вашей церкви, и застаю вас с этими шлюхами!
Комендант кричал минуты три, не меньше. Затем Юрий Алмазов тихо и почтительно объяснил ему, что холостякам, которые, как он сказал, ничем не отличаются от других мужчин, в их возрасте и с их физической формой, чрезвычайно трудно обходиться без женщин.
