…Познать человека в его высших проявлениях ума, чувства и воли, в его идеалах истины, добра и красоты для того, чтобы отделить вечное от бренного, доброе от дурного, изящное от грубого, познать дитя в его первых проявлениях привязанности к матери, к семье, чтобы дать ему все, чего жаждет его младенческая душа; познать юношу в его стремлениях к свету и правде, чтобы помочь ему в создании нравственных идеалов; познать сердце человека в его порывах любви, чтобы направить эту любовь на все человечество; познать обездоленного бедняка, толкаемого судьбою на путь преступления, чтобы предотвратить последнее путем улучшения его быта и перевоспитания; познать и изучить душевнобольного, чтобы облегчить его страдания, и, где можно, излечить – не значит ли это разрешить больные и самые жгучие вопросы нашей общественной жизни?»
Такая постановка вопроса не могла не привести Бехтерева к мысли о бессмертии человеческой личности. Ведь если «…вместе со смертью навсегда прекращается существование человека, то спрашивается, к чему наши заботы о будущем? К чему, наконец, понятие долга, если существование человеческой личности прекращается вместе с последним предсмертным вздохом? Не правильнее ли тогда ничего не искать от жизни и только наслаждаться теми утехами, которые она дает?»
Нет, – ответил на это Бехтерев, «…ни один вздох и ни одна улыбка не пропадают в мире бесследно, потому что каждая человеческая личность… не прекращает своего существования вместе с прекращением индивидуальной жизни, а продолжает его в полной мере во всех тех существах, которые с ней хотя бы косвенно соприкасались во время ее жизни, и таким образом живет в них и в потомстве как бы разлитою, но зато живет вечно, пока существует вообще жизнь на земле. Поэтому все то, что мы называем подвигом, и все то, что мы называем преступлением, непременно оставляют по себе определенный след в общечеловеческой жизни, который имеет соответствующие ему последствия в преемственном ряде поколений».
В 1925 году был отпразднован сорокалетний юбилей научной деятельности Бехтерева. В сборнике трудов, ему посвященных, приняли участие наиболее видные отечественные и зарубежные ученые. Казалось, впереди еще много лет плодотворного труда. Однако, всего через два года, 24 декабря 1927 года, находясь в самом расцвете сил, Бехтерев неожиданно умер.
Существует версия, что Бехтерев был отравлен по тайному приказу И. В. Сталина, которому в Москве при личном осмотре поставил достаточно вызывающий диагноз, но документальных доказательств такой версии не найдено. Фактом остается лишь то, что в декабре 1927 года русская и мировая наука потеряла одного из своих самых ярких представителей.
Алексей Николаевич Северцов
Выдающийся морфолог, теоретик эволюционного учения.
Родился 11 сентября 1866 года в Москве.
Детские годы провел в селе Петровском (Воронежская губерния) – в имении деда, участника Бородинской битвы. Отец Алексея Николаевича – зоолог и зоогеограф Н. А. Северцов – много времени отдавал путешествиям. Однажды в Средней Азии он попал в плен к кокандцам – его на аркане притащили в город Туркестан. Только через несколько месяцев, благодаря настойчивому вмешательству русских властей (Россия в то время проводила наступательную политику в Средней Азии), он был отпущен. Убежденный дарвинист, Н. А. Северцов, несомненно, оказал влияние на сына, который с удовольствием принимал участие в экскурсиях, проводимых в окрестностях имения, когда отец оказывался дома.
Учился в Москве, в гимназии Поливанова.
В 1885 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета.
Зоологию в университете читали А. П. Богданов и М. А. Мензбир, ботанику – К. А. Тимирязев. Северцов сразу попал под влияние Мензбира, но выбрал не орнитологию, которой занимался его учитель, а сравнительную анатомию позвоночных. Именно эта наука, считал Северцов, может помочь более глубокой разработке эволюционных идей.
В 1890 году Северцов окончил университет и был оставлен при кафедре для подготовки к профессорскому званию. В 1892 году сдал магистерские экзамены и получил место приват-доцента. В эти годы он выполнил несколько работ, посвященных вопросу метамерии головы амфибий и осетровых рыб. После защиты магистерской диссертации на два года уехал в заграничную командировку.
В Италии Северцов работал на биологических станциях в Баньюли, Виллафранке, Неаполе; в Германии – в зоологических лабораториях Мюнхена и Киля. Там он подготовил докторскую диссертацию «Метамерия головы электрического ската», которую защитил в 1898 году в Московском университете.
Проблема метамерии в сравнительной анатомии и в эволюционной морфологии занимает особое место. Под этим понятием кроется повторяемость строения различных частей тела, расположенных последовательно на продольной оси и носящих название метамеров или сегментов. Метамерия, например, отчетливо наблюдается у кольчатых червей, у насекомых, у многих беспозвоночных. Что же касается позвоночных, то у них наружная метамерия выражена слабо, зато внутренняя сохраняется в целом ряде органов – например в наличии позвонков, спинномозговых нервов и прочее. Чем выше организовано позвоночное животное, тем слабее выражена метамерия. Особенно слабо выражена она в строении головы взрослых позвоночных животных.
Тщательно проследив этапы эмбрионального развития у низших позвоночных, Северцов установил конкретные пути, по которым шла утрата метамерии головы. Этим он дал возможность вплотную подойти к решению вопроса о возникновении позвоночных животных и первоначальных этапах их развития.
Эти работы Северцова надолго определили направление русской сравнительной анатомии.
В 1898 году Северцов занимал место профессора Юрьевского (Тартусского) университета. В 1902 году работал в Киевском университете. В 1911 году переехал в Москву. Там, в Московском университете, он работал до 1930 года.
«…И в зрелом возрасте и в старости, – писала о своем муже Л. Северцова, – он отличался необыкновенной ровностью характера, простотой и сдержанностью манер. Он никогда не торопился, никогда не суетился, почти никогда не сердился. Однако в нем было что-то, что заставляло и слушаться, и бояться его. Нервности, в смысле слабонервности, в нем не было и следа, но огромное нервное напряжение чувствовалось во всем, и этот внутренний огонь, сдержанный и сосредоточенный, в сочетании с глубоким спокойствием, с удивительной простотой движения и речи, создавал впечатление несокрушимой нравственной силы.
Впечатление это усугублялось его внешностью.
Не слишком высокий, но казавшийся громадным, с очень широкими плечами и длинными руками, внешне неуклюжий (когда он двигался, всегда казалось, что он непременно что-нибудь опрокинет, разобьет или смахнет), но внутренне весь подобранный, с точными, ловкими, сильными движениями, с четким, скупым и поэтому, быть может, особенно выразительным жестом длинных, тонких пальцев – физически он казался таким же несокрушимо крепким и устойчивым, как и духовно. Однако бросалось в глаза его лицо, – худое, желтовато бледное, скуластое, монгольского типа, некрасивое в общепринятом смысле слова, но значительное, всегда поражающее художников лицо – с великолепным громадным лбом, горячим взглядом затененных очками на редкость умных и добрых глаз…»
Всесторонний комплексный подход к вопросам эволюционной морфологии сразу выделил Северцова из ряда ученых, занимавшихся теми же проблемами. В 1920 году его избрали действительным членом Академии наук СССР (на место умершего академика В. В. Заленского), но по специальной договоренности жить он остался в Москве, регулярно выезжая в Петроград на Общие собрания Академии и на собрания Отделения.
В трех выпусках «Очерков по эволюции низших позвоночных», опубликованных в 1916, 1917 и 1926 годах, Северцов предпринял смелую попытку воссоздать на основании сравнительно-эмбриологических исследований организацию первичных предков позвоночных животных – бесчерепных, черепных, бесчелюстных и челюстноротых. Громадный фактический материал по сравнительной эмбриологии позвоночных позволил Северцову приступить к работам, посвященным непосредственно эволюционному процессу. Надо отметить, что работа эта оказалась чрезвычайно трудоемкой.
«…Может быть, Алексею Николаевичу и не удалось бы сделать всего того, что он сделал для своей науки в эти последние десять лет жизни, когда здоровье его так сильно расшаталось, – писала его жена, – если бы бытовые условия не сложились для него так благоприятно. Не говоря уже о том, что Комиссия содействия ученым при Совнаркоме СССР специально приставила к нему, как и ко всем крупным ученым Союза, врача, наблюдавшего за его здоровьем, постоянно давала ему возможность отдыхать в „Узком“, лечиться за границей, – много помощи, реальной практической помощи, оказали ему его ученики и сотрудники.
