– У-у-у! – завыл Леня Шмыгун.– У-у-у!..
И сильно схватил себя за волосы.
– У всех, кто приезжал к тебе на дачу, – серьезно объяснил Сергей, – была какая-то определенная и объяснимая цель. Только у него никакой не было. Платежку мог подписать Батурин. Однако он не стал показывать ее Батурину, а потащился за город, к тебе. Он знал, что ты, как Костик, проверять ничего не станешь. Подпишешь, и дело с концом.
– Кира, я не виноват! Я просто так! Я думал, что… Но ведь я никому не сделал плохо! Никто из вас даже не знал, а Батурин отдал бы меня под суд! Во имя старой дружбы, Кира! Я не могу в тюрьму!
– В какую еще тюрьму! – фыркнула Кира. – Ты Гришку зачем подставил?! Ты, поганый мелкий жулик, ну и воровал бы себе, но Батурина ты зачем подставил?! Костик места себе не находил! Он ему не доверял! Он даже мне говорил, что Батурин! Чего тебе не хватало? Бассейна с золотыми рыбками, что ли?
– Кира, – бормотал коммерческий директор, – я не хочу… я не стану… доказательств никаких.
– Да ладно, – сказал Сергей, – полно доказательств. А Батурин мужик кремень. И я тебя с поличным поймал.
– Кира! Прошу тебя!
Сергей вдруг посмотрел на часы и свистнул.
– Давай, – сказал он коммерческому директору, – езжай.
– Что! – вскрикнула Кира. – Как?!
– Кира, все равно в Малаховское отделение милиции мы его не сдадим, верно? Ну, посадят его до утра в «обезьянник», ну и что?
– Давай его в Москву отвезем!
– Куда? На Петровку, 38? Тебе надо, чтобы завтра во всех газетах написали, что журнал «Старая площадь» проворовался? Никуда он от вас не денется, не беспокойся! Чтобы в Бразилию улететь, нужны визы, билеты и черт знает что, а сейчас два часа ночи! Кроме того, он же не дурак. Ты не дурак, Леня, – спросил Сергей интимно, – ты понимаешь, что, раз уж мы тебя поймали, денежки лучше всего вернуть, верно? И желательно самому Николаеву в руки. Или Батурину. Ты же не хочешь в тюрьму или в федеральный розыск? Платежка у меня. Николаев бизнесмен, а не поэт, он тебя, родного, из-под земли достанет и заставит все платежки у него на глазах сожрать. Так что езжай, Леня, и утром очередь занимай, чтобы первым в редакцию войти и Батурину в ноги кинуться. Если кинешься, он тебя просто уволит. Денежки заберет, пересчитает и уволит. Ему скандал сейчас противопоказан, ему репутацию нужно беречь. Если в бега ударишься, будет тебе федеральный розыск и зона, когда найдут. А найдут без вариантов. – Он подумал и вдруг добавил: – Ясный перец, найдут. У меня вот тут еще на всякий случай…
Он взял со стола Кирин диктофон и помахал перед носом у Лени.
– Все записано. Для страховки. Так что езжай, соберись с мыслями, чистую рубаху не забудь…
– Сергей! – крикнула Кира. – Он сбежит!
– Никуда он не сбежит. Ему бежать невыгодно, а уж выгоду он лучше всех понимает.
– Кира, – застонал коммерческий директор, – пожалей ты меня! Батурин меня… убьет. Пристрелит! Я не могу к нему. Не хочу!
Кира изумилась:
– Ты хочешь, чтобы я… чтобы ты…
– Он хочет, чтобы ты никому не рассказывала, – встрял Сергей, – милый Леня, это невозможно. Или у тебя денег не осталось совсем?
– Де…нег? – заикаясь, переспросил директор. Лицо у него сморщилось и перекосилось, как у ребенка, который собирается плакать.
Сергей взял его за плащ, поднял на ноги и повел в коридор. Леня оглядывался, порывался вернуться и звал Киру, но Сергей все тащил и тащил его.
Хлопнула дверь, на крыльце забухали шаги, соседская собака Грей бодро и радостно залаяла, как будто устав молчать. Кира прислушивалась, а потом встала и начала ходить по комнате. Кресло попадалось ей на дороге, и она старательно его обходила, но не догадалась переставить.
Опять шаги, знакомый скрип двери. Она скрипела столько лет, сколько Кира себя помнила. Вот интересно, почему она скрипит – и отец, и муж регулярно мазали петли, но они все равно скрипели.
– Ну что?
– Зря ты его отпустил! – Кира натянула на пальцы рукава свитера. – Он все-таки сбежит!
– Никуда он не сбежит. Он жулик, а не рецидивист! Что бы мы стали тут с ним до утра делать? Или в твою квартиру повезли бы?
– Или в твою, – предложила Кира.
– Он сейчас все обдумает, остынет и утром сам придет, это точно. Это называется проиграть с наименьшими потерями. С такими ребятами, как твой Батурин, не шутят. Ему выгоднее признать поражение, чем ударяться в бега. Поймают – посадят. Это если менты поймают. А искать станут не только менты, ты ж понимаешь. Или ты согласилась бы на скандал, только чтобы все было… правильно? Чтоб мы его в милицию отволокли и все такое?
Кира помолчала.
Ее муж прав. Прав, черт побери все на свете! Опять прав. Он бывал прав в девяти случаях из десяти и невыносимо этим гордился.
– Спасибо тебе, Серый, – неловко сказала она и ткнула в него ладошкой, – ты молодец. Как это ты про него догадался?
Сергей перехватил ее руку, перевернул и посмотрел.
– Помнишь, ты все искала линию жизни? И говорила, что она у меня подозрительно длинная. И еще какие-то три брака и семеро детей.
– Не семеро, – возразила Кира, – по-моему, там было всего двое.
– Где?
– На твоей ладони. – Она не смотрела на него. – Слушай, может, нам позвонить нашему единственному сыну и сказать, что мы еще… живы?
– Он спит.
– Может, он волнуется.
– Я волнуюсь, – сказал Сергей, взял ее за подбородок и повернул так, чтобы она смотрела на него.
Кира посмотрела.
– Нам нельзя, – напомнила она, – ты что? Не знаешь?
– Знаю, – согласился он и поцеловал ее в ладонь, – я без тебя больше не могу.
– А девица?
– Какая девица?
– Я звонила, а к телефону подошла девица.
– Кира! – крикнул он в отчаянии.
Он никогда не умел хорошо, правильно и красиво разговаривать с ней. Он все знал про любовь, про уши, про женщин и знал, как составить все эти слова, чтобы получилось бессмертное откровение какого-то психолога, которое цитировалось во всех книгах про семейную жизнь. Такие книги изредка почитывала Кира – когда приносила какая-нибудь из подруг.
Он знал, но на практике применять не умел. И только удивлялся – неужели можно в чем-то сомневаться или хотеть глупых слов, когда они занимались любовью так, как будто именно они придумали и открыли это занятие!
Он прижал ее к себе, почти оторвав от пола. И потрогал губами макушку. Это была новая прическа, сделанная «после него», и ему все время хотелось потрогать, пощупать, погладить ее волосы, казавшиеся такими странными и чужими. И еще посмотреть на нее, вспомнить ее – ее кожу, запах, звук дыхания, – и черт бы побрал все на свете слова, которые он не умел говорить!
Кирины руки забрались ему под свитер, браслеты царапали кожу на спине, потому что она изо всех сил прижималась к нему, стискивала руками. Собираясь с ним в Малаховку – господи, какая стыдоба! – она откопала в ящике среди белья новый черный шелковый комплект с кружевцами, и торопливо нацепила, и теперь вдруг перепугалась, не осталось ли на нем бирок и ценников – вполне могли. Но он был совершенно равнодушен к белью, она отлично это знала. Он не замечал на ней никакого белья, даже если бы она нацепила трико кисельного цвета или полосатые монументальные подштанники. Он хотел ее – всегда! – и на белье ему было наплевать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
