Ты совершенно прав. Наш челнок не может больше летать, но все его внутренние системы проверены, и они функционируют, включая средства связи. Эти пузыри с призмами вряд ли еще раз вернутся. И навряд ли на нас нападет кто-нибудь еще, способный разрушить корпус корабля. Да, этот лес может похоронить нас под водопадом зелени, но наши сигналы бедствия все равно будут приниматься. Некоторым людям вы доставили массу неприятностей и хлопот. Они, конечно, не порадуются, но они заново отстроят эту станцию, заново отстроят все и начнут все сначала.
И все ради эликсира бессмертия. Ты даже представить себе не можешь, на что пойдут люди, чтобы добыть его. И мы не повторим прежних ошибок, но в другом полушарии этой планеты, подальше от вашего племени. И у новой станции будут воздушные патрули, оружия будет в три раза больше. И к тому же работающая автономно энергетическая система. Пространства мы расчистим в четыре раза шире и в два раза глубже. Нет, прошлых ошибок мы не повторим. Ты храбрый человек, Лостинг, но ты проиграл. Какая жалость. И почему нам было не подружиться.
— Осквернили… мгл, — прошептал Лостинг.
Хансен склонился пониже, по-прежнему не сводя с охотника дула пистолета.
— Что ты сказал, я не расслышал?
— Дай вам… волю… вы бы все… украли, — прохрипел охотник, — даже… человеческую душу, даже… запах цветка.
Хансен медленно и грустно покачал головой.
— Не понимаю я тебя, Лостинг, и вообще не знаю, смогли бы мы друг друга понять.
Так он и качал головой, когда джакари, выпущенная из снаффлера Борна, вонзилась ему в шею.
Кончилось все мгновенно. Руума-Хум завалил парочку, склонившуюся над трупом Джелливана, а топор Борна остановил Кохому, прежде чем великан успел поднять пистолет. Поверженных великанов охотник искромсал, пожалуй, даже мельче, чем это было необходимо. Кровь, вытекавшая из их искромсанных тел, иссякла раньше, нежели его ярость.
Измученный и опустошенный, он подошел и склонился над трупом того, кто был для него самым ненавистным человеком в мире. Руума-Хум стоял рядом с Джелливаном и обнюхивал его. Но никакой надежды для павшего фуркота не было. Они были очень хорошо сложены, но все равно были уязвимы. Луч, выпущенный рукой Логан, прошел сквозь мозг. Тонкая темно-зеленая струйка сочилась из небольшой ранки на лбу и пачкала светло-зеленый мех. Лицо поверженного охотника было искажено болью, вовсе не физической.
— Не везет… Лостингу… не везет… Ты всегда… выигрываешь…
Борн. Всегда… Борн впереди… Лостинга… на слово… на поступок…
Несправедливо… несправедливо. Так много смерти… Зачем?.. Зачем?..
— Ты знаешь, зачем, — неуклюже пробормотал Борн. — Ведь это болезнь. Новый паразит пришел в мир, напал на нас. Чтобы вырезать его… он убил бы Дом. А ты спас Дом, охотник, — голос его надломился.
— Я люблю тебя, брат.
Борн опустился рядом и предался печальным образам, в то время, как Руума-Хум уселся на задние лапы и горевал вместе с плачущим небом. Так они и просидели, пока не пришел новый день и вместе с ним свет. Когда Борн с Руума-Хумом пустились в обратный путь, первая волна никем не обижаемых кабблов, вьюнов и воздушных корней успела сгладить совсем еще недавно острые края вырубки.
Два тела, человека и фуркота, были надежно закреплены на спине Руума-Хума. Конечно, тащить на себе всю дорогу до дома такую ношу было нелепо, но ни Борну, ни Руума-Хуму и в голову не пришло, что можно вернуться без них. Борн хорошо запомнил последние слова Хансена-вождя, когда он подкрался уже достаточно близко, чтобы убить его, произнесенные той последней ночью под дождем. Слова эти были ложью.
Едва ли великаны осмелятся построить новую станцию где бы то ни было в Мире. По крайней мере, не теперь, после того, как вся их работа была поглощена целиком, без остатка, безмолвно, необъяснимо. А если даже и попытаются, то здесь они не найдут тех наростов, которые ищут. Им даже не удастся установить свое легкое оружие и доставить металлы. Племя проследит за этим. И другие племена будут предупреждены. Весть о них разнесется.
Брайтли Гоу, которая увидела их первой, поприветствовала по возвращении, когда они, еле живые от усталости и изнеможения, ввалились в поселок. Но она недолго пробыла с ними после того, как увидела тело Лостинга. К своему удивлению, Борн понял, что ему это все равно. После этого он спал два дня, а Руума-Хум на день дольше.
Вся история была рассказана Совету.
— Мы сделаем все, чтобы они не пришли. Мы не позволим им больше напустить свою болезнь на Мир, — объявил Сэнд, когда повествование было окончено.
Ридер и Джордан согласились.
Теперь осталось сделать последнее. В последующую ночь люди взяли факелы и вместе с детьми отправились в лес с телами Лостинга и Джелливана. Для этого они отыскали величайшее дерево из Тех, Кто Хранит, самое высокое, самое старое, самое сильное. Дерево это было последним пристанищем для самых чтимых из вернувшихся домой. Презрев великую опасность, исходящую от полночных небесных демонов и разбойных обитателей крон, процессия взошла на Первый Уровень. Пропели торжественную песнь, и слова в этот раз выходили печальнее, чем раньше. После этого тела обработали маслами и травами и бок о бок положили в дупло. Сверху их прикрыли гумусом, восстановили органический покров. Лостингу понравилась бы хвала, которую вознесли ему. Долго творили и превозносили его бесстрашие и искусство охотника, силу и твердость характера. Говорили все, собратья охотники, Сэнд, Джойла и Борн, больше всех Борн. Он говорил так долго, что его пришлось остановить. Все было кончено.
Церемония завершилась. Мужчины и женщины в сопровождении детей стали спускаться по спирали вниз к Дому. По обе стороны от них шли молчаливые фуркоты. А могучее То, Кто Хранит, возвышалось до самых плачущих облаков. И вот уже во всепоглощающей темной зелени исчез огонек последнего факела, остался только темный лес, зеленый и безродный. Кто знает, что за мысли родятся в этих малахитовых глубинах?
Через два дня у основания Тех, Кто Хранит, созрел бутон, лопнула его тугая кожица, и оттуда показалось изумрудное существо, тянущееся всей своей влажной шелковистой шерсткой к слабым лучикам света.
Моргнули и открылись три крошечных глазика, и маленькие клычки показались у уголков все еще мокрого, ни разу не открывавшегося рта. А потом крошка зевнул и принялся охорашиваться. Сопротивляясь и извиваясь, оторвались от раскрывшегося бутона последние зеленые корешки, и тут же, превратившись в мех, улеглись на спине, впитывая солнечные лучи. В крошечном тельце начался процесс фотосинтеза.
Мурлыкая от радости встречи с необъятным миром, крошка фуркот огляделся и увидел яркие глаза, глядящие на него из дневного полумрака.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
