Узкие и длинные полоски облаков над их головами потухли, и небо сразу стало ниже, воздух все гуще наливался холодной вечерней мглой. Когда Вера и Алейников подошли сюда, Громотушкины кусты стояли недвижимо, сейчас ветра тоже не было, но деревья лениво покачивали верхушками, шумели иссохшей за лето листвой и неприятно и тоскливо. Алейников слушал этот неясный шум и о чем-то думал.
- Я не могу ответить сейчас, Яков Николаевич, ни "да", ни "нет".
- Хорошо, хорошо, - сказал он, отступив. - Только одна просьба у меня... Встретимся тут, на этом же месте, через неделю, в это же время? Нет, нет, не для того, чтобы ты сказала окончательный ответ, - прибавил он, видя, что Вера шевельнулась. - Ну просто... чтобы вместе побыть. С ответом я не буду торопить... Скажешь сама, когда захочешь.
Пустынно и тихо было здесь, в степи, у кромки Громотушкиных кустов. Только деревья уныло шумели, будто жалуясь на темноту, на одиночество и на то, что кончилось лето, посохли листья, скоро облетят, обсыплются, наступит длинная зима с длинными темными ночами, лютым морозом, пронзительным метельным воем.
Вдруг к ней пришло совершенно неожиданное желание - пойти и поболтать с Манькой Огородниковой. Не о Семене и не об Алейникове тем более, а просто так... Давно, с самого лета, не видела Маньку, как она и что? И вспомнить, может быть, как они с Манькой лежали когда-то на печке, ни живые ни мертвые от страха, а по комнате расхаживал Алейников в длинной шинели, явившийся арестовать Манькиного отца. Карусели же пишет жизнь! Тогда она, глядя на Алейникова, чуть не задохнулась от страха, а сегодня тот же человек объяснился ей в любви, как беспомощный теленок.
Через несколько минут они вернулись в село, попрощались, пошли в разные стороны. Вера пробежала несколько глухих переулков, очутилась перед хилой, притаившейся во мраке избенкой. Дощатые ставни прикрыты, но сквозь большие щели льется неяркий свет от керосиновой лампы. Значит, Манька дома. Да и где ей быть в такую пору?
Вера забежала во двор, стукнула в ставень, перепоясанный толстым болтом.
- Маня, это я, Вера. В гости к тебе. Открой...
Сквозь широкую щелку она видела, что за стеклом по ситцевой занавеске мелькнула тень. К окну вроде кто-то подошел и остановился.
- Мань, ты чего? Ты слышишь меня?
Молчание. Только тень колыхнулась.
- Манька!
- Кто это? - послышался наконец голос Огородниковой.
- Да я же, Вера Инютина. Не узнаешь, что ли?
- Ну ладно... Сейчас я, - и тень с занавески исчезла.
Вера еще долго стояла у дверей на каменной плите, служившей крыльцом. В сенях послышались шаги, звякнул засов.
- Напугала-то, - сказала Огородникова, зевнув, запахивая пальтишко. - Что по ночам блукаешь?
Голос ее был вроде и незаспанный, недовольный только, но голова растрепана, из-под платка выбивалась прядь волос.
- Шла-шла да и зашла. Так, поболтать... А может, и переночую. Давно не виделись.
- Давно, - зевнула еще раз Манька. - Только нельзя ко мне.
- Почему?
- У меня уже есть ночевщик.
- Кто? - удивилась Вера, чуть даже отступила от дверей. - Да ты что? Или замуж вышла?
- Ночевщик, говорю. Сегодня - один, завтра другой, может, будет.
- Да как же ты так... Маня?
- А так... - усмехнулась она враждебно. - Это уж вам замуж выходить. А мне - так. Судьба такая... Когда у тебя свадьба-то с Семкой?
- Не знаю... Не скоро теперь, может... Война вон, какая свадьба. До окончания договорились...
- А-а... - равнодушно протянула Огородникова. - Ну ладно. Мне конца войны нечего ждать.
Она постояла еще молча.
- Ты извиняй меня уж... А заходи потом как-нибудь. Днем лучше...
И, не дождавшись ответа, захлопнула дверь.
"Вот так Манька! - удивлялась Вера, быстро шагая к дому. - Навстречу каждому парню краснела, а теперь... Да когда она свихнуться успела?!"
Дома, лежа в постели, она думала: что же ответить Алейникову через неделю? Согласна, мол? Нет, не годится так, сразу, себя тоже надо подать - не такая, мол, не очень-то и зарюсь, поглядеть еще надо, что да как, да смогу ли полюбить тебя. Но и тянуть особенно нельзя - они, старики, влюбчивы, да остывчивы.
С этим она и уснула.
* * * *
Через неделю она сидела возле Громотушкиных кустов, почти на том же месте, смотрела, как меркнет небо, и думала, что ей надо поколебаться немного в нерешительности, поплакать, потом изобразить, что в ней начинает просыпаться настоящее чувство, и дать согласие.
В темноте замаячила фигура Алейникова. Вера вскрикнула негромко и побежала в глубь зарослей.
- Вера!
Она продралась сквозь кусты и всякую мелкую поросль почти до самой Громотушки, остановилась.
- Я думал, не придешь, - проговорил Алейников, останавливаясь за ее спиной.
- Я тоже до сегодняшнего вечера думала, что не приду, - почти шепотом сказала она. - А вот - пришла зачем-то...
Она вышла из зарослей, побрела, опустив голову, степью, вдоль кромки Громотушкиных кустов. Алейников, бесшумно ступая, двигался рядом. Пройдя метров пятьсот, она повернула назад. И он повернул молча.
Так они ходили взад и вперед, пока Вера не устала.
- Не знаю я, Яков Николаевич, ничего не могу понять, - сказала она, останавливаясь. - Зачем вот я опять здесь? И вообще, что происходит со мной?
- Я же сказал, Вера, что не тороплю тебя, - ответил он. - Я, если ты ничего ко мне не почувствуешь, не сможешь почувствовать... я тебя, в общем, пойму и в обиде не буду. Какое я имею право? И, хотя мне будет трудно, что же поделаешь? Я понимаю - без любви замуж не выходят. Какая это будет жизнь?
Вера слушала его сбивчивую речь, и сердце ее туповато поколачивалось, в грудь начал заползать неприятный холодок. Ее встревожило и испугало не то, что он требовал от нее любви. Ей показалось, что он сегодня чуточку не такой, каким был неделю назад, а тем более в тот вечер, когда приходил к ним домой, что произошла в нем какая-то трудно уловимая перемена. Почудилось ей за его сбивчивой речью, за его словами, легонькая, как паутинка, нотка сомнения: зачем все это, нужно ли это? Что же с ним произошло в таком случае, думала Вера. Как ей вести себя, чтобы эта нотка сомнения, если она действительно появилась у него вдруг, исчезла? Нет уж, дудки, дорогой товарищ Алейников, раз клюнул, постараемся, чтобы не сорвался.
И она покачнулась, стала падать. Он подхватил ее за локоть, она уронила голову ему на плечо, зарыдала.
- Что ты... Не надо, - растерянно сказал он, держа ее за плечи. А она, по-прежнему рыдая, будто случайно ткнулась губами в его щеку. ("Ага, только что побрился..." - мелькнуло у нее.) И начала лихорадочно целовать его в щеки, в губы, куда попало, оседая вниз, словно ее не держали ноги. А он вскрикивал: "Вера, Вера..." - и крепко встряхивал ее за плечи, не давая упасть. Она, будто из последних сил, напряглась, откинула назад голову со сбившимся платком, уперлась кулаками ему в грудь, оторвалась он него и, шатаясь, побежала в село.
- Вера... - еще раз крикнул он уже вслед.
Она не оглянулась.
Ночь она не спала, глядела в темноту, на бледно мерцающие кроватные шарики, пытаясь представить, что делает сейчас Алейников, что думает о ней.
Утром она не взяла в рот ни крошки хлеба, вечером отказалась от ужина. И во вторую ночь она ни на секунду не сомкнула глаз. Спать ей очень хотелось: чтобы не уснуть, она даже не ложилась, а сидела на кровати, открывала окошко и подолгу дышала прохладным ночным воздухом. Под утро стало совсем тяжело, глаза закрывались сами собой. И она, чтоб не тревожить мать и Кольку, вылезла через окно, пошла через все село на берег Громотухи, поплескала там в лицо ледяной водой, потом сидела на какой-то перевернутой лодке, глядя, как далекое еще солнце разгоняет темень над Звенигорой, как проступают все отчетливее зареченские холмы и дали, как в верховьях реки начинают розоветь утренние туманы.
Завтракать она и на этот раз отказалась, буркнув матери:
- Не хочу.
- Что с тобой, в самом-то деле?! - уже не на шутку встревожилась Анфиса. Ты погляди, сама на себя не похожа.
- Ничего, - коротко ответила Вера, скрываясь в своей комнатушке.
Там глянула в зеркало и улыбнулась - она действительно не походила теперь сама на себя, осунулась за эти два дня, спала с лица, нос заострился, как после болезни, под провалившимися глазами были черные круги. "Очень даже хорошо!" - подумала она, к столу все же села, выпила стакан чаю с хлебом, надела туго облегающее платье и, не обращая внимания на встревоженную мать, пошла на работу.
За машинкой она почти спала. Кружилин, вызвавший ее после обеда в кабинет, попросил отпечатать какую-то сводку.
- Погоди, больна, что ли, ты?
- Да нет... Нет вроде.
- Ну, печатай. Это не срочно, если больная, ступай домой.
Она отпечатала с трудом половину сводки, потом резко схватила телефонную трубку и попросила Алейникова.
Вера часто обзванивала районных работников, собирая их к Кружилину на всякие совещания. Телефонистки шантарского коммутатора привыкли к этому, соединяли ее всегда быстро и четко. Поэтому не успела она произнести фамилию, как в трубке послышалось:
