Ицка пошел в каморку и налил полную коновку. Нес и боялся расплескать. Алексашка отпил. Дух захватило — ароматная, крепкая. Вытер ладонью усы.
— Ничего не осталось от города. Угли.
— Ай, ай, ай!
— Слушай, Ицка, говорят, где-то возле Стрешина стоят казаки. Не знаешь?
— Откуда я могу знать, где эти казаки, — пожал плечами корчмарь и заморгал ресницами. — Зачем тебе казаки? Тебе мало их было в Пиньске?
— Надобны, — Алексашка отпил брагу и зацмокал. — Для себя варишь вон какую, а продаешь…
— Болбочешь абы-что! Это один человек просил сделать… Совсем немножко.
— Так не слыхал?
— Зачем мне нужны твои казаки! — фыркнул Ицка. — Что у меня с ними за гешефт[28]? И так говорят, что жиды всюду лезут, так мне еще надо впутываться в дело с казаками!
— Может, мимоходом сдыхал?
— Не надо мне и мимоходом! — и, подумав немного, склонил голову набок. — Слушай, тут у меня остановился человек, купец пан Войцех Дубинский… Такой разумный человек. Так он тоже не знает. Но у него есть хурусник, или черт его знает, кто он. Если хочешь, могу спросить у купца.
— Спроси.
Ицка вытер передником руки, тяжело поднялся и толкнул коленом дверь, что вела в каморку. В каморке снова дверь. Первая отошла, и Алексашка прислушался. Разговор был тихий, но кое-что Алексашка услыхал. «Заходил в корчму, но жил у седельника…» — говорил Ицка. Голоса купца не услыхал. Корчмарь отвечал ему: «Наверно, надо, если ищет…» И снова долгая тишина. Наконец Ицка вышел. Он пожал плечами и развел руками.
— Сейчас выйдет сам.
Алексашка ожидал. Скрипнула дверь. Вышел купец, посмотрел на Алексашку и рассмеялся. Не удержался и Алексашка:
— Савелий!
Ицка заморгал глазами: какой Савелий, если он Войцех?..
— Чтоб вас обоих взяла холера… — и побежал в каморку за брагой.
2
В шатре у Гаркуши тесно. Сидят сотники Варивода, Семен Щербина, Чернущенко. Мыслями сотники разделились. Варивода супит брови, молчит. Семен Щербин ждет его слова и злится. А Варивода ждет последнее слово Гаркуши и чует сердцем, что атаман не поддержит Семеновы речи. Не выдержал Варивода:
— Горяч ты, Сенька!
— Ты не попрекай! — поджал губы Щербина. — Послушай, что казаки говорят.
— Раскудахтались, как куры! Чем недовольны? — Гаркуша надкусил яблоко. Оно было кислое. Атаман сморщился, швырнул яблоко за полог. — Говорите!
— Будто ты не знаешь, атаман, — понизил голос сотник. — Надоело людям по лесам прятаться.
— Неужто прячемся?
— Ты к слову не цепись. Казаки ждут, когда поведешь на Хлипень.
— Думаешь, возьмем город? — Варивода посмотрел из-под лба. — Вряд ли. Только казаков положим…
— Обложить бы надо, — настаивал Семен Щербина. — Такой думки и Чернущенко. Так, сотник?
Чернущенко завертелся от прямого вопроса.
— Войска в Хлипене вроде нет. Попробовать можно. Как атаман скажет…
Гаркуша молчал. Сидел, по-татарски подобрав под себя ноги, думал и слушал, о чем говорят казаки. Он верит, что черкасы обложат город и будут рубиться, не страшась смерти. Но будет ли прок от той сечи? Город немалый. Много в нем купечества и шляхетной знати, много работного люда. Полтораста лет назад Хлипень принадлежал Руси. Потом снова отошел к Речи. Быть не может, чтоб Радзивилл не держал город под надзором. Хлипень на перекрестке больших дорог. Гаркуша понимал: если пан гетман сразу не пошел на Хлипень, а держался правее, дорогами, то лишь потому, что надеялся на стражника литовского. Да, может статься, что Радзивилл повернет к Хлипеню, но Гаркуша все же не верит в это. Скорее пойдет навстречу Кричевскому, под Лоев. Знает и то Гаркуша, что в Хлипени много одежды и харчей. Об этом думать приходится — через месяц подуют холодные ветры, начнет подмораживать. Куда деваться загону? Казаки в лесу отсидеться могут: нароют землянок, костры жечь будут. А лошадям сено потребно. Лошадей надо уберечь от ледяного ветра. Да, в самый раз уйти на Украину, в теплый край. Тем более что утром специальный чауш, посланный полковником Максимом Гладким, принес весть. Скрывать ее от казаков больше нет смысла…
— Гетман Хмельницкий заключил перемирие с королем.
— Перемирие?!. — голос Щербины сорвался.
Варивода вскочил и хлопнул ладонями.
— Пидэм до жинок!..
— Значит, с Казимиром дружба?
В словах Щербины Гаркуша почувствовал железо.
— С дружбой еще погоди. И жинками тоже. Сперва пойдем под Хлипень.
Решение атамана было неожиданным и непонятным. Значит, об этом он думал в самом начале разговора и молчал. Варивода затеребил усы и хмыкнул.
— Будем рушить мир?
— А ты его заключал? — загоготал Чернущенко.
— Ни.
— Жинка твоя — сабля.
— Заладили: жинка да жинка! К бису жинку! — разозлился Варивода. — Я спрашиваю: как рушить мир?
В мыслях Гаркуша понимал, что именно теперь, когда заключено перемирие, здесь, на Белой Руси, надо сильнее щипать шановное панство. Пусть помнят: войско гетманово — одно дело, а чернь на Белой Руси свое слово держит. Кроме того, под Хлипень идти надо еще и затем, чтоб не обольщало себя панство победой и войско держало на виду.
— Будем брать город или нет — время покажет, — решил Гаркуша. — Скажите казакам, чтоб завтра с утра седлали коней. Ты, Варивода, не пекись за мир с панами. Пускай о том печется гетман Хмель. Земля княжества литовского — не Украина.
— Стой, атаман! — перебил Варивода. — Не ты ли говорил, что земля эта русская?
— Тем паче, — рассмеялся Гаркуша. — Будет царь Алексей Михайлович думать. Или не доверяешь ему? — Гаркуше показалось, что обиделся сотник. — Украина и Русь свои земли имеют, белорусцы — свои.
Семен Щербина слушал разговор, поглядывал то на Гаркушу, то на Вариводу, стараясь вникнуть в суть. Дивился, что горячо спорит Варивода.
— Какие у белорусцев земли? У них ни гетмана, ни своей рады нет.
— Потому и нет, что панской пятой придавлены. Придет час, выберут гетмана, и рада будет.
— Так, — согласился Щербина. — Татар меньше, а хана имеют и град главный — Бахчисарай.
— Тебя бы, атаман, в гетманы белорусцам. Пошел бы? — моргнул Варивода.
— Кто откажется от гетманства… — захохотал Гаркуша, держась за бока. — Если б избрали, пошел.
Ночью Гаркуша проснулся от шума дождя. Тяжелые капли барабанили в старый шатер. Уснуть не мог. Лежал и думал о разговоре с сотниками. Да, пожалуй, если б была у белорусцев своя рада, волей-неволей, а пришлось бы Речи Посполитой считаться с чернью и слать послов. Проще было бы говорить и с Московским государством. А так получается, что живут белорусцы на птичьих правах у себя в хатах, на своей земле, где родились. Эх, если б прислал сейчас гетман Хмель на Белую Русь пять загонов по тысячи сабель! Под Лоевом раскрошили бы пана Радзивилла и пошли на Оршу, Менеск и Полоцк. Собрали бы люд в Полоцке, избрали вече, избрали голову и подали бы челобитную царю Алексею Михайловичу, чтоб помог войском беречь покой в крае. Не сунулся б в Белую Русь Ян-Казимир: паны знают, что перемирие с Хмелем ненадолго. А жить с ляхами надлежит в мире и дружбе, как и всем державам между собой. Каждый свой хлеб ест и добывает его своими руками. Каждый свою веру имеет. Чинить обиды один народ другому не должен… — думал Гаркуша.
Атаман встал, вышел из шатра. Костры, прибитые дождем, погасли. Возле одного из костров, втянув голову под кунтуш, поеживался казак. Гаркуша наклонился.
— Ты, Алексашка?
— Я.
— Не спишь?
— Под дождем несладко спать, — Алексашка зевнул и, сев на корточки, начал шевелить погасшие полешки. Они дымили и шипели. Разворошил золу. В ней сверкнул тлеющий уголек. Начал раздувать его.
— Ты бабу покинул в Полоцке? — вдруг спросил Гаркуша.
— Какую бабу? — Алексашка поднял голову, не понимая, о чем спрашивает атаман.
— Жинку, детей?
— А-а, — Алексашка усмехнулся. — Нет… — и подумал: а чего это он спрашивает? Может, доведался про Устю? Никто о ней рассказать не мог.
