– Чем ты теперь заниматься будешь?
– Антиквариатом. Давид меня давно приглашал влиться в бизнес.
Оплот свободолюбивых Гольдбергов пал.
– Давай делом заниматься, раз пришёл. Давид мне муфель вчера подогнал со всеми причиндалами.
– Пробки не полетят?
– Не должны. Я спрашивал. Говорит, не сильно мощная печка на 1,8 киловатта, специально для двухфазной розетки, металлы в домашних условиях обрабатывать. Как думаешь, справимся?
– Тебе виднее, ты у нас мастер пули отливать.
Об этом хобби я узнал вчера от Давида Яковлевича, когда обсуждали под руководством Кутха охоту на уньрки.
Страстный коллекционер диковинных револьверов, Вадик был любителем бабахинга и давно освоил перезарядку стреляных гильз. В свете открывшихся знаний, мои ухищрения с экономией боезапаса к мокрому «Удару» показались дремучей наивностью. Если Вадик успешно изготавливал пули для своих «кольтов», что ему стоило снарядить укороченный патрон заурядного тридцать второго калибра! Впрочем, теперь я был рад, что задача упростилась. Это было довольно важным фактором в затеянном нами рисковом предприятии.
– Показывай, что принёс, – по-хозяйски распорядился Вадик, когда мы переместились на кухню, неопрятную, испещрённую следами работы с расплавленным металлом. Повсюду на полу, на столе и даже отчего-то на буфете виднелись подпалины. Кухней много и лениво пользовались и никогда не мыли.
На расчищенном от хлама древнем монументальном столе гордо возвышалась на кирпичах грязноватая электрическая лабораторная печь.
– Вот, всё нажитое непосильным трудом, – я достал из куртки увесистый брезентовый мешочек, дёрнул шнурок, распустил устьице и вывалил на берёзовую столешницу предметы из серебра.
Здесь было на что посмотреть не особенно взыскательному коллекционеру. Я принёс в жертву всякий хлам, раскопанный давным-давно, но так и не сбытый по причине убогого состояния. Серебряный лом стоит гроши, и я предпочёл оставить его себе, не ожидая извлечь уже никакой выгоды. Просто ради воспоминаний о счастливых днях, проведённых в поиске, о радости удачливого копателя, когда нет предела восторгу от пустяковой находки.
А теперь я хотел переплавить всё это в смертоносные слитки.
– Не густо, – Вадик с презрением разглядывал материальные доказательства моего кладоискательского успеха, для него они были всего лишь бесформенными кусочками почерневшего серебра. Сырьё для тигля.
– Сколько есть, – сухо ответил я.
– Придётся пару ложек добавить.
Вадик скрипнул ящиком дубового буфета, выложил на тёмные чайные ложечки.
– Остались от деда, – легкомысленно сообщил он. – Будем их рубить и добавлять по мере надобности, ложек много. Как ты думаешь, сгодятся ложки?
– Кутх сказал, что сгодится любое серебро.
– Тогда держи, – Вадик присел на корточки, раскрыл нижние дверцы буфета и стал подавать инструмент. У него там хранилось оборудования на целую мастерскую. – Надо было Давида растрясти, у него этого серебра вагон.
– Спрашивали вчера, сказал, что накануне запродал большую партию.
– Это он тебе так говорит, – Вадик хихикнул. – А мне сказал, что ты принесёшь.
Первым делом мы постелили на стол толстый асбестовый лист. Гольдберг водрузил на него тяжёлый керамический стакан с широкой закраиной – тигель. Выложил специальные щипцы.
– Сделаем первую плавку с твоим материалом, а потом по мере надобности ложек настрижём, – решил он, включая муфельную печь. – Засыпай.
Я побросал свои находки в стакан. Вадик поставил тигель в печь, закрыл массивную дверцу.
– Серебро плавится при девятистах шестидесяти градусах, у нас тут максимум тысяча сто, – сказал он, выставляя температуру. – Пускай раскочегарится, а мы пока чаю попьём. Или тебе кофе?
– Кофе.
Вадик заварил в алюминиевой кофеварке что-то довольно вкусное из диковинного красного пакета с африканскими масками. Мы сели пить кофе с пирожными-корзиночками, дожидавшимися своего часа в холодильнике. Чтобы не возиться с уборкой, расставили посуду прямо на асбестовом листе возле гудящей муфельной печи и принялись кофейничать.
– Как твоя рука? – спросил я из вежливости.
– Нормально. Побаливает немного.
– М-да, съездили в экспедицию… – я понял, что разговор свернул не в ту степь, и попытался исправить: – Вообще-то клады не так ищут. Всё гораздо более занудно и мирно протекает. Да и не находят ничего, как правило, только деньги и время впустую тратят.
– Мне до сих пор кошмары снятся, – признался Вадик и взгляд его остекленел. – Спишь и думаешь, выбрался я в Питер или до сих пор по тайге бегаю? Понимаешь, что спишь, но продолжаешь гадать. Всё равно монстров боишься, а ещё просто так страх ночью нападает. Бывает это с тобой?
– Редко. В смысле, сны про Усть-Марью не снятся. А страх во сне бывает, это нормально. Лежишь не так или в комнате душно…
– Ага, конечно, – Вадик кивнул, оскалился и замер, погрузившись в свои воспоминания. Держал в себе что-то, не верил мне, но и спорить не хотел. Должно быть, двоюродный братец с супругой задушил своими задушевными разговорами.
– Забей, Вадик, – с проникновенной лёгкостью изрёк я и добавил загробным голосом: – Не тот мертвец, что в кухне на столе лежит, а тот мертвец, что в поле за тобой бежит.
– А?! – встрепенулся Вадик, оказывается, он всё слышал. – Это ты о чём?
– Это я о Лепяго, из-за которого мы здесь собрались. Меня каждую ночь караулит упырь, причём, не во сне, а на самом что ни на есть наяву, и то я не расстраиваюсь. Видишь, сижу перед тобой бодр и весел, даже аппетит не пропал, беру вкусную корзиночку и – ам!
Вадик по-хорошему улыбнулся и оставил мысли о своих кошмарах. Хотя бы на время.
– До сих пор не могу поверить, что это был не дурной сон! – тряхнул он головой. – Звери, жуть пещерная! От одного медведя можно в штаны наложить.
– Радуйся, что нас там не встретил самый страшный зверь.
– Какой же?
– Чёрный песец.
– Да он нас почти встретил. Я больше всего испугался, когда нас омоновцы арестовали.
– Собровцы, Вадик. Это были собровцы. Хотя тоже радости мало.
– Радости было хоть отбавляй. Помнишь, как ты меня на себе тащил?
– А помнишь, как мы под арестом на полу лежали и через щель со Славой переговаривались?
– Конечно, – рассмеялся Вадик. – Такое разве забудешь! А помнишь, как мы из пещеры в грозу драпали и потом в развалинах ночевали, промокли до нитки и у печки сушились?
– Ясен пень! А ночёвку в старой часовне помнишь?
– А как мы вертолёт захватили?
– А как в Усть-Марью за новой машиной ездили, а нам зимогор попался?
– Да… А ведь мы неплохо тогда пожили, – с тоской произнёс Вадик. – Страшно было, голодали и ранило меня, а ведь я бы опять поехал. Интересно было.
– Ещё ничего не кончилось, – утешил я. – Предстоит охота на Лепяго.
– На Лепяго… – вздохнул Вадик. – Жаль, что меня с вами не будет.
– Почему?
– Да ты не звал.
– Ну так пошли. Или тебе приглашение на бристольском картоне прислать? Почему не будет? Будет! Присоединяйся. Нас и так мало – я, Слава и Кутх. Ты точно не будешь лишним. Или тебе разрешение старших нужно?
– Да ну его в болото, – решился Вадик. – Я с вами!
«Поздравляю! – подумал я, отрадно было наблюдать за его эволюцией. – Ты в самом деле окуклился, чтобы после удивительных метаморфоз превратиться из личинки в человека. Если так дальше пойдёт, глядишь, скоро вылупишься.»
– Замётано! – сказал я. – Что у нас с печкой?
– Греется. Убирай посуду, займёмся железом.
Пока я переставлял чашки и блюдца в раковину, Вадик присел на корточки возле буфета и углубился в изучение недр.
– Какую форму достаём? Мне-то всё равно, что за патроны снаряжать.
– Давай прикинем, какие у тебя из револьверов лучше?
– У меня все хорошие. Нам для охоты нужно что-нибудь убойное, правильно?
– «Удар» самый убойный, – сказал я.
– Как скажешь. Только лягается он у тебя! – Вадик вытянул что-то с длинными деревянными ручками, похожее на пыточные щипцы. – Держи пулелейку на тридцать второй охотничий.
– Что ещё у тебя есть?
– «Уэбли» есть сорок пятого калибра. «Наган»…
– «Наган» – семь-шестьдесят два миллиметра, слабоват будет.
– Есть новодельный «Кольт Нэви» тридцать шестого калибра, капсюльный, на дымном порохе. Не кривись, шучу. Ещё есть «Кольт Полис-Питон»… Хотя нет, он тоже слабоват, тебе надо чтобы слона валило.
– Да, желательно, – меня передёрнуло при воспоминании о когтистой лапе, крепко хватающей за рукав. – И я лучше бы два ствола с собой взял. Возможности перезаряжать не будет.
– Русский «Смит-и-Вессон» есть тысяча восьмисот восьмидесятого года полицейский, сорок четвёртого калибра.
– Вот давай этим и ограничимся: «Ударом», «Уэбли» и «Смит-и-Вессоном». Я его для подстраховки возьму. Если только в руках не взорвётся.
– Да он вообще как новый! Ну, не новый, ВОХР из него стрелял, а так нормальный. Револьверы вообще штука крепкая. Вот, принимай форму.
