Зазвонил телефон, но генерал почему-то не поднял трубку. Вместо этого он взял пульт глобализатора и нажал кнопку.
Экран почти незаметно замерцал, силясь показать то, что показать невозможно — непроглядный мрак. Вот картинка посветлела и прояснилась до глубоких сумерек… вот снова мрак… вот какая-то искра, оставившая длинный извилистый след на флюоресцирующем покрытии… еще одна. Похоже, камера панорамировала в поисках этих искр… но искр было слишком мало. Между тем голос комментатора гремел в полную силу:
— Тьма!.. тьма!.. тьма захлестывает Маскав! Незабываемое зрелище! Да, наверное, нас уже никто не слышит! Но если еще…
Выругавшись, Балабука раздраженно махнул пультом, и глобализатор снова выключился.
Телефон звонил не переставая. При начале каждой новой серии звонков генерал поднимал брови и задумчиво посматривал на аппарат.
Потоптавшись, но так и не взяв трубку, он на цыпочках подошел к двери кабинета, осторожно приоткрыл и прислушался.
Снизу, скрадываемые сложной системой коридоров, переходов, галерей, доносились гул и вой… и треск… и грохот… и запах дыма.
Генерал взглянул на часы и, похоже, на что-то решился.
Как только телефон в очередной раз ненадолго замолк, Балабука снял трубку и быстро набрал номер.
— Фируза, — негромко сказал он через несколько секунд. — Это я. Ты не спишь? Хорошо… Ага… Ну хорошо… понял. Да. Ну отлично. Замечательно. Да что ты? Какой сорванец!.. Конечно. Да. Ну еще бы… Дорогая… Ага. Разумеется, нет. Дорогая… ага… конечно. Дорогая… дорогая, послушай меня. Как я и предполагал… при чем тут?.. глупости. Как я… да послушай же! Как я… ты мне дашь сказать? Короче говоря, началось, и началось в самом худшем варианте. Поэтому разбуди детей… Что? Нет. Послушай меня, милая. Разбуди детей… что? Лучше им не выспаться, чем… Послушай же!.. что? Я немедленно еду, да. Просто не знаю, когда появлюсь. Поэтому пока меня нет… обязательно, да… пока меня нет… ну конечно же… пока меня нет… как ты могла подумать?.. пока меня нет… ну что ты!.. пока меня нет… что за глупости?.. пока меня нет… дура, ты заткнешься наконец?! Молчи и слушай! Ты будишь детей, — орал генерал, багровея. — Одеваешь их! Тепло одеваешь! Да, и в шапки! Как можно более тепло!.. Мне плевать, что ты думаешь про октябрь! За октябрем придет ноябрь! Потом декабрь!.. Берешь все зимние вещи!.. Да, все! Все-е-е-е! Да, в несколько сумок! Сколько получится!.. Значит, десять! А сто — значит, сто!.. И мою дубленку!.. Что значит — орать?! Ты понимаешь, о чем речь? На фонаре хочешь висеть, корова?! Хочешь, чтобы Лолочку всемером?! Вдесятером хочешь?! Ма-а-а-алча-а-а-ать!.. Что почему?! Я тебе вчера все подробно рассказывал, идиотка!.. Одеваешь как можно теплей! Ключ от сейфа в нижнем правом ящике моего стола. Из сейфа берешь все! Да, и карточки. Главное, не забудь разрешение! Ты слышишь? Помнишь, я тебе показывал бумагу? Разрешение для проезда в Гумкрай! Ну, с печатями! Вспомнила? Слава богу… так вот не забудь его, не забудь! Оно нам в шестьсот таньга обошлось… да, да, в шестьсот!.. а зачем тебе это было знать?.. поняла? Не забудь, христом-богом тебя прошу, родная! Без него мы никуда не доедем. Понятно? Хорошо… Деньги и ценности — в сумку. Нет, не в сумку… в колготки! Ты поняла? Что — почему? Потому что вырвут у тебя сумку, дура, не успеешь оглянуться, — а потом что?.. Квартиру закрыть на все замки! Что — без толку? Не твое дело! И на Савеловский!.. Мобиль бросишь на стоянке. Неважно. Билеты до Краснореченска. Именно до Краснореченска! Да, и на меня!.. Что?.. Сам знаю, что Гумкрай!.. Что?.. Заткнись, кретинка! Тут такое сейчас начнется, что Гумкрай покажется тебе раем! Небо с овчинку тебе покажется, дура! Ты должна быть у поезда не позже половины шестого! Не позже, слышишь?! Если я не догоню вас на вокзале — не тяни резину, сажай детей и отваливай. Я найду вас… Ну не плачь… очень прошу. Не плачь, пожалуйста. Я найду тебя… да, конечно… целую тебя… родная, не плачь… все, все… не теряй времени… я постараюсь… прощай.
Как только трубка упала на рычаг, телефон снова зазвонил.
Не обращая на него внимания, генерал начал торопливо разоблачаться. Оставшись в исподнем, он открыл гардеробный шкаф и стал перебирать плечики в поисках сорочки. Сорочки не было. Прикинув, не надеть ли пиджак прямо поверх майки, он в конце концов взял ту, что только что снял — форменную мамелюкскую рубаху: темно-синюю, с золотым шитьем на обоих нагрудных карманах, брошенную им на кресло и уже источавшую запах остывшего пота, — и снова натянул ее, шипя и уродуя пальцы на узких, еще не разношенных петлях. Затем пришла очередь брюк. Галстуков было два — рыжий с петухами, гавайский, и бордовый, с сиреневой молнией. Посмотревшись в зеркало, генерал остановился на гавайском. Обувшись в светло-коричневые туфли с пряжечками и надев пиджак, он расстегнул кобуру (портупея тоже валялась в кресле) вынул скорчер, проверил заряд и сунул сбоку за ремень. Портупею скомкал и бросил в шкаф, равно как и форменные брюки и китель. Застегнув пиджак на все пуговицы и еще раз оглядевшись, Балабука подмигнул своему отражению. Потом пробормотал: «Ну, с богом!..» и размашисто перекрестился.
Покинув кабинет и перейдя по восьмой галерее в четвертый блок, Балабука миновал длинный и плохо освещенный коридор между холлами седьмого и шестого подблоков, спустился на два подэтажа по узкой задымленной лестнице, пробрался темным противопожарным переходом, едва не переломав ноги на валявшихся здесь громоздких железках — должно быть, деталях лифтового оборудования, — и неожиданно для себя обнаружил, что дверь, ведущая в вестибюль восьмого этажа шестого подблока, заперта.
Балабука выругался. По логике вещей, ему следовало вернуться к лестнице, спуститься еще на два подэтажа, затем пройти аналогичным коридором и в конце концов попасть, если соответствующая дверь окажется открытой, в вестибюль седьмого этажа шестого подблока.
Вместо всего этого Балабука без долгих раздумий вынул из-за пояса скорчер и пальнул в замок.
В момент вспышки ему послышался какой-то вскрик. Насторожившись, он несколько секунд прислушивался. Звук не повторился. Перехватив скорчер, он пинком распахнул дверь и увидел женщину, прижавшуюся к стене и, по всей видимости, испуганную его выстрелом.
— Прошу прощения, — сказал Балабука, озираясь.
Вестибюль был пуст. Позолота орнаментов казалась значительно более тусклой, чем обычно — наверное, из-за дыма.
— Скажите, как мне попасть на второй этаж? — торопливо спросила женщина.
— Не знаю, — буркнул генерал. В его планы не входило привлекать к себе даже маломальское внимание, поэтому он не собирался ни обзаводиться спутницами, ни давать какие-либо советы. Он хотел лишь добраться до вокзала, и не знал, сколько времени на это потребуется.
Балабука сунул скорчер за ремень и одернул пиджак, намереваясь двинуться в противоположный конец вестибюля.
Однако в эту секунду ему пришло в голову, что, пожалуй, он не прав: одинокий мужчина в коридорах «Маскавской Мекки» привлекает к себе больше внимания, чем тот, кто идет под руку с женщиной. Кто шатается по «Маскавской Мекке» в одиночку? Обслуга. Охрана. Да еще разве что какие-нибудь извращенцы.
— Зачем вам на второй? — спросил Балабука.
— В Письменный зал, — сказала Настя и закашлялась. — На кисмет-лотерею.
— Сдурели совсем, — проворчал генерал. У него тоже слезились глаза. Какая к аллаху кисмет-лотерея? Не видите, что делается? Бежать отсюда надо… если получится. Слышите, шарашат?
— У меня муж там, — сказала Настя. — Я должна его найти.
— Дело ваше, — отрывисто сказал Балабука. — Это туда. Возьмите под руку. Так лучше.
Она послушалась. Рука этого палящего по замкам господина в сером костюме внушала доверие — она оказалась плотной, как боксерская груша. Или мешок с песком.
— Я в лифте застряла, — пожаловалась Настя.
— Да ну? — машинально отреагировал генерал. Они уже шагали по широкой лестнице центрального подблока, и он обеспокоенно прислушивался к гулу, долетавшему снизу.
— Ну да… когда свет выключили. Думала, не выберусь. А потом он пополз-пополз — и двери открылись.
— Аварийное питание, — рассеянно сказал Балабука. — Предусмотрено… Значит, так. Мы сейчас на четвертом. Слышите? — кажется, это со второго.
Снизу доносился разноголосый вой и грохот. Время от времени что-то пронзительно скрежетало.
— Не бойтесь, — буркнул Балабука и плотнее прижал ее локоть.
* * *
Стрельчатые, в три человеческих роста, красного дерева двери Письменного зала протяжно гудели под ударами. Обе их створки сверкали кованой вязью имен трехсот тринадцати посланников Божиих.
Колотили чем придется, и с остервенением, но там, где размозженная плоть древесины отлетала, проглядывала сталь.
Поначалу-то, при сборах, Фаридке трубы не досталось. Фитиль и скомандовал — хлипкий, мол, пока так иди, с голыми руками, а железку пусть кто поздоровее берет; Фаридка его, понятное дело, обматерил, а что толку? так и пошел, как на прогулку. Хорошо, Витьку Царапа пеньки у портала загасили — Фаридка, не будь дурак, и подобрал с мостовой. Царап-то, конечно, здоровее, ему железка в самый раз… да что ж поделать, если прямо в лоб из шокергана?.. Теперь Фаридка отчаянно молотил по двери своим орудием, и при каждом ударе его тонкокостное тело болезненно содрогалось.
