Все случившееся упрочило в ней решимость освободиться от опеки родни; лучшим – и чуть ли не единственным для девушки из ортодоксальной еврейской семьи – способом было замужество. Ида тут же нашла подходящую кандидатуру, против которой родственники не могли возражать: избранником Иды стал ее двоюродный брат Владимир Горвиц, сын опекавшей ее тетки. Правда, брак их продолжался недолго – сразу же после медового месяца молодожены расстались навсегда. Развод был оформлен так же быстро, как и брак. Ида, оставив бывшему мужу определенное содержание, постаралась больше никогда не вспоминать о своем полуфиктивном браке, хотя с Владимиром они остались друзьями. Теперь Ида, разведенная и богатая, была свободна и могла полностью распоряжаться собой. И она вернулась к своей идее стать трагической актрисой.
Она задумала на свои средства поставить трагедию Софокла «Антигона» и сыграть в ней главную роль. В исполнении этой дерзкой идеи ей помог случай. На светском рауте она познакомилась с известным театральным художником и декоратором Львом Бакстом, который сразу и навсегда был покорен энергией и обаянием Иды. «Это существо мифическое… Как похожа она на тюльпан, дерзкий и ослепительный. Сама гордыня и сеет вокруг себя гордыню», – говорил он. Он восхищался Идой и как женщиной, и как актрисой всю свою жизнь, но их отношения никогда не переходили границы платоники.
Бакст согласился оформить «Антигону», а это немало значило для спектакля никому не известных актеров. Премьера состоялась в апреле 1904 года. Пресса едва заметила спектакль, но это не охладило пыл Иды. Она твердо решила покорить сцену.
По правде говоря, данных у нее для этого было крайне мало. Голос у Иды был глухой и слабый, декламировала она из рук вон плохо: очень манерно, истерично, с излишним пафосом. Внешность ее тоже не соответствовала тогдашним канонам красоты: невероятно худая, плоскогрудая, угловатая, с чересчур крупным ртом и вытянутыми к вискам глазами. И это в то время, когда в моде были пухлые, мягкие, большеглазые красавицы эпохи модерна. Но Ида столь искренне считала себя красавицей, что через некоторое время в это поверили все, кто ее видел…
Одна из ее современниц вспоминала, что «лицо Иды Рубинштейн было такой безусловной изумляющей красоты, что кругом все лица вмиг становились кривыми, мясными, расплывшимися». Другой знакомый писал: «Овал лица как бы начертанный образ без единой помарки счастливым росчерком чьего-то легкого пера; благородная кость носа! И лицо матовое, без румянца, с копною черных кудрей позади. Современная фигура, а лицо – некоей древней эпохи…» И Ида прекрасно сознавала и силу своей необычной красоты, и ее влияние на окружающих…
После «Антигоны» она обошла все крупнейшие театры обеих столиц, предлагая свои услуги в качестве актрисы, и везде она производила фурор одним своим появлением. Великая Вера Пашенная вспоминала, как в августе 1904 года встретила Иду в Малом театре: та проплыла мимо в пунцовом платье с длинным шлейфом, вся в кружевах: «Меня поразила прическа с пышным напуском на лоб. Онемев, я вдруг подумала про себя, что я совершенно неприлично одета и очень нехороша собой…» Экзотическую красавицу заметил сам Константин Сергеевич Станиславский, приглашал ее в свой прославленный Художественный театр, считавшийся тогда самым модным и передовым. Но Ида отказалась: как с обидой писал сам Станиславский, «звал же я ее учиться как следует, но она нашла мой театр устаревшим».
Некоторое время она занималась у известного актера и педагога Александра Павловича Ленского, который с гордостью говорил: «Моя новая ученица – будущая Сара Бернар!» В конце концов Ида согласилась на предложение поступить в театр Веры Комиссаржевской, где ей предназначалась главная роль в спектакле по скандальной пьесе Оскара Уайльда «Саломея». Своей библейской внешностью она как никто подходила для этой роли. Готовясь к спектаклю, Ида занималась с такими прославленными режиссерами, как Александр Санин и Всеволод Мейерхольд. Актер театра Александр Мгебров вспоминал, что Ида «ежедневно приезжала в театр, молча выходила из роскошной кареты в совершенно фантастических и роскошных одеяниях, с лицом буквально наштукатуренным, на котором нарисованы были, как стрелы, иссиня-черные брови, такие же ресницы и пунцовые, как коралл, губы; молча входила в театр, не здороваясь ни с кем, садилась в глубине зрительного зала во время репетиций и молча же возвращалась в карету».
В 1907 году спектакль был почти готов, когда вмешались черносотенный «Союз русского народа» и Святейший Синод. Пьеса была признана аморальной, а ее постановка запрещена. Вместе с «Саломеей» прекратил свое существование и сам театр Комиссаржевской.
Но Иде так понравилась идея быть первой русской Саломеей – персонаж, как бы это сейчас назвали, культовый для эстетики модерна, – что она все же решилась выступить в этой роли, хотя и не в полноценном спектакле. Центром постановки в театре Комиссаржевской должен был стать «Танец семи покрывал», на музыку, специально для спектакля написанную Александром Глазуновым, и Ида решила разучить и исполнить его самостоятельно. Правда, работа у нее не пошла. И тогда Ида обратилась к танцовщику и балетмейстеру Мариинского театра Михаилу Фокину, который уже начал приобретать известность как приверженец новых течений в хореографии.
Ида Рубинштейн в балете «Саломея», 1912 г.
Сначала Фокин отнесся к просьбам Иды с большим сомнением: не имеющая никакой хореографической подготовки, никаких данных для балета великовозрастная девица требует поставить для нее сложнейший номер! Но Ида смогла заинтересовать его: как писал Фокин, «тонкая, высокая, красивая, она представляла интересный материал, из которого я надеялся слепить особенный сценический образ».
Вслед за Фокиным летом 1908 года Ида уехала в Швейцарию, где в тихом пансионе началась работа над танцем. Долгие месяцы упорнейшего труда – и экзотичный танец, полный эротизма и чувственности, был готов. Премьера предполагалась в парижском мюзик-холле «Олимпия», но потом была перенесена в Россию.
Первое исполнение «Танца семи покрывал» состоялось 20 декабря 1908 года на сцене Петербургской консерватории. Скандальные слухи, уже ходившие вокруг предполагаемого танца, собрали в зале невероятное количество народу. Ида танцевала, сбрасывая одно за другим все семь покрывал, – и в итоге на ней остались лишь крупные, в несколько рядов, бусы… Зал замер, затем разразился невероятной овацией. Газета «Речь» писала: «…на бурные вызовы публики половина танца была повторена… сколько пленительной страсти… эта истома страсти, выливающаяся в тягучее движение тела…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
