возвращаюсь к похоронам. Люси стояла на подиуме, ее гитара отчаянно дрожала в руках. Слезы текли по ее белому как мел лицу. Голос дрожал, она едва держалась под тяжестью горя.
Она рассыпалась в извинениях, когда, спотыкаясь, спустилась по ступенькам, кинула гитару и бросилась в объятия матери.
Она произнесла всего четыре слова.
Я притягиваю ее к себе и нежно обхватываю лицо ладонями. Сегодня на ее щеках красуется румянец, а глаза горят решительностью. Я не сомневаюсь, что она справится с этим.
– Просто представь, что ты стоишь на сцене в винном баре. Ты окутана сиянием гирлянд и полна решимости, – говорю я ей, целуя в лоб. – Такая красивая, такая сильная. Ты покорила меня. Ты очаровываешь каждого, кто слышит твое пение. – Я снова целую ее, и последние слова заглушаются в ее волосах: – Сегодня ты просто поешь для нее. Пой для Эммы. Больше никого не существует.
Держась за мою рубашку, она прижимается ко мне.
– Спасибо.
Я наклоняюсь к ней и одариваю легким поцелуем, затем прижимаюсь носом к ее нижней губе и, слегка надавливая на челюсть, языком проскальзываю в рот. Она такая чувственная и сладкая. Ее тело расслабляется, пока она растворяется в поцелуе и скользит руками по моим бицепсам, крепко сжимая их.
Я отстраняюсь и, глядя прямо в глаза, откидываю ее волосы назад.
– Пой как ангел. – Улыбка озаряет лицо Люси ярче, чем фонарики, готовящиеся к запуску.
Она благодарно кивает и тянется ко мне для еще одного поцелуя, после чего Фарра уводит ее прочь. Люси вприпрыжку пересекает двор и, схватив гитару, крепко прижимает маму к себе. И тут я вздрагиваю, когда кто-то подходит ко мне сзади.
Данте, к моему удивлению, обнимает меня за плечи, а Ике и Кенни следуют за ним. Я без особого энтузиазма пригласил ребят перед уходом с работы, но не думал, что они действительно придут. Я не думал, что мы… так близки.
– Как ты держишься, босс? – спрашивает он, хлопая меня по спине, после чего садится рядом, засунув руки в карманы брюк. – Я почти не узнал тебя, если бы не этот вечно хмурый взгляд.
Я выдавливаю из себя смешок.
– Не думал, что вы, придурки, придете.
– А почему, черт возьми, мы не должны были прийти?
Ответ застревает у меня в горле, а затем я выдыхаю.
У меня нет ответа.
Я перевожу взгляд с Данте на Ике и на Кенни – все трое здесь, все поддерживают меня.
Они делают то, что делают друзья.
Может, я был не прав, что все это время насмехался над их заявлениями о дружбе. Может, я был слишком слеп и просто не мог поверить, что кто-то искренне заботится обо мне.
Данте в знак приветствия поднимает кружку с пивом и делает большой глоток, а Кенни пододвигает ко мне чашку кофе. Я тянусь за ним, кивая в знак благодарности. Ике прижимается ко мне плечом, и в этом нет ни напряжения, ни странности. Все кажется правильным.
Так и должно быть.
Они жмутся ко мне, пока Люси, перебирая струны гитары, подходит к микрофону, установленному под высоким кленом. Она делает сердечное заявление, изливая слова благодарности.
Все замолкают, склонив головы в ожидании и приобняв любимого человека, стоящего рядом.
А затем она начинает петь.
If I Die Young.
Пока Люси сидит на высоком табурете под кленом, ее глаза остаются закрытыми, а поза напряженной. Ее голос срывается на первых четырех словах, но она быстро приходит в себя, когда сжимает гитару так, словно она – спасительное одеяло. Успокаивающее объятие.
Она поет песню от начала до конца, произнося слова с силой и уверенностью. Как я и предполагал. Она плачет, но эти слезы не душат ее. Они не отвлекают от того, что она хочет сказать.
Раздаются хлопки, когда последняя нота затихает в тишине поздней весенней ночи. Люси смотрит прямо на меня, с гордостью держа гитару высоко над головой и издавая сдавленный всхлип облегчения.
Я поднимаю руки, точно так же, как на баскетбольной площадке много лет назад, когда мяч со свистом пролетал через сетку и две мои любимые девочки с радостным визгом прыгали с трибун.
Победный бросок.
Победа.
Я перевожу взгляд с Люси на свою маму: она стоит по другую сторону усаженного апельсиновыми деревьями двора. Мама улыбается мне сквозь слезы, а затем кивает. Я не могу понять, что это значит, тем не менее принимаю этот жест.
У нас все будет хорошо.
Может, не сегодня, может, не завтра, но когда-нибудь.
Я улыбаюсь в ответ.
После этого направляюсь к Люси через лужайку и, взяв ее за руку, веду к ряду горящих фонариков. Мы берем по одному себе, и толпа повторяет за нами. Через секунду все поднимают их к небу. А на счет «три» мы с Люси обмениваемся нежными взглядами и отпускаем их.
Они поднимаются все выше и выше, плывут и покачиваются. Люси сжимает мою руку, а затем бросается в объятия своей матери точно так же, как в тот унылый дождливый день десять лет назад. Воспоминание на мгновение завладевает мной, прежде чем что-то еще привлекает мое внимание.
Сначала я думаю, что это фонарь, но вдруг краем глаза замечаю крошечный луч света. Когда я поворачиваю голову влево, то начинаю моргать в замешательстве.
Это не фонарь. Это… светлячок.
У меня перехватывает дыхание, потому что на дворе все еще май. Я никогда не видел светлячков раньше июня.
И он один.
Он порхает ко мне, мерцая среди моря фонарей. Один маленький светлячок освещает небо. Инстинктивно я поднимаю указательный палец, моя грудь сжимается, а сердце бешено колотится под ребрами.
Я почти задыхаюсь, когда он садится на меня.
Возможно, я действительно задыхаюсь.
Я издаю звук, в котором отражаются радость и горе, удивление и неверие.
Светлячок скользит по ладони, хлопая крылышками, а нижняя часть его брюшка сияет, как светило. Он не задерживается надолго, его крошечные ножки щекочут мой палец. Моя рука дрожит от чувства, которое я не могу выразить словами. Мой пульс учащается, кровь бурлит, но тело замирает, а ошеломленные глаза устремляются на насекомое, которое вспыхивает еще раз, словно в знак прощания.
Затем он улетает.
Я смотрю, как светлячок исчезает в небе, сливаясь с фонарями, взмывающими к бесконечному звездному небу.
По моей щеке скатывается слеза.
Одна слеза. Один маленький светлячок.
Я бросаю взгляд на Люси, но ее затуманенные и залитые лунным светом глаза устремлены в небо. Она крепко обнимает свою маму.
Похоже, Люси ничего не видела, не
