— Но кто знает мой дом лучше, чем он? — спросила Анна с видом оскорбленной невинности. — У него есть запасные ключи, и он оставался здесь, в доме Йорков, и прибыл в Грэфтон, когда мы уже собрались уезжать оттуда. И ты знаешь, он ревнует тебя ко мне.
Генрих сухо рассмеялся.
— Он трудится над тем, чтобы прийти к соглашению о браке с французской принцессой. В этом смысле он может рассматривать твое присутствие как помеху его планам. Но то, что ты говоришь, немыслимо. Подумай только, человек, стоящий так высоко…
— А разве Уолси всегда стоял так высоко? — начала наступление Анна.
Машинально король взял со стола свой написанный по-латыни трактат о разводе, но в сердцах бросил его обратно.
— Старая история! Во всяком случае, его родители не были грабителями с большой дороги. Они честно трудились, разводили скот и нашли средства, чтобы послать сына учиться в Оксфорд. Ты относишься к нему предвзято с тех пор, как он поставил на место этого нахального щенка Нортамберленда! Но он сделал так по моему приказанию!
Анна всегда старалась обойти этот вопрос, промолчала она и сейчас, но загнанная вглубь ревность стареющего короля только распалилась от упрямого молчания Анны.
— Ты слишком доверяешь сплетням всех этих молодых щеголей, которые вертятся вокруг тебя, — раздраженно проговорил он.
— По крайней мере, все они из хороших семей, — дерзко ответила Анна. — И мне приятно находиться в их компании.
Она знала, чем уколоть Генриха Тюдора.
Его лицо вспыхнуло, но ее дерзость, дерзость красивой и страстно любимой им женщины, была так нова и непривычна, что он терялся, не зная, как поступить. Анна была особенно прекрасна сегодня… Быть может, если ему удастся успокоить ее, она станет добрее к нему…
— Но зачем кардиналу понадобилось совершать такой гнусный поступок? — спросил он мягко.
Уловив его изменившееся настроение, она быстро подошла к нему, нежная, беззащитная…
— О, Генри, Генри, можно ли понять этого человека? Разве сделал он что-нибудь для того, чтобы мы с тобой были счастливы? Да и чем он отличается от остальных смертных? По-моему, он никогда не отказывал себе ни в каких земных удовольствиях, а ведь он — слуга Божий.
Будучи близким другом Уолси, Генри не имел никакого желания вдаваться в вопрос о любви кардинала к земным удовольствиям.
— Он был хорошим лорд-канцлером, — уже менее уверенно заметил Генрих.
— Да, и лучше всего у него получалось подписывать смертные приговоры! — зло рассмеялась Анна. — Ты, надеюсь, понимаешь, твоим другом не может быть человек, который, как уличный воришка, был посажен в колодки!
Генрих, собиравшийся снять нагар с оплывшей свечи, остановился и в недоумении взглянул на нее.
— В колодки?
— Да, за пьянство.
Не видя, что он делает, Генрих положил серебряные щипцы на украшенные чудесными рисунками рукописи и медленно подошел к ней.
— Что ты сказала? — В его голосе слышалась еле сдерживаемая ярость.
Но Анна не отступила. Она знала, что выглядит неотразимо прекрасной сегодня, и чувствовала себя уверенной.
— Когда он был еще простым приходским священником — в Лимингтоне, в графстве Сомерсет, он однажды так напился на сельской ярмарке, что его задержали и посадили в колодки.
Анна сидела, а король стоял, возвышаясь над ней, и его массивная фигура отбрасывала на стену огромную уродливую тень. Он изо всех сил старался сдерживать гнев, чтобы не ударить ее.
— Ты, должно быть, сошла с ума, если смеешь говорить такие вещи, — прорычал он, став вдруг слепым к ее красоте.
Анна бесстрашно рассмеялась.
— Спроси у сэра Эмиаса Пулета, если не веришь мне, — предложила она и стала небрежно перелистывать страницы его трактата.
— Сэр Эмиас был там мировым судьей, — вспомнил Генрих, говоря больше с самим собой, чем с Анной.
В ответ Анна принялась тихонько напевать недавно услышанный веселый мотивчик.
— Эмиас Пулет. Прекрасный стрелок. У него были великолепные охотничьи угодья. Что еще? — напрягал память Генрих. — Не его ли несколько лет назад осудили за распространение ереси?
— Ну, конечно, судил-то его Уолси! — не поднимая головы от трактата, заметила Анна.
— Так почему же мне не сказали об этом?! — вдруг рявкнул разгневанный король. — Этот свинопас много лет сидит со мной за одним столом, на равных с твоим дядей и герцогом Саффолком!
Анна спокойно закрыла красиво оформленную книгу Генриха.
— Разве я не объясняла тебе много раз, что люди боятся говорить правду королям, особенно об их любимцах. Только те, кто истинно любят, скажут правду, Генри, только они.
Генрих взял ее за плечи и заставил посмотреть себе в глаза.
— Ты действительно веришь в то, что письма украл Томас Уолси?
— Человек с таким прошлым способен на все, — пожала плечами Анна.
— Я сейчас же пошлю за ним.
Меньше всего Анне хотелось встретиться сейчас с Уолси. В конце концов, она совсем не была уверена в том, что это он украл письма. Уолси мог легко оправдаться перед королем. Анна перехватила руку Генриха, потянувшуюся к колокольчику.
— Ты же понимаешь, если Уолси завладел твоими письмами, они в надежном месте, — поспешила она уверить его.
— Ты хочешь сказать, что он мог отослать их за границу?
— Вполне возможно. С Кампеджио.
Генрих побледнел и бессильно опустился в кресло.
— Отослал их в Рим? — с ужасом пробормотал он.
Он отчетливо представил себе собрание кардиналов. Они непременно сделают вид, что им до омерзения противно читать чужие письма. Но что же делать, если их долг — блюсти нравственность помазанников Божьих.
А государственные мужи при дворах Франции и Испании будут издевательски хихикать. Как же, в их глазах он много лет был образцом супружеской верности, а сейчас, когда начал стареть и полнеть, влюбился вдруг, да так, что задумал развестись и жениться вновь! Не смешно ли, в его-то годы?!
Анна читала мысли Генриха и жалела его от души.
— Если письма попадут к папе, mon ami, это очень повредит нам. Ты знаешь, там есть такие строки…
Она видела, что Генрих старается вспомнить, и по тому, как его лицо залилось краской, поняла: он вспомнил, что писал ей о папе и его роли в деле развода.
— Что бы я ни писал, это предназначалось тебе одной, Нэн, — с горечью произнес он, стараясь не поддаваться отчаянию.
Он сбросил короткий клешеный камзол с широкими рукавами и начал искать что-то на своем столе.
— Вот, — сказал он, найдя какую-то записку. — Кампеджио выезжает в Лувр на рассвете. У нас еще есть время.
В голосе Генриха появилась решительность. Он говорил с хрипотцой, как бывало всегда, когда ярость захлестывала его.
