Заканчивая гастроли по другим городам, узнали три новости. Во-первых, Гераклид ушел от погони, добрался до карфагенских провинций и оттуда отплыл в Италию. Во-вторых, из Тарентума пришла государственная галера за Платоном, и Архонт его отпустил. А третье — Дионисий объявил, что не может больше терпеть, что родная сестра его, Арита, продолжает состоять в браке с изгнанным изменником и его открытым врагом. Не спросясь ее, на правах старшего, он развел ее с Дионом и отдал некоему Тимократу, любимому собутыльнику своему.
17
Лето перекатилось за середину, несколько недель. Мы были на западе, шел Олимпийский год; глупо болтаться по Сицилии, когда можно принять участие в Играх по дороге домой.
Мне прошлую Олимпиаду пришлось пропустить, а Феттал вообще их не видел. Отец его полагал, что работать надо, а не по праздникам разъезжать. Я рвался туда почти так же, как он. В последний раз, восемь лет назад, я был такой же мелкой сошкой, как он сейчас… Да, меж Олимпиадами жизнь человеческая большие шаги успевает сделать.
У меня хватило ума и закупить всё в Элиде, и мула там нанять; там гораздо дешевле; на месте торговцы нас просто ободрали бы. Мы и палатку себе купили. Если ее потом продать, то получается так же дешево, как при аренде; но гораздо чище. А в Элиде и банк есть, где можно оставить лишние деньги. Ведь любой праздник свят для Гермеса-Щипача.
Сэкономив таким образом время и настроение, мы явились в Олимпию пораньше остальных толп и нашли место для своей палатки в кипарисовой роще, в хорошем тенистом месте; по вечерам не придется усталыми в духовку возвращаться. На самых лучших местах в священной роще Алтис, загодя заказанных важными гостями, слуги уже устанавливали павильоны к их приезду. Атлеты, поведшие здесь последние два месяца на сборах, расхаживали по городу, как дома. Могучие неповоротливые борцы, стройные бегуны, кулачные бойцы со сломанными носами; а меж ними носились со своими упражнениями прелестные мальчишки, еще не испортившие пропорций.
Народ всё прибывал. Над каждой дорогой, насколько хватало глаз, висело облако пыли пядей десять в высоту. Уже открылся первый рынок: продукты, кухонная утварь и масло, одеяла и веревки для палаток, жаровни и ножи. На другой день, когда гости разместятся, наступает время подарков, таких как ленты, позолоченные скребки, талисманы, дешевые вазы, фигурки известных актеров в ролях (комики продаются лучше, но я нашел и пару своих). В самом конце появляются дорогие вещи для богатых знатоков и ценителей: кубки с красивыми атлетами на дне, украшения, мраморные статуэтки, инкрустированное оружие, каллиграфические книги, македонское золото… И женщины там были тоже всякие, по соответствующей цене. Им приходилось держаться за рекой, но видны были их палатки по берегу; от рогожных шалашей до шелковых шатров; готовые принять и атлетов между тренировками, и гостей, свободных от жен.
Вскоре тихая роща вокруг нашей палатки превратилась в рой таких же поселенцев, как и мы: ставили палатки, стряпали на кострах или просто спали, расставив кровати под небом. Мы наняли парнишку стеречь наш лагерь, а сами пошли по городу. И встретили в Алтисе ни кого иного, как самого Теодора, без пристанища. Его уже несколько месяцев назад пригласил богатый афинский спонсор; но, как выяснилось впоследствии, тот человек внезапно заболел; слишком поздно чтобы известить Теодора, который в то время был в Коринфе, а теперь безуспешно пытался найти павильон своего хозяина. Если бы это стало известно вокруг, он конечно получил бы десятки приглашений; мы были польщены, когда он сказал, что предпочел бы поселиться с нами. Для праздника лучшей компании и представить было невозможно. Он знал всех; знал, кто что делает; ни в одном греческом городе не было секретов от Теодора. А по вечерам, сидя у костра, он нас развлекал своими фокусами: изображал звуком не только любое животное, но и любую вещь. Когда начинал свой коронный номер, — скрипящий ворот, — все вокруг вскакивали и начинали искать колодец. Воду-то приходилось с реки таскать. Если б мы стали объяснять, что к чему, то от толпы не отбились бы. Так что просто зажимали рты, чтобы смеха слышно не было, и смотрели, как ищут.
На другое утро официально открылись Игры. Воздух зазвенел трубами с конкурса глашатаев, победитель которого будет объявлять все победы на Играх. Потом этот победитель протрубил Посвящение… Зевса и Пелопса мы почтили издали: в толпе у Главного Алтаря был густо, как в каше; и так же горячо.
А тем временем, сонная долина превратилась в настоящий город со всеми развлечениями. В концертном зале какой-то политический философ, кажется из школы Изократа, читал бесконечную лекцию, поучая мировых лидеров, как им вести государственные дела в интересах их стран и всей Греции. Там собрались все послы, софисты и политики; зал был забит настолько, что стояли снаружи, и даже под солнцем. Теодор показал нам нескольких тайных агентов; безразличные к утверждениям своего эксперта о том, что надо делать, они крутились среди его слушателей, чтобы узнать, что же происходит на самом деле. А еще мы заметили группу ярковолосых македонцев, увешанных массивными украшениями (надо признать, они умеют их носить, да и украшения отменные). Они все слушали точь-в-точь, как греки. В театре македонцы давно прославились как очень благодарная публика (у любого актера есть свои байки о Пелле), но пристрастие этих к философии меня удивило. Теодор возразил, однако, что замечает перемену каждый раз, как появляется там: они всё больше и больше тяготеют к южным государствам. Правда, заметил он, из этого вряд ли что путёвое получится, пока хоть один их царь не ухитрится прожить хотя бы две Олимпиады подряд. И еще сказал, его удивляет, что этой роли до сих пор так интенсивно добиваются; ему интересно было, как бы это объяснил тот лектор.
Мы двинулись дальше. Зашли в балаган к танцующим карликам; послушали миксолидийский концерт для двойной флейты, авлоса и кифары; посмотрели, как предсказатель камушки швыряет, определяя победителя завтрашнего забега на стадий (ошибся парень); и даже — хоть не долго — поприсутствовали на выступлении одного юриста, который объяснял, как он может выиграть дело клиента вопреки справедливости, закону и общественному мнению. Потом стали возвращаться, той же дорогой, что шли. За это время философ только-только закончил свою говорильню; на улице толпа рассосалась, а из зала выходил народ, обсуждая лекцию так живо, словно все эти слова на самом деле могли хоть что-то изменить.
Я как раз говорил это Теодору, когда заметил в конце улицы человека с незабываемой, сразу узнаваемой походкой. Это шел Платон; а с ним был Спевсипп, Ксенократ и еще несколько друзей и доброжелателей. Я рад был увидеть, что он среди своих; и показал его остальным. Феттал заметил, что выглядит он лучше, но Сиракузы свой след оставили. Теодор присмотрелся и сказал:
— Слушай, как с ним здороваются, — он, похоже, только что появился.
— Да, — говорю. — Прямо из Тарентума.
— Тогда, дорогие мои, никуда не уходим, остаёмся здесь. Если не ошибаюсь, нам сейчас тот еще театр покажут: он должен вот-вот встретиться с Дионом.
— Ты уверен? — Мне почему-то верить не хотелось. — Я не видал, чтобы его люди павильон строили.
— Нико, родной мой, неужели ты думаешь Диону приходится таскать с собой палатку, как простым смертным? Он живет в государственной гостинице, в Леонидийоне, с другими львами… Глянь-ка. Вон он идет.
Он появился в солнечном свете, со свитой как всегда; были там и Гераклид, и его афинский друг Каллипп. Они разговаривали, и какое-то время шли по улице, ничего не замечая. Платон увидел Диона первым и замедлил шаг; его спутники умолкли. Когда он подходил, люди вокруг почувствовали что-то; и он наверно тоже это чувствовал; но в последнее время хорошо напрактиковался держать мысли при себе. Я видел — а может и выдумал — его ищущий взгляд: то ли он человека на улице искал, то ли в себе самом.
Теперь Дион заметил всеобщие взгляды. Он оглядел улицу, замер, быстро зашагал к Платону… Пальцы Феттала сошлись на моем запястье.
И вот они встретились. Дион схватил Платона за руку, взял за плечо и увлек в сторону. Жест был искренний, открытый; видно, что свиты им сейчас не нужны. Там все остановились и стали смотреть, как они идут в нашу сторону. Каллипп что-то быстро говорил Гераклиду. Не знаю чего они там искали; что до меня, я видел то, что видел. Безупречное приличие, с каким Дион приветствовал Платона и спросил о здоровье, — и его нетерпение, горящее словно огонь за печной дверкой. Его надо было подавить, прежде чем он вопросы задавать сможет.
Наверно, на всей земле нет такого места, где так мало места, как в Олимпии в Неделю Игр. Тут даже облегчиться нельзя без дюжины свидетелей; а чтобы остаться одному, надо уходить в поля за милю. Дион был гостем Совета; Платон, конечно, делил палатку с кем-то из друзей; ни один из них не был расположен прятаться по углам. Что Платон должен был сказать Диону, он рассказал на мраморной скамье на Улице Победителей, под статуей Диодора-Бегуна. А мы стояли за два цоколя оттуда, и видели всё.
