В водолёте я не удержался от упрёка:
— Гамов, не слишком ли вы рискуете? Назначить в командиры бригад юнцов! Ни разу не были в сражениях, успехи только в учениях… А если спасуют в первом же бою?
— Не похоже на них, Семипалов. Пришлите им приказ о присвоении четырём бригадирам бригад приличествующих воинских званий. Прищепа, что вы хохочете?
Прищепа не хохотал, только улыбался. На площади он молчал, только профессионально во всех всматривался. Но в водолёте им овладело веселье. Он восстановил на лице серьёзность и ответил:
— Представил себе, как выглядит со стороны сегодняшняя сцена на площади. Солдаты взбунтовались, посадили в тюрьму командиров. А их за это благодарят, повышают в званиях, назначают на офицерские должности. И командиров благодарят, что воспитали солдат, способных на нарушение дисциплины. Хвалят офицеров за то, что дали себя арестовать! Прочитал бы о таком событии в книге, никогда бы не поверил!
— Неклассическая трактовка дисциплины, — заметил я.
— Надеюсь, теперь я могу не выполнять приказа посадить под арест моего связного? — продолжал Прищепа. — Он проштрафился не больше, чем другие офицеры. Правда, благодарить его за это не буду.
Гамов огрызнулся:
— Приказа об аресте вашего связного не отменяю. Офицеры воспитывали патриотизм в своих солдатах и не заметили, что патриотизм вдруг вступил в противоречие с дисциплиной. А связной должен непрерывно информировать о состоянии дивизии и проглядел, что в ней творится. Он не выполнил своего профессионального долга. Дайте ему работу попроще. Для серьёзных дел он не годится.
Я сказал:
— Вы пообещали водолётчикам, что скоро отправите их на фронт. Я удивлён. Пеано не собирается в ближайшее время поднимать авиацию.
Гамов покачал головой.
— Вы меня неправильно поняли. Авиация будет задействована, когда в ней возникнет необходимость, а не по требованию водолётчиков. Единичные происшествия не могут отменить большой стратегии.
11
Фердинанд Ваксель продолжал своё неторопливое — и неотразимое — наступление в глубь Латании, а в Кортезии гремел скандал. Лидера оппозиции в сенате Леонарда Бернулли уличили в подозрительной связи с враждебными элементами. Некое «Общество сочувствующих промышленников» внесло в избирательный фонд сенатора пять миллионов диданов, он сам торжествующе объявил, что пользуется поддержкой этого общества, перечислил приношения от других организаций. Полиция проверила источники доходов сенатора и не обнаружила «Общества промышленников». Человек, назвавшийся его представителем, как в воду канул. Бернулли помнил фамилию, внешние приметы. Поиски полиции были безрезультатны — такого человека в Кортезии не существовало.
В сенате сам Амин Аментола обвинил Леонарда Бернулли в общении с подозрительными людьми и намекнул, что не удивится, если в деятельности сенатора вскроются факты, о каких сегодня никто не подозревает. Разъярённый сенатор обвинил президента в клевете. Глава государства, применяющий нечестные методы борьбы с политическими противниками, недостоин руководить великой страной. Я буду добиваться досрочного смещения Аментолы! — страстно кричал он. Сенат предписал расследовать неприятный инцидент и доложить о результатах.
Прищепа попросил срочного приёма у Гамова. Гамов вызвал меня и Вудворта.
— Первая фаза игры прошла удачно, — докладывал Прищепа. — Сомнения в деятельности Бернулли посеяны. Аментола с радостью ухватился за информацию от Войтюка. Но дальше — осложнения. В честность Бернулли верят не только его друзья. Он один из немногих сенаторов, не запятнанных неблаговидными поступками. И он так горячо уверял в своей невиновности, что мысль о провокации показалась многим убедительной. Правда, в ней подозревают не нас, а самого Аментолу. У президента много противников. Они рады сделать и ему политическую пакость, как он — они всё больше в том уверяются — сделал такую пакость сенатору. Пока результат нашей игры довольно неопределённый. Аментола ждёт расследования и осторожничает. Вместо того, чтобы разбазаривать резервы по союзным странам, он стал их придерживать — ни им не посылает, ни Вакселю.
— Уже то хорошо, что он не усиливает Вакселя, — сказал Гамов. — Но если наступит кризис, Аментола без промедления перебросит накопленные резервы через океан. Надо всё-таки постараться, чтобы он расплескал их по союзникам, у них ни при каком кризисе он подачки обратно не выдернет.
— Операция с Бернулли планировалась в несколько стадий, — заметил Вудворт. — И последней стадией было…
— Совершенно верно — похищение сенатора. Вы приступили к последней стадии, Прищепа?
— Бернулли уже похищен. Сейчас он в нейтральной стране. Через три дня я вас познакомлю в этом кабинете с ним — живым, невредимым и ошалевшим от ярости.
— Буду рад встретиться с бывшим моим приятелем, — сказал Вудворт. — Не уверен, что это доставит ему такую же радость.
— Я подготовил правительственное сообщение о том, что наш агент в Кортезии, сенатор Леонард Бернулли, попал под подозрение, — продолжал Прищепа. — И чтобы спасти жизнь этого ценного сотрудника, мы переправили его в Латанию, где он в настоящее время и находится. И второе сообщение — указ о награждении Бернулли, бывшего сенатора Кортезии, ныне консультанта министерства внешних сношений Латании, орденами и денежной премией. Вот эти два документа.
Гамов положил оба извещения в стол и задумался.
— Доказательны ли эти бумажки? Ведь написать можно всё, что захочется. Будут ли за газетными строчками веские аргументы?
— Они уже есть. Можете полюбоваться.
Прищепа разложил на столе несколько фотографий. На одной Гамов, улыбаясь, обнимал смеющегося Бернулли. На другой два старых друга — Вудворт и Бернулли обменивались крепким рукопожатием. Была и общая фотография — Бернулли среди членов правительства Латании; и у всех были смеющиеся лица. Прищепа сказал:
— Чудеса фотомонтажа. Лица и фигуры скомпонованы из подлинных фотографий. Анализ негатива показал бы подлог, но в газетных снимках он совершенно невидим. Теперь просьба к вам, Вудворт. Вы учились вместе с Бернулли в университете, какое-то время приятельствовали. Для удачного завершения операции хорошо бы напечатать ваше интервью о прежней дружбе с Бернулли. И в нём сказать, что вы оба с юношеских лет — враги общественного строя Кортезии и дали тайную клятву с этим строем бороться. Вы для этого переехали в Латанию, а Бернулли подрывал Кортезию изнутри. Убедительно бы прозвучало…
— Не могу сказать, чтобы мне была приятна такая ложь… Хорошо, я напишу что-то вроде того, о чём вы просите.
Гамов сказал со вздохом:
— Не знаю, не знаю… Не один же Бернулли умный человек в Кортезии. Мы построили расчёты на том, что Кортезия переоценит свою мощь, разбазарит свои резервы и понадеется на распрю в нашем правительстве. Один обман, другой, третий… Можно ли построить большую политику на непрерывных обманах?
— Большую политику — нельзя, а большую стратегию — можно, — сказал я. — Военные действия основаны не только на силе, но и на том, чтобы перехитрить противника. Не понимаю, почему вы вдруг засомневались?
— Слишком уж гигантские ожидания строятся на таком небольшом камешке, как сенатор Бернулли. Нужно что-то ещё, более крупное, более впечатляющее…
— Вы знаете, что нужно ещё?
— Не знаю. Думаю. И вас всех прошу подумать. Аментола осторожничает с отправкой своих резервов союзникам, так вы сказали, Прищепа? Очень тревожный признак! Повторяю: успех нашего будущего наступления гарантирован только в том случае, если мощные резервы Кортезии будут разбрызганы по союзникам.
— Будем думать, — сказал я за всех.
На третий день мне позвонил Прищепа:
— Приходите в маленький кабинет. Наш заокеанский друг прибыл.
У Гамова уже находился Вудворт, вскоре пришёл и Прищепа.
— Усыплённого пленника оживили, он приходит в себя, но ещё не вполне соображает, что к чему, — сказал он. — И не верит, что похитили его мы. Он предполагает, что это козни Аментолы и что он ещё где-то в Кортезии.
— Поверит, когда поглядит на меня. — Вудворт усмехнулся. Насмешливая улыбка на его аскетическом лице выглядела зловеще.
Похищенного сенатора ввели агенты Прищепы и сразу вышли.
— Добро пожаловать, сенатор, — доброжелательно произнёс Гамов.
Бернулли растерянно оглядывался. На фотографиях он выглядел пристойно, а в жизни был форменным уродом — низкорослый, широкоплечий — туловище бочкой, с огромной головой, приличествующей великану, а не карлику. На широкощеком сером лице светили выцветающие глазки, проницательные до колючести, над ними нависали широкие полосы седеющих бровей, а всё увенчивала копна сивых волос. Внешность была незаурядная. Он был лишь на два-три года старше Вудворта, но выглядел старше лет на двадцать.
