Намечались интересные сдвиги на европейском дипломатическом фронте: появилась возможность некоторой нейтрализации антисоветских настроений во Франции, ослабления английских происков в Прибалтийских странах и поворота этих государств в сторону сближения с Советской Россией. В самой Германии Рапалльский договор приобретал все больше и больше сторонников сближения с Россией.
Георгий Васильевич не упускал момента. Светские приемы сменялись бесконечными встречами и беседами.
Нарком все время убеждался, как мало за границей знают действительное положение России, сплошь и рядом обнаруживалось невероятное невежество. Заблуждения надо исправлять, а злонамеренные утверждения опровергать со всей решимостью и упорством. По его твердому мнению, эта задача настолько важна, что должна занять прямо-таки первое место… «Было время, — писал он в Москву, — когда мы были отрезаны и печать была для нас закрыта, нас ежедневно обливали помоями, и мы не могли отвечать. Теперь положение совсем другое, нам открыты влиятельные органы, можно помещать статьи, корреспонденции, полпреды могут давать интервью. Публика это знает и серьезно относится к сообщениям газет».
Ни один факт клеветы на Советскую Россию не ускользает от его внимания, он упорно опровергает лживые нападки на советскую действительность и в беседах и в печати. С этой целью принимает различных посетителей, в том числе и журналистов. Правда, из журналистов к нему попадает каждый десятый — не больше: всех удовлетворить нет возможности, ведь надо лечиться. Здесь, на Западе, верят всяким небылицам, верят потому, что никто не раскрывает правды. Фальсификаторы не унимаются; прыткие газетчики пускают слухи, будто Чичерин при отъезде из Италии подарил каждому охранявшему его полицейскому по золотому портсигару, усыпанному бриллиантами, жемчугами, рубинами.
ВЦИК принимает исторические законодательные акты. На Западе о них никто не имеет ни малейшего понятия. А кто разъяснит политику Советского государства по отношению к церкви? Этот вопрос немаловажный, читают сочинения самозваных «специалистов» и ужасаются действиям большевиков.
Письма, много писем шлет нарком в НКИД, в представительства. Письма то гневные, то иронические и насмешливые, то поощряющие. Но небезразличные. Нет, не мог отдыхать Чичерин в такое бурное время.
В ответ товарищи просят, уговаривают, чтобы нарком прекратил работу и выполнял решение ЦК об обязательном для него отдыхе.
Но разве он не отдыхает? Как вообще представляют себе это товарищи в Москве? Ничего не делать, нигде не бывать, ни с кем не разговаривать? «Не вижу, почему я должен проводить вечер со скучной квартирной хозяйкой за скверным обедом, когда я могу съесть великолепный обед с великолепным вином и притом, провести вечер с профессором Эйнштейном, знаменитым архитектором профессором Вильцем, художниками, музыкантами, лидерами партий и т. д.», — пишет он Карахану. И насмешливо добавляет: ему-де говорят, что берлинские дамы только о нем и вздыхают. А ему пишут, что он не отдыхает и не развлекается. «Вовсе я делами не занимаюсь, всем твержу, что усиленно лечусь, и больше ничего».
Живет Чичерин в отеле «Экспланаде» под охраной полицейских агентов. Здесь спокойнее, чем в Генуе. Много времени проводит за письменным столом. В Москве прекрасно понимают, что «квартирная хозяйка», «берлинские дамы» — все это наивные выдумки. И все знают это, как знают о том, что Чичерин никогда не думал о своем здоровье.
И опять идут письма наркома с указаниями, что нужно опровергнуть и что нужно предпринять в отношениях с той или иной страной. Заодно достается и тем, кто хорошо носит фрак, но для серьезного дела не годится.
Чичерин сам, пренебрегая лечением, то идет на прием в министерстве иностранных дел, то у рейхсканцлера, то беседует с промышленниками, банкирами, журналистами, политиками. И везде активен, любезен, всегда готов к полемике.
Наконец не без воздействия берлинских товарищей он отправляется на отдых в Инсбрук. В Тироле он мог наслаждаться относительным покоем, пока его мало знали. «Могу свободно ходить! — почти с восторгом пишет он. — Это блаженство продлится, конечно, пару дней. В Италии просто собиралась толпа, неподвижно стояла и глазела на меня. В Берлине подталкивают друг друга локтем и потом смотрят мне в спину».
Здесь застало траурное сообщение: убит Ратенау, убит зверски националистом из террористической организации «Консул». На суде убийца заявил, что не мог допустить, чтобы в правительстве был еврей.
Прошло несколько дней. Чичерина начали узнавать и здесь. Стали повторяться случаи, когда вслед ему раздавались громкие ругательства. Это было результатом антисоветской кампании, которую развернула клерикальная печать. В тирольских деревушках большевики по-прежнему считались «исчадием ада». Дело дошло до того, что начальник провинции Тироля Штумпер посетил Чичерина и просил быть осторожным. Он специально приставил к нему четырех агентов для охраны. А через несколько дней забеспокоились и венские власти, было дано указание усилить охрану советского наркома.
«Меня уже узнают, — пишет он Карахану 29 июня. — Вхожу в ресторан — раздается шепот, на меня показывают. Это только начало». Чичерин попросил Штумпера, чтобы он дал указание газетам не писать о его пребывании в Тироле. Тот пожал плечами.
— Это поможет ненадолго. После Генуи вы известнейший человек в Европе. О вас все говорят.
Хозяин гостиницы, где жил Чичерин, как-то принес в его номер огромную корзину цветов и на удивленный взгляд Чичерина ответил:
— Я как немец восторгаюсь вашей смелой борьбой против Франции.
Чичерин поморщился, но пощадил патриотическое усердие немца.
Да, его безызвестность продолжалась слишком недолго. Штумпер дал указание газетам не писать о Чичерине. Но сельскохозяйственный еженедельник «Тиролер Фольксботе» все-таки сообщил о местопребывании наркома, и началось паломничество журналистов. Теперь уже каждый его шаг был на виду. Штумпер нервничал: поставил охрану в самом здании гостиницы, полицейские расхаживали по коридорам, следовали за наркомом по пятам. Прелесть тирольских гор поблекла, отдыха снова не получилось.
А товарищи все требуют, чтобы нарком отдыхал. Разве он сам не хочет этого? Вот из Вены прибыл влиятельный депутат д-р Матайя, его пришлось принять. Но разве можно отказать тирольским коммунистам, когда они приходят к нему с сияющими, восторженными лицами: эти несколько минут для них событие на всю жизнь. «Для одних я дьявол, для других святой», — заключает Георгий Васильевич.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
