- За что! За что?
Это называлось "пластинкой No 1". Ему кричали:
- Перемените пластинку!
Он удивлялся, а потом бросал свои "за что"? и растерянно повторял:
- Какой ужас! Какой ужас!
Это именовалось "пластинкой No 2". Ему опять предлагали "переменить пластинку". Восклицание: "Никогда бы этому не поверил!" - шло обыкновенно за двумя первыми и носило название "пластинки No 3". Таких "пластинок" мы насчитывали до семи. Когда новичок всех их пропускал через себя - он немного успокаивался от реплик камеры ("перемените пластинку!"), так как видел, что переживания его не единичны и что надо, подобно всем товарищам по судьбе, подчиниться неизбежному.
Через несколько дней после меня в камере No 45 появился проф. Калмансон. Недоумевал - "за что? за что?" (пластинка No 1). После двух-трех вопросов мы твердо определили - "шпион"! Действительно. родился в Болгарии (родители его, известные эмигранты-народовольцы назвали своего сына Сергеем в честь их друга, Степняка-Кравчинского). Среднее образование получил в Софии, высшее - в германских университетах; женился на немке. В 1930 году приехал с женой в Советский Союз, стал профессором зоологии в разных высших учебных заведениях и помощником директора Зоологического сада, Мантейфеля. Жена и он переписывались с родственниками и {343} друзьями в Германии и Болгарии. Ну, конечно "шпион", в этом нет никакого сомнения!
С первого допроса он вернулся в камеру торжествующий и сообщил нам:
- А вот же и не "шпион"! Только вредитель"!
В Зоологическом саду, кроме ученого директора, проф. Мантейфеля, был еще и неизбежный "красный директор", невежественный и наглый коммунист Остроухов, творивший всяческие безобразия. Проф. Калмансон разоблачил его деяния в большой статье, напечатанной в "Известиях" 1-го октября 1937 года, а 4-го октября был арестован - не Остроухов, как следовало бы ожидать, а сам Калмансон: у красного директора оказалась сильная рука в НКВД.
На первом допросе Калмансону предъявили обвинение во "вредительстве": он подписывал рационы животным Зоологического сада, а в результате оказалось, что за прошлый год погибло 16% обезьян. Проф. Калмансон указал, что обезьяны погибли не от вредительских рационов, а от климата, и что по статистике лондонского Зоологического сада в нем за тот же прошлый год погибло от туберкулеза 22% обезьян. В ответ на эти указания следователь сперва брякнул: "Ну, значит и в Англии есть вредители!"; а потом спохватился и отрезал: "Нам Англия не пример!" (Еще бы! Чехов уже раньше и лучше сказал: "Это тебе не Англия!"). Проф. Калмансон вернулся в камеру веселый, хохотал над идиотским обвинением и высмеивал наши камерные "шпионские" прогнозы. Но со второго допроса вернулся восхищенный прозорливостью камеры:
- Представьте себе - ведь, действительно, "шпион"!
Зафиксировав в протоколе первого допроса "вредительство", следователь теперь сказал: "Ну, все это пустяки. А теперь перейдем к главному вопросу - к вашей шпионской деятельности в пользу Германии"...
{344} Дальнейшей судьбы проф. Калмансона я не знаю; месяца через три его перевели от нас на Лубянку. Через год донеслись до нас слухи, что он сослан в какой-то дальний животноводческий лагерь. А вот - еще один германский "шпион". Как-то открылась дверь в нашу камеру No 45 и вошел с предельно-растерянным видом "новичок" - совсем необычной наружности: одет - с иголочки и в такой шикарный костюм, какого мы, полунищие советские граждане, давно не видали; несомненный европеец. Мы не ошиблись: новичок сегодня утром прибыл из Парижа и прямо с вокзала попал в тюрьму. По-русски не понимал ни слова и с ужасом спрашивал нас - куда это он попал? Немецкий еврей, коммунист, член Коминтерна, эмигрировавший четырьмя годами раньше из Германии, председатель антифашистской коммунистической организации в Париже, - он получил предписание от своей секции Коминтерна безотлагательно прибыть в Москву по партийным делам. Был предупредительно встречен на вокзале, усажен в автомобиль и прямым рейсом доставлен в Лубянский распределитель, а оттуда "Черным вороном" - к нам, в Бутырку. С круглыми от изумления глазами, совершенно потрясенный он сразу же завел пластинку No l: "wofur? wozu?". Мы объяснили ему, что он - немецкий фашистский шпион. Это, разумеется, и подтвердилось на первом же допросе. Можете вообразить, каково ему было в его блестящем европейском костюме лезть в грязное "метро" около параши: камера ни для кого не делала исключений. Недели две он ходил, как помешанный, потом понемногу обжился, обтерпелся, обтрепался, потерял весь свой лоск и стал таким же, как и все мы. Вскоре его взяли от нас, не то на Лубянку, не то в Лефортово, и дальнейшая его судьба мне неизвестна. Однако, можно одно с уверенностью сказать: в Европу он больше никогда не попадет.
Директор аэропланного завода в Москве, {345} инженер, четыре года работал на разных заводах Соединенных Штатов Америки, вернулся в Советский Союз и блестяще поставил дело на аэропланном заводе. За неделю до ареста получил высшую награду - "Орден Ленина". Арестован, как "шпион" в пользу Америки".
Организатор русского павильона на всемирной выставке в Париже в 1937 году, главный его начальник, видный коммунист Межлаук (латыш!) был собственноручно застрелен Ежовым, как "шпион", во время допроса. Погиб и брат Межлаука, не менее видный старый большевик. После этого и организатор павильона был вызван из Парижа в Москву и арестован по обвинению в шпионаже - "в пользу Франции".
Директор одного из ленинградских металлургических заводов, старый партиец из квалифицированных рабочих. Гордился, что в первые годы революции одна из улиц Таганрога, где он работал и состоял членом РВС (Революционного Военного Совета), была названа его именем. Не менее гордился он и тем, что во время наступления немцев на Таганрог расстрелял сидевшего там в тюрьме печально известного генерала Ренненкампфа. На свое несчастие был в начале тридцатых годов послан в Лондон "для повышения квалификации", провел там три года, вернулся и стал директором завода. Арестован, как шпион - "в пользу Англии".
Румынский военный летчик - очень курьезная фигура и едва ли не слегка поврежденный умом человек. В середине двадцатых годов, чем-то обиженный на родине, перелетел на военном аэроплане из Румынии в Советский Союз, где потом и работал в гражданской авиации в Туркестане. Рассказывал нам курьёзнейшие вещи из своего военного прошлого. Например, как однажды, во время войны Румынии с Болгарией, он, не имея бомб, вылетел на аэроплане с запасом арбузов и бомбардировал ими болгар, чтобы {346} нагнать на них панику... В начале 1937 года пожелал вернуться на родину и начал хлопотать о своем помиловании там и о своей репатриации. Немедленно был арестован, как шпион - "в пользу Румынии".
Китаец, любимец всей камеры "Пирлачка-шипиона" - был, конечно, шпионом "в пользу Китая".
Не было большой или малой страны в Европе и Азии, "шпионы" которых не проходили бы через тюремные камеры! Писатель Борис Пильняк оказался японским шпионом; писатель Анатолий Гидаш - шпионом венгерским; проходили мимо шпионы финские, шведские, норвежские, эстонские, латышские, литовские, турецкие (член азербайджанского ЦИК'а Караев), греческие, болгарские (два сподвижника Димитрова по известному процессу - "рейштаг поджог!"), итальянские, испанские, даже мексиканские, даже бразильские... Нехватало лишь шпиона княжества Монако.
Другая группа, не менее многочисленная - "вредители".
Профессор Худяков, ученый с европейским именем, виднейший - после провокатора Рамзина - представитель теплотехники, имел несчастье быть в командировке в Париже, был привлечен, как "шпион" к рамзинскому процессу, осужден и отправлен в один из сибирских лагерей, где занимался крайне производительным трудом - проектированием для лагеря отхожих мест. Вскоре, однако, был вытребован в Новосибирск для содействия в организации заводов Кузбаса, безустанно работал там годы, получил награды, снятие судимости и разрешение вернуться на жительство в Москву. Но на новую беду его - это возвращение как раз совпало с воцарением Ежова. Не успел проф. Худяков оглядеться в Москве, как уже был арестован - на этот раз по обвинению во "вредительстве" во время своих сибирских работ. Больной, измученный человек подвергался грубейшим допросам с ругательствами и издевательствами. Тяжело {347} страдал крайне мучительным воспалением нервных узлов на руке, которой почти не мог владеть. Будучи, на десять лет моложе меня, выглядел по крайней мере десятью годами старше. Настроен был безнадежно. Часто говорил мне в ответ на мои подбадривания:
"Неужели вы не понимаете, что мы с вами - обречены и не выйдем отсюда?" Он, по-видимому, и не вышел: как-то раз упал в обморок и был унесен в лазарет. Оказалось - цинга в острой форме. Черные пятна уже проступили на ногах, что мы заметили еще и в недавней бане, но он перемогался. Вскоре после этого меня увели из камеры No 79, где мы сидели вместе с ним, и я потом ничего не мог узнать о судьбе этого ученого с европейским именем и тихого и скромного человека. Вероятно, погиб в тюрьме, как сам себе и напророчил.
