– Мы не хотим никому из вас зла, – заметил я.
– Вы уже принесли достаточно зла. Кроме того, мы не любим англичан и еретиков. Уходите!
– Мы не англичане и не еретики. Неужели вы поверили бандитам, которые, презирая законы, а значит, и самого короля, чинят разрушения и насилие над подданными его католического величества?
Крестьяне зароптали. Мои слова нашли в их душах отклик.
– Они хотели убить нас, потому что мы перешли дорогу ворам и разбойникам из Сарагосы! Они, а не мы, еретики и бандиты!
– С ними был королевский капитан! – крикнул Маркое.
– Да? И как капитан короля сжег постоялый двор и разворовал все ценное в ваших домах? Он лишь ограбил вас, отнял ваши деньги. А мы готовы загладить причиненный вам вред. Кроме того, нам нужны лошади. Самые лучшие лошади. Мы хорошо заплатим за них. – Адепт вытряхнул на ладонь несколько золотых монет и продемонстрировал их крестьянам. Глаза у тех засверкали еще сильнее, чем золото на солнце.
Поднялся такой галдеж, что можно было различать лишь отдельные фразы:
– Я могу предложить отличного мула!
– Он врет, его кляча не поднимет и пухового перышка!
– Нигде в окрестностях нет лучшей лошади, чем у Хосе-башмачника!
Так был достигнут мир и взаимопонимание с местными жителями. Мы выбрали самых лучших мулов, которых только смогли найти. Это были ленивые и добродушные животные, отличающиеся больше прожорливостью, чем резвостью, но они были в приличном состоянии и, по-моему, достаточно выносливы, что немаловажно для длительного путешествия. Заплатили мы за них щедро, раза в два дороже, чем они стоили на самом деле.
Пока Адепт и Генри занимались возмещением причиненного разбойниками ущерба, я отправился к старику Родриго, хозяину постоялого двора. Он лежал в доме своего брата, окруженный родственниками, и, судя по всему, собирался отойти в мир иной.
– Зачем вы пришли, сеньор? – выдавил он через силу. – Из-за вас уничтожен мой дом, пошли прахом труды стольких лет. Теперь вы хотите полюбоваться еще и моей смертью?
– Нет, я хочу просто помочь вам Я – лекарь Без особой охоты дали мне родственники осмотреть Родриго. Шпага распорола ему бок, рана была не особо опасной, но только при условии оказания нормальной медицинской помощи. Я обработал рану, нанес на нее одно из лекарств, с которым никогда не расставался, и перевязал чистой тряпицей.
– Ты будешь жить, – заверил я раненого.
– Да? – слабо прошептал Родриго – Зачем мне нищая жизнь?
– Вот, – я выгреб горсть монет, – их с избытком хватит на возведение нового дома и приобретения всего необходимого.
– Спасибо, сеньор, я всегда буду помнить о вашей доброте. – Он ухватил мою руку и попытался ее поцеловать, но я помешал ему. – Вы добрый человек. Я лишь жалкий крестьянин. Когда дерутся большие сеньоры, страдаем обычно мы, и на наши изломанные жизни, на нашу погибель никто не обращает внимания. Для знатного сеньора разорить наш дом не намного труднее, чем в лесу разворошить муравейник. Вы же не остались равнодушны к нашим горестям.
– Ты прав. Но мы тоже, если смотреть шире, маленькие люди и страдаем от того, что дерутся сеньоры, стоящие неизмеримо выше нас…
– Что это за сеньоры?
– Их имена лучше не поминать всуе.
Он не поверил бы, если бы я сказал ему, что даже короли всего лишь незаметные фигуры в той игре, которую ведут великие Ордена. Однако и Ордена только лишь игрушки в чьих-то гораздо более могущественных руках.
***
– Что я слышу? Неужели вы хотите узнать историю моей жизни? – удивленно воскликнул Генри, пришпоривая мула.
– Не скажу, что меня сжигает это желание, – ответил я, разглядывая скучный степной пейзаж. Скоро час сиесты и двигаться по степи станет совершенно невозможно.
– Разве? Я же вижу по вашим лицам, что вам очень хочется выслушать драматическую и поучительную историю моей жизни, но вы просто стесняетесь об этом сказать. Иначе как вы узнаете, почему у англичанина такая смуглая кожа
– Ладно, рассказывай свою поучительную историю, – великодушно согласился я, похлопывая мула по шее. Мул заржал, будто выражая свое неудовольствие моим решением.
– Если вы настаиваете, то считайте, что вам удалось уговорить меня. Вообще-то при здравом размышлении нетрудно понять, что мои предки были не столько негодяями, сколько наивными жертвами суровых обстоятельств. Мой дед принадлежал к знатным вигам – это такая политическая партия у нас в Великобритании. Он пал жертвой полоумного короля Якова Второго, возомнившего, что он пуп земли и поэтому может творить со старушкой Англией что ему вздумается, в том числе вернуть ей католическую веру. Он топил мою страну в крови, и в этот селевой поток крови влился и ручеек крови моего родного деда… Отец мой, тогда уже взрослый человек, посвятил свою жизнь изучению наук, преимущественно связанных с медициной. После смерти деда он был вынужден бежать во Францию. Конечно же, никто его там не ждал, кроме господ по имени голод и нищета, которые с радостью приняли его в свои объятия Решив убежать от них, отец мой польстился на щедрые посулы служащих французской Вест-индской компании (благодарю Бога, что она недавно приказала долго жить}. Эти негодяи посулили ему золотые горы во французских колониях в Карибском море. Заключивших договор доставляли туда бесплатно, за это они обязаны были, опять-таки бесплатно, поработать в свое удовольствие три года на благо богатого заморского колониста. Конечно, компания занималась этим не из благотворительности. За голову каждого работника они получали по тридцать реалов – кругленькая сумма. И в трюмах кораблей плыли в Индию авантюристы и беглые каторжники, глупые романтики и гугеноты, которым во Франции запретили заниматься наиболее важными и доходными профессиями.
Тортуга, куда прибыл мой папаша, была воистину райским уголком, – продолжал рассказ сэр Генри. – Там было вдоволь еды, мяса, фруктов. Три дня завербованные, как было предусмотрено договором, радовались жизни в неге и праздности. Все обещало им светлое будущее… Но по прошествии этих дней их под конвоем повели на невольничий рынок. Там на аукционе торговали выловленными в Африке неграми, индейцами и прибывшими на последнем корабле завербованными белыми. Фактически, бедолаги, поверившие компании, были проданы на три года в рабство! В самое настоящее рабство.
Сначала никого не интересовали лекарские способности моего отца Вместе со всеми с восхода до заката он пропалывал табак, валил лес. Многие завербованные умирали от цинги и произвола. Когда же он вылечил жену хозяина, к нему потянулись жители острова, и плантатор решил, что выгоднее использовать раба по его прямой профессии. Он разрешил отцу заниматься врачеванием. Продолжалось это полгода. После чего отец договорился с хозяином, что выкупит себя за приличную сумму в двести реалов. Откуда он рассчитывал найти такие деньги? О, на Тортуге добыть их было не так трудно. Для этого требовалось лишь наняться судовым врачом на пиратский фрегат.
– То есть он без долгих раздумий влился в разбойничью шайку, – проговорил я.
– Ну, я бы не обозначал ту дружную компанию столь суровыми словами. Сами флибустьеры именуют себя береговыми братьями, а еще – людьми чести. С той поры, как Испания начала вывозить из Америки золото, грабеж испанских кораблей стал военной доблестью, поскольку эта страна находилась постоянно в состоянии войны со всеми соседями. В те редкие годы, когда Испания заключала со своими врагами мирные договоры, морской разбой продолжался даже еще с большим усердием. Министры обменивались возмущенными петициями, а французские и английские правители заверяли испанского короля, что виновные будут наказаны строжайшим образом. Флибустьерские капитаны выслушивали суровые судебные приговоры, но после заседаний никто и не думал их задерживать для приведения приговоров б исполнение, поскольку судьи знали, что капитаны очень спешат-им нужно «добыть испанца», как принято было говорить у береговых братьев. Нередко флибустьерские суда снаряжались с помощью королевской казны. В карманах самих пиратов реалы долго не задерживались, но они получали лишь часть добычи. Им приходилось делиться с губернатором, королем и, конечно же, могучей Вест-индской компанией.
Оно и неудивительно. Тортуга, оплот пиратства, считалась вотчиной французской короны. Ямайка, еще один оплот, находилась под английской короной. Короли не обращали внимания на такие мелочи, как факт, что из десяти тысяч населения Тортуги три тысячи были пиратами. Неудивительно, что губернаторами на этих островах становились часто рыцари удачи из берегового братства. При этом они насаждали такую власть, что великий инквизитор Торквемада позеленел бы от зависти при виде тех пыток и казней, которые они практиковали. Моему отцу посчастливилось быть свидетелем убийства живодера Левассера, губернатора Тортуги. Свою любимую, отстроенную с большим знанием дела темницу тот назвал ласково «чистидище.м», а ряды клеток вдоль стен – «адом». В этих клетках невозможно было ни встать, ни разогнуться. Но больше всего Левассер обожал свое изобретение – пыточную машину, представлявшую остроумную систему блоков и тисков. Мало кто оставался жив после нее, а те, кто выжил, предпочитали не распространяться о том, что им там довелось перенести.
