Тем не менее тронувшийся с места тяжелый состав остановить было уже невозможно. К тому же в 1944 году в СССР возобновились футбольные соревнования, сначала – Кубок, на следующий год – чемпионат. В командах, которые до войны дислоцировались в Москве и Ленинграде, большинство футболистов оказались из предвоенных списков, а те, кого в них не было, погибли или были тяжело ранены на фронте. Но вот в киевском «Динамо» отсутствие нескольких ведущих игроков требовало объяснений. Особого выбора не было: либо выставить их людьми неблагонадежными, фактически изгоями, либо все же создать из их матчей с немцами красивую легенду, от души наполнив ее идеологическим и героическим соусом.
В августе-сентябре 1946-го упоминавшийся выше Борщаговский – уже в киевской газете «Сталинское племя» – опубликовал наброски киноповести под заголовком «Матч смерти». Он, возможно, и является изобретателем этого ставшего нарицательным выражения, которое безосновательно приписали Льву Кассилю (для авторитета?!).
В ней говорится почему-то о профессиональной команде «Кондор», да еще и не простой, а лучшей в Европе (по какому параметру лучшей?!). Против нее были выставлены собранные по тюрьмам изможденные и растренированные одиннадцать киевских футболистов. Первый тайм киевляне тем не менее выигрывают 2:1. Высшие немецкие чины возмущены, требуют «прекратить это безобразие», иначе «русские будут расстреляны». Наши игроки сдаваться не собираются и, несмотря на отвратительное судейство и жестокость «немецких профи» (откуда бы это в любительском германском футболе профессионалы взялись!), доводят счет до 4:2. Некий генерал взбешен до такой степени, что приказывает прекратить матч. Всю советскую команду отправляют обратно, в концлагерь, и в ту же ночь расстреливают у обрыва…
Для произведения в стиле фэнтези очень лихой сюжет, но к действительности это не имело ни малейшего отношения.
В 1948 году по этой же теме выступил Юрий Яновский (в покаянном – годом ранее он получил очень серьезный нагоняй за роман «Живая вода» – сборнике «Киевские рассказы», рассказ «Место за проволокой»), чьи усилия впоследствии будут вознаграждены Сталинской премией (1949).
Еще через 11 лет усилиями П. Северова и Н. Халемского пред ясны очи читателей предстала еще одна легенда – книга «Последний поединок». В ней уже нет никаких «кондоров» и «профессионалов», зато есть непонятного происхождения (хотя в принципе вполне реальная, тут нечего спорить – реальная в том смысле, что таковые существовали) команда «Люфтваффе», а сама повесть пестрит такими подробностями, от которых иногда начинает резать в глазах. Правда, несмотря на давно свершившийся факт возведения матча в статус легенды, сказано, что уничтожили не всю нашу команду. Совесть, видимо, не позволила, тем более советские герои носят почти реальные фамилии, измененные лишь на одну-две буквы, — Русевич, Кузенко…
Обойденный конкурентами А. Борщаговский ответил «Тревожными облаками» и счетом… 5:4. Решающий мяч здесь вколачивает спустившийся с трибун, опытный футболист Рязанцев, уже повесивший бутсы на гвоздь из-за больных легких – он заменил юного инсайда, которого зверски сломала немчура. А до того наши забивают ударом через себя – потом этот момент радостно воспроизведут (нечаянно?) труженики Голливуда в своем бредовом фильме «Бегство к победе»; у них Пеле, у нас Скачко… Все герои – за исключением еще не верящего Рязанцева – прекрасно понимают, что их ждет, они успели, оказывается, пройти концлагеря, откуда их и достали для футбола… И т. д. Кто не читал – рекомендуется!
Между прочим, действительно сильная вещь. Лишь бы не принимать поведанное в повести за имеющее хоть какое-то отношение к истине. Знаете, чем она еще подкупает? Очень приличной футбольной стороной повествования. Например, игрок немцев Гаммершляг при счете 3:4 вбивает пенальти, «не заметив» кипера Дугина, и сравнивает счет, автор даже не останавливается особо на этом моменте – 11-метровый же, верный гол! А ведь мало кто в худлите и кинематографе сумел избежать соблазн влепить в сюжет решающий пенальти, который берет герой (корявый Сталлоне в «Бегстве к победе», например, или Плужник-Кандидов во «Вратаре» и «Вратаре республики»)! Борщаговский – сумел, и хотя бы от футбольных журналистов заслуживает толики уважения.
Наконец, Борщаговский добил всех сценарием к фильму «Третий тайм». Судьба сценария и фильма по нему выдалась очень непростой, но в итоге он все же был снят как своеобразный ответ на венгерский фильм схожего содержания «Два тайма в аду». Советское киноначальство разумно решило, что лучше снять свое, чем показывать непонятное народу чужое, и в итоге «Третий тайм» не без успеха прошел по советским экранам.
Немного не в тему, но любопытно. Фильм снимали летом 1962 года. Капитана немецкой команды «Легион кондор» играл бывший спартаковец Михаил Огоньков, проходивший в 1958-м вместе со Стрельцовым и Татушиным по знаменитому делу об изнасиловании. Обвинение с Огонькова сняли, но дали пожизненную дисквалификацию. Потом, в 1961 году, разрешили играть, но… Огоньков в игру де-факто так и не вернулся. Это другая и тоже трагическая история – в матче дублером «Спартака» с «Кайратом», первом своем после трехлетнего перерыва, Огоньков получил тяжелейшую травму и в итоге потерял почку…
В фильме Огонькова как следует загримировали, чтоб народ не узнавал.
О пользе сомнения
И все же что-то не складывалось…
Читатель без проблем отыщет в Интернете не только повесть Борщаговского, но и монолог автора, который размером лишь ненамного уступает самой повести. Александр Михайлович – киевлянин, довольно сильный и популярный в прошлом писатель, на счету которого немало патриотических произведений вроде «Русского флага» (об атаке англо-французской эскадры на Петропавловск-Камчатский в 1853 году), «Пропали без вести» и т. д. Он, к слову, куда более известен не «Облаками» и «Третьим таймом», а повестью «Три тополя на Шаболовке», которые, будучи переработаны в сценарий, переместились на Плющиху и породили знаменитый фильм, один из лучших и самых лиричных в истории советского кинематографа. Не случайно мы отметили, что повесть Борщаговского «Тревожные облака» читается на одном дыхании, особенно если отнестись к автору, его героям и сюжету без предубеждения. Несмотря на некоторые его специфические творения и участие в дурно пахнущих акциях вроде «Письма 42-х» в 1993 году.
Так вот на протяжении нескольких глав этого растянутого послесловия, своего собственного «третьего тайма», писатель то объясняет, то оправдывается, то обвиняет, и выглядит это – при некотором владении материалом со стороны читателя – довольно жалко. Борщаговский для начала выводит некоего киевского знакомого, который работал в похоронной команде в Бабьем Яру и якобы присутствовал на том самом «матче смерти» – почему бы не назвать его?! Затем рассказывает о том, что его статьи о футболе в оккупированном Киеве не так уж просто пробились сквозь цензуру газеты Забайкальского фронта:
«И публикацию “Динамовцев” редактор газеты рассматривал как одну из форм живой и действенной политработы.
Он не ошибался, он хорошо знал жизнь воинских частей на огромном протяжении Забайкальского фронта – от гарнизонов западнее Иркутска до станции Отпор на маньчжурской границе. Необычный газетный материал читался с напряженным интересом и в дальних гарнизонах и в Чите, в частях, и в самом штабе фронта.
По-иному прочел первые две публикации прямой начальник редактора. Сам в прошлом спортсмен и тогда еще азартный бильярдист, человек простой и не книжный, он упрямо не позволял себе согласиться с самим историческим фактом и решил, что его не было, потому что не могло, а главное – не должно было быть. Уже тогда я – и редактор тоже – стоя перед ним по стойке смирно, выслушал то, что затем приходилось в разном изложении слышать на протяжении многих лет: такого матча не могло и не должно было быть, парни призывного возраста обязаны были уйти к партизанам или через линию фронта к своим; оставаясь в городе и согласившись играть, они объективно становились предателями, они едва ли не сотрудничали с гитлеровцами… В который раз вместо живой жизни, со всем ее многообразием и прекрасной непредвиденностью, предлагалась мертвая схема долженствования – та самая горькая и тяжкая схема, согласно которой в войну не было и наших военнопленных, ибо каждого попавшего в плен солдата следует рассматривать как предателя…
Мне было предложено «перекроить» реальную историю самоуправством журналистского пера: отменить матч, сделать так, чтобы он и не игрался.
Я отказался: игра ведь уже началась! К тому же, прерви я ее в самом начале, надругайся я над реальным подвигом, как мне поступить дальше с Николаем Трусовым, Медвежонком, Кириллом, Павликом и другими? Начальник знал это точно, тень сомнения не шевельнула его чела: отправить к партизанам, организовать из них диверсионную группу и т. д. Какое же это было бесплодное знание, «серость» теории рядом с живым и зеленым древом жизни.
